* * *
Однажды я пошла вслед за Чарльзом; дальше черного камня мне дороги не было: сегодня не пятница и не вторник; я осталась у черного камня и смотрела на Чарльза, идущего по Главной улице. Он поболтал со Стеллой - она грелась на солнышке у порога кафе - и купил у нее газету; потом подсел к сплетникам - тут уж я повернулась и пошла к дому. Если мне доведется снова идти в лавку, Чарльз наверняка окажется среди злобных зевак. Констанция возилась в саду, дядя Джулиан спал в каталке на припеке; я тихонько присела на скамейку, и Констанция, не поднимая головы, спросила:
- Где ты была, Маркиса?
- Бродила. Где мой кот?
- Знаешь, хватит бродить, мы тебе запрещаем. Пора остепениться.
- Это кто же "мы" - ты и Чарльз?
- Маркиса, - Констанция обернулась ко мне. Она так и осталась стоять на коленях на земле, только сцепила руки. - Я до недавнего времени не осознавала, насколько я не права, что обрекла тебя и дядю Джулиана на затворничество. Зачем мы прятались от людей, почему не жили как все? Дядя Джулиан давным-давно мог бы лечь в больницу, там хороший уход, там есть сиделки. А тебе, - она беспомощно развела руками. - Тебе пора иметь поклонников, - вымолвила она наконец и рассмеялась. Даже ей подумать смешно.
- У меня есть Иона, - сказала я, и мы принялись смеяться вместе, дядя Джулиан вдруг пробудился и тоже закрякал по-стариковски.
- Ты глупейшая на свете глупышка, - сказала я Констанции и отправилась искать Иону. Пока я бродила, вернулся Чарльз, принес газету и бутылку вина - себе к ужину, принес он и папино кашне - я накрепко примотала им калитку, чтобы Чарльз, хоть и с ключом, не мог вернуться обратно.
- Я мог бы этот шарф носить, - произнес он раздраженно; я сидела на огороде среди листьев салата возле спящего Ионы, но явственно слышала голос Чарльза. - Вещь дорогая и по цвету мне подходит.
- Это отцовское кашне, - сказала Констанция.
- Кстати, на днях я намерен перебрать всю его одежду. - Он замолчал: усаживался, должно быть, на мою скамейку. Потом небрежно продолжил:
- Да, еще, пока я здесь, надо бы просмотреть бумаги твоего отца. Вдруг там что-нибудь важное?
- Только не мои, - произнес дядя Джулиан. - Пусть этот молодой человек не вздумает прикасаться к моим бумагам.
- Я даже кабинета твоего отца не видел, - сказал Чарльз.
- Мы туда редко заходим, там с тех пор никто ничего не трогал.
- Кроме сейфа, конечно, - уточнил Чарльз.
- Констанция?
- Что, дядя Джулиан?
- Пускай мои бумаги достанутся тебе, И чтоб никто, слышишь, никто к ним не прикасался!
- Хорошо, дядя Джулиан.
Сейф с деньгами мне открывать не разрешалось. Просто зайти в кабинет можно, но мне там не нравилось - я и к двери-то никогда не подходила. Нечего Констанции впускать Чарльза в папин кабинет, у него и без того папина спальня, и папины часы с цепочкой, и папин перстень с печаткой. Нелегко, наверно, быть демоном и призраком, даже Чарльзу это непросто: следи непрестанно, чтоб маска не сползла, иначе узнают в тебе демона и прогонят; и за голосом следи, и за выражением лица, и за повадками - а то выдашь себя и пропал. Интересно, предстанет он в своем истинном обличье, если умрет? Похолодало; Констанция, должно быть, повезла дядю Джулиана в дом; я тоже пошла, оставив спящего Иону в зарослях салата. Дядя Джулиан судорожно сгребал свои бумажки в стопку, а Констанция чистила картошку. Чарльз топал наверху, и кухня без него показалась мне теплой, яркой, радостной.
- Иона спит в листьях салата, - сказала я.
- Кошачья шерсть - лучшая приправа к салату, - ласково отозвалась Констанция.
- Пора завести коробку, - провозгласил дядя Джулиан. Он откинулся в каталке и сердито смотрел на свои бумаги. - Все пора сложить в коробку, немедленно. Слышишь, Констанция?
- Хорошо, дядя Джулиан, я найду тебе коробку.
- Сложу бумаги в коробку, поставлю коробку в своей комнате, и этот проходимец их не тронет. Констанция, он проходимец!
- Ну что ты, дядя. Чарльз хороший, добрый человек.
- Он бесчестен. И отец его был бесчестен. Оба мои брата были бесчестны. И не разрешай ему брать мои бумаги, я не позволю рыться в моих бумагах, я не потерплю, чтоб он совал сюда свой нос. Так ему и передай. Он выродок, незаконнорожденный ублюдок.
- Дядя Джулиан!
- В переносном смысле, разумеется. Оба моих брата женились на сильных женщинах; но так уж повелось у мужчин говорить о неприятных людях - для красного словца… Прости, что оскорбил твой слух, дорогая.
Констанция молча подошла к двери в подпол, лестница за дверью вела к бесчисленным банкам и баночкам. Констанция тихонько спускалась по лестнице; шаги Чарльза доносились сверху, шага Констанции - снизу.
- Вильгельм Оранский был незаконнорожденным, - пробормотал дядя Джулиан и, схватив обрывок бумаги, записал эту мысль. Констанция вернулась из подпола с коробкой для дяди Джулиана.
- Вот тебе чистая коробка.
- Зачем?
- Сложить бумаги.
- Этот молодой человек не смеет трогать мои бумаги. Констанция, я не потерплю, чтоб он трогал мои бумаги.
- Это я во всем виновата, - Констанция повернулась ко мне. - Надо было положить его в больницу.
- Констанция, дорогая, я переложу бумаги в коробку, дай-ка мне ее, будь любезна.
- Но ему здесь хорошо, - сказала я.
- Все надо было сделать иначе.
- Бессердечно отдавать его в больницу.
- Придется, если я… - Констанция вдруг осеклась и отвернулась к раковине с картошкой. - Добавить грецких орехов в яблочное пюре?
Я застыла. Я вслушивалась в недосказанное. Время иссякает, оно тисками сдавило дом, оно губит меня… Пора разбить зеркало в прихожей. Шаги Чарльза слышны на лестнице - в прихожей - на кухне.
- О, я вижу, все в сборе, - произнес он. - Что на ужин?
Вечером Констанция играла в гостиной; длинная тень от арфы плавно изгибалась на мамином портрете, звуки лепестками осыпались со струн. Она играла "По морю на небеса", "Беги, река моя, беги", "Я видел женщину" - все, что когда-то играла мама, но никогда мамины пальцы не перебирали струн так легко, так согласно с мелодией. Дядя Джулиан старался не заснуть, то слушал, то задремывал; Чарльз не осмелился задрать ноги на диванную спинку, но он все время ерзал, а табачный дым клубился вокруг свадебного пирога на потолке.
- Нежнейшее туше, - произнес дядя Джулиан. - Все женщины в семье Блеквудов - прирожденные музыкантши.
Чарльз поднялся и выбил трубку о каминную решетку.
- Как мило, - он взял в руки фигурку из дрезденского фарфора. Констанция перестала играть, и он обратился к ней: - Ценная вещь?
- Нет. Но мама их очень любила.
Дядя Джулиан сказал:
- Больше всего мне нравятся "Шотландские колокольчики". Констанция, дорогая, сыграй…
- Хватит на сегодня, - оборвал его Чарльз. - Нам с Констанцией надо поговорить, дядя. Пора обсудить дальнейшую жизнь.
7
Четверг - день моего наивысшего могущества. Его-то я и выбрала, чтобы покончить с Чарльзом раз и навсегда. Поутру Констанция замесила тесто на пряное печенье - решила испечь к ужину; конечно, зря она эту возню затеяла: четверг-то оказался последним днем, только мы этого не знали заранее. Даже дядя Джулиан не подозревал; в то утро Констанция вывезла его на кухню, окутанную ароматами корицы и мускатного ореха, - ему было лучше, и он снова принялся запихивать бумаги в коробку. Чарльз взял молоток, нашел гвозди и доску и теперь нещадно колотил по крыльцу; из окошка я увидела, что бьет он неумело, и обрадовалась: пускай-ка саданет себе молотком по пальцу. Убедившись, что все при деле, я украдкой - чтобы не услышала Констанция - пробралась наверх, в папину комнату. Первым делом надо остановить папины часы, которые завел Чарльз. Он чинит крыльцо - значит, часы наверняка не надел, да и цепочка из его кармана с утра не свисала; часы, цепочка и перстень с печаткой обнаружились на папином комоде, там же валялся кисет и четыре коробка спичек. Спички мне вообще трогать запрещено, но уж эти - Чарльзовы - я и подавно не трону. Я поднесла часы к уху: послушать, как тикают; на прежнее место стрелки не вернуть, часы идут уже двое или трое суток, но я крутила и крутила стрелки назад, покуда не услышала жалобный хруст - часы встали. Уверившись, что Чарльзу их не завести, я бережно положила часы на прежнее место; по крайней мере одна вещь в доме освобождена от чар, панцирь Чарльза дал трещину. С цепочкой все в порядке - ломать не надо, и так сломана; а перстней я не люблю. Чарльз заколдовал все в доме - не выветришь; но если изменить, переиначить сперва папину комнату, потом кухню, гостиную, кабинет и, наконец, сад - Чарльз заплутает, растеряется, не узнает ничего вокруг, он решит, что это другой - не наш - дом, и уедет. И вот я переиначиваю папину комнату - быстро и бесшумно.
Еще ночью, в темноте, я принесла из леса в большой корзине коры, палок, листьев, а еще битого стекла и железок с опушки. Иона проводил меня до леса и обратно, его забавляло, что все спят, а мы бродим. Теперь, переиначивая папину комнату, я сняла со стола книги, а с кровати одеяла; вместо них набросала осколков, железок, коры, палок и листьев. Забрать папины вещи к себе в комнату нельзя; я прокралась на чердак, где лежат их вещи, и сложила все там. На кровать Чарльза я вылила целый кувшин воды - не спать ему там больше! Зеркало над комодом уже разбито - в нем Чарльз себя не увидит. Он не найдет ни книг, ни вещей, он заплутает среди листьев и палок. Я сорвала занавески и оставила их на полу, теперь уж он волей-неволей выглянет из окна: на аллею и шоссе, что уводит далеко-далеко.
Я удовлетворенно оглядела комнату. Вряд ли такой разгром придется по душе демону-призраку. Я уже лежала на своей кровати и играла с Ионой, когда в саду заорал Чарльз:
- Это уж чересчур! - орал он. - Слышишь, чересчур!
- Что на сей раз? - Констанция подошла к кухонной двери; из глубины кухни дядя Джулиан сказал:
- Вели этому молодчику - пусть заткнется!
Я тут же выглянула: прибить гвоздь Чарльзу оказалось не по силам - молоток и доска на земле, а ступенька по-прежнему сломана; Чарльз шел от протоки и что-то нес; интересно, что?
- Ты представляешь! Я просто глазам своим не поверил! - Он подошел совсем близко, но продолжал орать. - Ты взгляни, Конни, ты только взгляни!
- Это Маркисино, - сказала Констанция.
- С какой стати Маркисино? Это же деньги!
- Да я помню, помню, - сказала Констанция. - Серебряные монеты. Я даже помню, когда она их закопала.
- Но здесь долларов двадцать или даже тридцать! Возмутительно!
- Она обожает закапывать.
Чарльз все орал и яростно размахивал шкатулкой с монетами. Вот бы уронил, представляю: Чарльз на четвереньках шарит по траве - мое серебро ищет.
- Это не ее деньги, - гремел он. - По какому праву она их прячет?!
И как его угораздило найти шкатулку? Наверно, они притягиваются - деньги к Чарльзу, а Чарльз деньгам, - притягиваются и вблизи, и вдали. А может, он методично перекапывает всю нашу землю в поисках сокровищ?
- Это чудовищно, - орал он. - Чудовищно! У нее нет никакого права!
- Да кому от этого хуже? - озадаченно спросила Констанция.
На кухне дядя Джулиан настойчиво требовал Констанцию и стучал кулаком об стол.
- А вдруг она еще где-то деньги зарыла? - Чарльз обвиняюще потрясал шкатулкой. - Вдруг эта чокнутая девица закопала сотни, тысячи долларов - да так, что ни тебе, ни мне не найти?!
- Она любит закапывать, - сказала Констанция. - Иду, дядя Джулиан.
Чарльз вошел на кухню следом за ней, нежно прижимая к себе шкатулку. Можно, конечно, закопать ее обратно - потом, когда он уедет, но все равно противно. Я вышла к лестнице и увидела сверху, как Чарльз направляется через прихожую в кабинет: он явно собирался засунуть мою шкатулку в папин сейф. Я тихонько сбежала по ступеням и - через кухню - на улицу. Констанция сказала:
- Глупышка Маркиска. - Она раскладывала пряное печенье ровными рядами - остывать.
Я задумалась: что сделать с Чарльзом? Может, превратить в муху и забросить пауку в паутину: пускай трепыхается, спутанный по рукам и ногам, пускай жужжит и умирает в мушином обличье; я стану желать ему смерти, и он непременно умрет. А может, привязать его к дереву навечно, чтобы тело вросло в ствол, а рот покрылся корой? Или закопать в землю вместо шкатулки? Монеты так надежно лежали там до его приезда; окажись Чарльз под землей, я с радостью пройдусь по нему, да еще и притопну вдобавок.
Он даже не потрудился закидать яму. Представляю: шел он, шел и вдруг заметил, что земля копаная; остановился, присмотрелся и принялся бешено рыть обеими руками, сердито озираясь, и наконец - задыхающийся, алчный, потрясенный - извлек мою шкатулку с монетами.
- Я не виновата, - сказала я яме.
Надо похоронить здесь что-нибудь другое, лучше всего - самого Чарльза. Яма для его головы как раз впору. Я нашла подходящий круглый камень и рассмеялась: нацарапала на нем нос, рот, глаза и похоронила в яме.
Прощай, Чарльз, - сказала я. - И впредь здесь не шастай и чужого не трогай.
У протоки я пробыла около часа; как раз в это время Чарльз наконец поднялся в комнату, которая была отныне не его и не папиной… На миг мне почудилось, что Чарльз и в убежище моем побывал, но нет - все на месте, а Чарльз наверняка все бы перерыл. Но поблизости он все-таки был - я чуяла его дух; пришлось заменить траву и листья с моего ложа и вытрясти одеяло. И плоский камень, иногда служивший мне столом, я отмыла дочиста, и ветку перед входом заменила. Интересно, вернется Чарльз сюда искать новые клады? А мои разноцветные стеклянные шарики ему тоже понравятся? В конце концов я проголодалась и отправилась домой. Чарльз по-прежнему кричал на кухне.
- Уму непостижимо! - пронзительно вопил он. - Просто уму непостижимо!
Сколько же он намерен так орать? Дом полнится черным колдовским звоном, голос Чарльза становится все выше. Он кричит все тоньше - вот-вот запищит, как мышь. Но до этого дело не дошло; увидев меня на ступенях, Чарльз умолк, а потом снова заговорил, но уже пониже и помедленней.
- Вернулась, значит… - С места он не сдвинулся, но произнес это так, будто пошел прямо на меня.
Я на него не глядела, я глядела на Иону, а он - на Чарльза.
- Я еще не решил, как с тобой расправиться, сказал Чарльз. - Но урок мой ты запомнишь крепко.
- Чарльз, не пугай ее. - Голос Констанции мне тоже не понравился - чужой и нерешительный. - Это же я виновата. - Она теперь постоянно винила себя во всем.
Мне захотелось помочь Констанции или хотя б рассмешить ее.
- Amanita pantherina, - сказала я, - чрезвычайно ядовита. Amanita rubescens - съедобна и вкусна. Cicuta maculata - одно из самых ядовитых диких растений. Apocynum cannabinum не относится к наиболее ядовитым растениям, но паслен сладко-горький…
- Замолчи, - сказал притихший Чарльз.
- Констанция, - сказала я. - Мы с Ионой пришли обедать.
- Сначала тебе придется объясниться с братом Чарльзом, - ответила она, и я похолодела.
Чарльз сидел за столом, чуть повернув стул к двери, - хотел видеть меня на пороге. За его спиной, облокотясь на раковину, стояла Констанция. Дядя Джулиан перекладывал бумажки за своим столом. Кухня была заставлена остывающим пряным печеньем, пахло корицей и мускатным орехом. Интересно, Ионе достанется пряное печеньице? Нет, не досталось, ведь этот день оказался последним.
- Послушай, - начал Чарльз. Он притащил на кухню палок и мусора - сколько в руках унес, - хотел, видно, доказать Констанции, что они, в самом деле, были в его комнате; а может, он так и комнату собирается расчистить - пригоршня за пригоршней? Палки и грязь на чистейшем кухонном столе - картина удручающая, оттого-то Констанция такая грустная.
- Послушай, - повторил Чарльз.
- Я не могу работать - этот молодой человек болтает без умолку, - сказал дядя Джулиан. - Констанция, вели ему помолчать немного.
- Кстати, вас тоже касается, - Чарльз говорил по-прежнему тихо. - Довольно я терпел вас обоих, хватит. Одна в комнате гадит, деньги в землю закапывает, другой даже имени моего запомнить не может.
- Чарльз, - уточнила я его имя для Ионы. Деньги-то я закапывала, но имя его помню; а бедный, старый дядя Джулиан ничего не может: ни деньги закопать, ни имени вспомнить. Надо все-таки быть добрее к дяде Джулиану.
- Дашь дяде Джулиану пряного печенья на ужин? - спросила я Констанцию. - И Ионе дай.
- Мари Кларисса, - произнес Чарльз. - Тебе дается последняя возможность объясниться. Почему ты устроила в комнате хлев?
Отвечать ему незачем. Он же не Констанция; да и любое мое слово он использует, чтобы снова захватить власть над домом. Я сидела на ступеньке и чесала Иону за ушком, а ушко слегка подергивалось.
- Отвечай, - сказал Чарльз.
- Сколько раз повторять тебе, Джон, я об этом ровным счетом ничего не знаю, - дядя Джулиан ударил кулаком по столу, и бумажки разлетелись. - В женские дрязги я не вникаю. Жены цапаются - пускай, нам в их склоки встревать не пристало. Попреки чужды мужчинам, тем более нельзя грозить друг другу, если повздорили жены. Ты мелочен, Джон, ты мелочен.
- Да заткнитесь! - закричал Чарльз; хорошо, что он снова кричит. - Констанция, - сказал он потише, - это какой-то кошмар. С этим надо кончать, немедленно кончать!
- …не потерплю, чтобы родной брат затыкал мне рот. Мы покинем твой дом, Джон, если таково твое желание. Но одумайся, прошу тебя. Мы с женой…
- Это я во всем виновата, только я, - Констанция говорила так, будто вот-вот заплачет. Нет, нельзя, невозможно, она не плакала столько лет! Подбежать бы к ней, утешить, да ноги точно свинцом налились, и внутри все окаменело.
- Ты - черная сила, - сказала я Чарльзу. - Ты призрак и демон.
- Что? Какого черта?!
- Не обращай внимания, - сказала Констанция. - Маркиса несет чепуху.
- Я, Джон, все больше сомневаюсь в твоем благородстве. Ты корыстолюбец и, возможно, даже подлец, ты хочешь все в этом мире прибрать к рукам.
- Это психдом, - убежденно сказал Чарльз, - Констанция, это психдом.
- Я сейчас уберу в твоей комнате, Чарльз, не сердись, умоляю тебя. - Констанция бросила на меня сердитый взгляд, но я сидела как каменная, не в силах пошевелиться.
- Послушайте, дядя Джулиан, - Чарльз встал и подошел к столу.
- Не прикасайся к моим записям, - дядя Джулиан пытался прикрыть бумажки руками. - Не тронь мои записи, выродок.
- Кто я?! - спросил Чарльз.
Дядя Джулиан обратился к Констанции:
- Прости, это не для твоих ушей. Но все же вели этому юному выродку держаться отсюда подальше.
- Хватит, - оборвал Чарльз дядю Джулиана. - Наслушался. Я не собираюсь трогать ваши идиотские бумаги, и я никакой не Джон.
- Разумеется, ты не Джон, ты и ростом не вышел. Ты просто юный выродок, и отправляйся-ка к своему отцу, который, к моему величайшему сожалению, приходится мне братом. Так ему и передай. И мать пусть слышит, она женщина сильная, да родных не жалует - это она порвала с нами родственные отношения. Если захочешь, повтори самые крепкие мои слова в ее присутствии, я разрешаю.
- Но все давно забылось, дядя Джулиан; мы с Констанцией…