* * *
За ужином он сидел напротив меня, на папином стуле, и огромное белое лицо заслоняло серебряный сервиз за его спиной. Он внимательно смотрел, как Констанция нарезает курицу дяде Джулиану, как раскладывает на тарелке - чтобы тому было сподручнее; он пялился на дядю Джулиана, когда тот взял кусочек и принялся перекатывать во рту.
- Вот тебе булочка, дядя Джулиан, - сказала Констанция. - Съешь мякиш.
Констанция забыла, что я не ем заправленный салат; впрочем, я и незаправленный не стала бы есть, пока нависает над столом это огромное белое лицо. Ионе курица не полагалась, он просто сидел на полу, возле меня.
- Он всегда с вами ест? - Чарльз кивнул на дядю Джулиана.
- Когда хорошо себя чувствует.
- И как ты только выдерживаешь?
- Джон, я тебе вот что скажу, - неожиданно обратился к Чарльзу дядя Джулиан, - теперь уж деньги так выгодно не вложишь, как папа вкладывал. Он был человеком проницательным, но так и не понял, что времена меняются.
- С кем он разговаривает? - спросил Чарльз у Констанции.
- Он думает, что ты его брат Джон.
Чарльз долго смотрел на дядю Джулиана, а потом, покачав головой, принялся за курицу.
- Слева от вас, молодой человек, стул моей покойной жены, - произнес дядя Джулиан. - Я отлично помню, как она сидела здесь в последний раз, мы тогда…
- Об этом ни слова. - Чарльз погрозил пальцем дяде Джулиану; палец блестел от жира, потому что Чарльз ел курицу руками. - Мы об этом больше не говорим.
Констанция была мною довольна - ведь я пришла к ужину - и взгляды мои встречала улыбкой. Она знала, что я не ем при чужих, она оставит мне все на тарелке, а потом даст поесть на кухне; про заправленный салат она явно забыла.
- Я утром заметил: ступенька на заднем крыльце сломана. - Чарльз взял блюдо с курицей и стал присматривать еще кусок. - Давай-ка я починю. Надо свой хлеб отрабатывать.
- Очень будет мило с твоей стороны, - отозвалась Констанция. - Мы без ступеньки давно мучаемся.
- Я завтра сбегаю в поселок за табаком для трубки, могу купить все, что надо.
- Но в поселок по вторникам хожу я! - Я испугалась.
- Ты? - Он глядел на меня через стол: огромное белое лицо повернулось и глядело на меня в упор. Я притихла, вспомнив, что поселок - первый шаг на пути Чарльза домой.
- Маркиса, дорогая, я думаю, мысль отличная, если Чарльза это не затруднит. Мне всегда тревожно, когда ты уходишь в поселок. - Констанция засмеялась. - Чарльз, я дам тебе денег, список, и ты станешь мальчиком на посылках.
- Ты хранишь деньги в доме?
- Конечно.
- Не слишком разумно.
- Но они у папы в сейфе.
- Все равно неразумно.
- Уверяю вас, сэр, - произнес дядя Джулиан. - Я внимательнейшим образом просмотрел их конторские книги, а уж потом согласился иметь с ними дело. Меня не проведешь.
- Значит, я лишаю работы сестрицу Мари? - Чарльз опять посмотрел на меня. - Придется подыскать ей другую работу, Конни.
Я заранее, задолго до ужина, решила, что скажу ему.
- Amanita phalloides, - сказала я, - содержит три ядовитых вещества. Во-первых, аманитин, он действует медленно, но чрезвычайно сильно. Затем фаллоидин - действует мгновенно; и, наконец, фаллин, он растворяет красные кровяные тельца, хотя сильным действием не обладает. Первые признаки отравления проявляются через сорок часов. Признаками являются резкие острые боли в животе, холодный пот, рвота…
- Послушай, - Чарльз положил кусок курицы на тарелку, - ты это брось.
А Констанция смеялась:
- Ой, Маркиса, - она захлебывалась от смеха, - какая же ты глупышка! Это я ее научила, - пояснила она Чарльзу. - У протоки и в поле растут грибы, и я заставила ее выучить все о ядовитых грибах. Ой, Маркиска!
- Смерть наступает спустя пять - десять дней после отравления, - продолжала я.
- Ничего смешного, - сказал Чарльз.
- Глупышка-Маркиска! - повторила Констанция.
6
Чарльз, хоть и ушел в поселок, по-прежнему угрожал дому; к тому же Констанция дала ему ключ от калитки. Когда-то у каждого из нас было по ключу - у папы, у мамы, у всех, - и висели они на крючке возле кухонной двери. Когда Чарльз отправился в поселок, Констанция сняла ему ключ - наверно, папин - и дала список для лавки и деньги: расплатиться за покупки.
- Опрометчиво хранить деньги в доме. - С минуту он крепко держал деньги в руке, потом полез в задний карман за кошельком. - Не следует одиноким женщинам держать деньги в доме.
Я забилась в свой уголок, но Иону к себе не подпускала, покуда Чарльз не ушел.
- Ты ничего не забыла? - спросил он Констанцию. - Терпеть не могу ходить дважды.
Когда он был уже далеко и дошел, должно быть, до черного камня, я сказала:
- Он забыл библиотечные книги.
Констанция посмотрела на меня пристально.
- Мисс Злючка, вы нарочно не напомнили.
- Что ему до наших книг? Он в доме чужой, ему и дела нет до наших книг.
- Представляешь, - Констанция заглянула в кастрюльку на плите, - скоро будем салат собирать, такая теплынь стоит.
- А на Луне… - начала я, но замолчала.
- На Луне, - Констанция обернулась с улыбкой, - ты, конечно, ешь салат круглый год?
- На Луне всегда есть всё. И салат, и тыквенный пирог, и Amanita phalloides. И растения, пушистые, как кошки, и кони поводят крыльями, точно танцуют. На Луне дядя Джулиан выздоровеет, и там всегда будет светить солнце. Ты наденешь мамин жемчуг и станешь петь, а солнце будет светить всегда.
- Я тоже хочу на твою Луну. Не замесить ли имбирную коврижку? Или остынет? Вдруг Чарльза долго не будет?
- Не пропадет твоя коврижка, я ее сама съем.
- Чарльз сказал, что обожает имбирную коврижку.
Я строила на столе домик из библиотечных книг, две на ребро - стенки, а третья сверху, поперек, - крыша.
- Ты старая колдунья, - сказала я. - И живешь ты в имбирной избушке.
- А вот и нет, - отозвалась Констанция. - Я живу в чудесном доме с сестренкой Маркисой.
Я рассмеялась, глядя на нее: хлопочет над своими кастрюльками, лицо все в муке.
- Может, он никогда не вернется, - сказала я.
- Вернется-вернется - я ему коврижку пеку.
Чарльз лишил меня работы - заняться нечем. Я решила было пойти на протоку, но одумалась: протоки там могло не оказаться вовсе, ведь по вторникам я туда никогда не ходила. А поселковые, верно, поджидают меня, посматривают на дорогу, подмигивают и вдруг столбенеют - вместо меня идет Чарльз. Где же, где Мари Кларисса Блеквуд? - все ошеломлены. Я хихикнула: Джим Донелл и мальчишки Харрисы небось все глаза проглядели - не иду ли?
- Чего смеешься? - Констанция повернулась.
- Я придумала: ты слепишь имбирного человечка, а я назову его Чарльз и съем.
- Ох, Маркиса, ты опять за свое.
Констанция сейчас рассердится - и на меня, и на коврижку; уберусь-ка лучше из кухни подобру-поздорову. Впереди все утро, но дом покидать не хочется, да и самое время поискать средство против Чарльза; я направляюсь наверх, а запах имбиря преследует меня почти до второго этажа. Чарльз оставил дверь в комнату приоткрытой - не настежь, но вполне достаточно, чтобы просунуть руку.
Я толкаю сильнее, дверь открывается, и глазам предстает папина комната - теперь это комната Чарльза. Постель за собой он убрал - видно, мать в детстве научила. Чемодан на стуле, но закрыт; есть его вещи и на комоде, среди папиных: там и трубка, и носовой платок - все, чем осквернил Чарльз папину комнату. Один из ящиков комода слегка выдвинут: все-таки Чарльз рылся в папиных вещах. На цыпочках почти бесшумно, а то Констанция внизу услышит - подхожу к ящику. Чарльз, верно, разглядывал папины! вещи украдкой; узнай он, что я пронюхала, непременно бы разозлился; значит, вещи из этого ящика наверх наверняка обладают над Чарльзом величайшей властью, ведь они несут печать его вины. Я ничуть не удивилась, обнаружив, что он рылся в драгоценностях: в выдвинутом ящике оказалась обтянутая кожей шкатулка, а в: ней - я знала - золотые часы с цепочкой, запонки и перстень с печаткой. Мамины драгоценности мне трогать не разрешалось, а про папины у нас с Констанцией речи не было, мы в этой комнате вчера даже не убирали; наверно, можно открыть шкатулку и что-нибудь вынуть?
Часы покоятся отдельно, на атласной подушечке, и молчат - не тикают; возле них змейкой свернулась цепь. К перстню я не притронулась, от перстней и колец все внутри сжимается, стягивается проволокой, колец не разомкнуть - они безвыходны; а вот цепочка от часов мне понравилась, стоило вынуть - она обвилась, прильнула к руке. Я бережно поставила шкатулку в ящик, плотно задвинула его и вышла, прикрыв за собой дверь; я отнесла цепочку к себе, и там, на подушке, она снова свернулась сонной золотой змейкой. Сначала я решила ее закопать, но пожалела: она и так долго лежала в темноте шкатулки в папином ящике, она заслужила место наверху, прибью-ка ее вместо упавшей с дерева книжки, пусть сияет там в солнечных лучах… Констанция на кухне пекла имбирную коврижку, дядя Джулиан спал у себя в комнате, Чарльз обследовал поселковые магазины, а я лежала на кровати и играла с золотой цепочкой.
* * *
- Это золотая цепочка от часов брата, - дядя Джулиан, любопытствуя, вытянул шею. - Я полагал, что его похоронили при часах.
Чарльз трясущейся рукой протягивал цепочку, рука так и ходила ходуном на фоне желтой стены.
- На дереве! - Его голос тоже дрожал. - Я нашел ее на дереве, прибитую; Господи Боже мой! Что у вас за дом?!
- Ерунда, - сказала Констанция. - Поверь, Чарльз, это сущая ерунда.
- Ерунда?! Конни, эта штука сделана из золота!
- Но она никому не нужна.
- Повреждено одно звено, - Чарльз все оплакивал цепочку. - А я мог бы ее носить. Какого черта вы так обращаетесь с ценными вещами? Мы могли бы ее продать, - сказал он Констанции.
- Зачем?
- Я-то был совершенно уверен, что его похоронили при часах с цепочкой, - сказал дядя Джулиан. - Брат не из тех, кто легко расстается с вещами. Полагаю, он просто не знал, что ее отобрали.
- Она дорогая, - Чарльз терпеливо объяснял Констанции. - Это золотая цепочка, она, вероятно, стоит немалых денег. Разумные люди не прибивают на деревья такие ценные вещи.
- Успокойся, обед остынет.
- Я возьму ее и положу обратно в шкатулку, - сказал Чарльз. Никто, кроме меня, не заметил, что он знает, где ей положено лежать. Он поглядел на меня. - Мы еще выясним, как цепочка попала на дерево.
- Ее повесила Маркиса, - сказала Констанция. - Садись обедать.
- Откуда ты знаешь? Про Мари?
- Она всегда так делает, - Констанция улыбнулась мне. - Глупышка-Маркиса.
- Неужели правда? - Чарльз медленно пошел к столу, не сводя с меня глаз.
- Брат любил себя чрезвычайно, - произнес дядя Джулиан. - Самовлюбленный человек и весьма нечистоплотный.
* * *
На кухне все стихло; Констанция пошла укладывать дядю Джулиана, он всегда спал после обеда.
- Куда же денется бедняжка Мари, если сестра выгонит ее из дома? - спросил Чарльз у Ионы; тот прислушался. - Что станется с бедняжкой Мари, если Констанция и Чарльз ее разлюбят?
* * *
Не знаю, с чего мне вдруг взбрело в голову, что Чарльза можно попросить - и он уедет. Я отчего-то решила, что достаточно попросить его повежливей; наверно, сам он об отъезде и не думает - так надо ему напомнить. И поскорее, иначе дом пропитается его духом насквозь - не смоешь, не вытравишь никогда. Дом и так уже пропах им, его табаком и лосьоном для бритья; братец целыми днями топает по всем комнатам, оставляет на кухне трубку, раскидывает повсюду перчатки, кисет и бесчисленные коробки спичек. Он ходит в поселок каждый день, приносит газеты и бросает их повсюду, даже на кухне, а там они могут попасться на глаза Констанции. Искрой от трубки он прожег обивку на стуле в гостиной; Констанция не заметила, а я решила ей не показываться надеялась, что теперь оскорбленный дом отторгнет Чарльза сам.
- Констанция, он не говорил, что собирается уезжать? - спросила я одним прекрасным утром; Чарльз жил в доме уже три дня.
Констанция сердилась все больше и больше, когда я заговаривала о его отъезде; прежде она всегда слушала меня с улыбкой и сердилась только, когда мы с Ионой нашкодим; теперь часто хмурилась, словно вдруг взглянула на меня иными глазами.
- Я уже сто раз тебе говорила: не смей болтать глупости про Чарльза. Он наш брат, мы его пригласили, а уедет он - когда захочет.
- Дяде Джулиану от него хуже.
- Просто Чарльз старается отвлечь дядю Джулиана от печальных воспоминаний. И я с ним согласна. Дяде Джулиану надо больше радоваться.
- Зачем ему радоваться, если он все равно умрет?
- Я не исполнила свой долг, - сказала Констанция.
- Что такое долг?
- Я здесь пряталась, - Констанция говорила медленно, точно подбирала слова на ощупь. Она стояла у плиты в солнечных лучах - золотоволосая, синеглазая, но неулыбчивая - и медленно говорила:
- Из-за меня дядя Джулиан живет прошлым, бесконечно проживает тот ужасный день. И ты у меня совсем одичала; когда ты причесывалась в последний раз?
Я не позволю себе сердиться, а на Констанцию - тем более! Но чтоб он сдох, этот Чарльз! Констанцию нужно защищать, как никогда прежде; если я разозлюсь или отвлекусь, она запросто погибнет. Я осторожно начала:
- На Луне…
- На Луне, - Констанция обидно засмеялась. - Я сама во всем виновата. Я не понимала, что нельзя пускать все на самотек и бесконечно прятаться. Я виновата перед тобой и перед дядей Джулианом.
- Так-то твой Чарльз ступеньку чинит?
- Дяде Джулиану место в больнице, с нянями и сиделками. А ты… - Она широко раскрыла глаза, точно увидела вдруг свою Маркису, и протянула ко мне руки. - Ох, Маркиска! - Она тихонько рассмеялась. - Я тоже хороша: вздумала тебя ругать.
Я подошла к ней и обняла:
- Я люблю тебя, Констанция.
- Ты хорошая девочка, Маркиса, - сказала она.
И тогда я пошла разговаривать с Чарльзом. Разговор - я знала - дастся мне нелегко, время вежливых разговоров почти упущено, но все же разок попробую. Даже сад утратил красоту: там, возле яблонь, маячил Чарльз, и яблони согнулись и искривились. Я спустилась с крыльца и медленно направилась к Чарльзу. Я пыталась пробудить милосердие в своей душе - ведь говорить надо по-хорошему; но стоило мне вспомнить, как это огромное белое лицо глазеет и ухмыляется, мне хотелось лишь одного: бить, дубасить, колотить - лишь бы лицо исчезло, мне хотелось увидеть в траве хладное тело и топтать, топтать его… Но милосердие в себе я все же пробудила и медленно подошла к Чарльзу.
- Брат Чарльз, - окликнула я. Он повернулся. И мне опять захотелось, чтобы он умер.
- Брат Чарльз…
- Что тебе?
- Я хочу попросить вас: уезжайте, пожалуйста.
- Ладно, - сказал он. - Считай, что попросила.
- Прошу, уезжайте. Вы уедете?
- Нет.
Больше мне сказать было нечего. Из его кармана свисала папина золотая цепочка от часов: нацепил, несмотря на помятое звено; и часы папины наверняка в кармане. Завтра он непременно наденет папин перстень с печаткой и, возможно, заставит Констанцию надеть мамино жемчужное ожерелье.
- От Ионы отвяжитесь, - сказала я.
- Еще неизвестно, кто из нас двоих останется здесь через месячишко: ты или я.
Я бросилась к дому, ворвалась в папину комнату и туфлей ударила по зеркалу над комодом - оно треснуло поперек. Тогда я ушла к себе и заснула у окошка, положив голову на подоконник.
* * *
Все эти дни я хорошо помнила, что надо быть добрей к дяде Джулиану. Я его жалела: он почти не выходил из комнаты, получал на подносе и завтрак, и обед и лишь к ужину выбирался в столовую - под презрительный взгляд Чарльза.
- Кормила б его с ложки, что ли? - говорил Чарльз Констанции. - Он же выпачкался с головы до ног.
- Простите, я нечаянно, - дядя Джулиан глядел на Констанцию.
- Впору слюнявчик надевать, - смеялся Чарльз.
По утрам на кухне Чарльз уминал все подряд: и ветчину, и картошку, и яичницу, и горячие булочки, и пончики, и гренки, а дядя Джулиан дремал над остывающим молоком в своей комнате; порой, когда он звал. Констанцию, Чарльз говорил:
- Да скажи, что занята! Он под себя ходит, а ты пляшешь вокруг целыми днями. Помыкает тобой, как хочет!
В эти солнечные утра я старалась позавтракать до прихода Чарльза; если не успевала - забирала тарелку и садилась доедать на траву под каштаном. Как-то я подошла к окну дяди Джулиана с нежным, свежим листом каштана и положила на подоконник. Я стояла на солнышке и заглядывала в темную комнату: он лежал неподвижно, и ему снились сны - причудливые сны старого дяди Джулиана; надо быть к нему добрее; пошла на кухню и сказала Констанции:
- Испеки дяде Джулиану к обеду мягкий пирожок.
- Констанция сейчас занята, - произнес Чарльз с набитым ртом. - Твоя сестра и так батрачит, разгибая спины.
- Испечешь? - спросила я снова.
- Прости, дел много.
- Но дядя Джулиан умирает.
- Констанция очень занята, - сказал Чарльз. - Беги, играй.