Новые эскизы ее портрета обнаруживали новую Агнешку. Мне нравились стиль, манера, идея, если хотите, но не нравилась сама Агнешка. С белых листов на меня смотрела все та же одухотворенная, нервная, сумасбродная девушка, однако э т а девушка, скорее всего, была знакома с такими понятиями, как целесообразность, разумность и даже, возможно, выгода. Я пришел к камню, на котором было начертано: влево пойдешь – пропадешь, вправо пойдешь – пропадешь, а о том, чтобы идти прямо, даже и не думай! Я так мало знал о ней, и то преимущественно от Лидии. С той у меня вообще не возникало никаких проблем, если не считать ее реакции на мое общение с Агнешкой. Тут она временами становилась сфинксом, говорила через губу, обдавая меня арктической стужей, а на мои притворно-недоуменные вопросы отвечала выразительнейшими взглядами, в которых, как в хорошем композитном напитке, всего было в меру: и высокомерия, и ненависти, и презрения, и вожделения, и, смею полагать, любви. Удивительное дело, но за все эти годы у меня ни разу не возникла мысль написать портрет Лидии. Причину этого я знал. Лидия была слишком цельной натурой с практически завершенным циклом физического и духовного развития. Она была слишком хороша, слишком ярка, слишком желанна – уберите это "слишком" и все встанет на свои места. Поэтому, в каком бы обличии я не взялся ее писать, хоть в наряде красавицы-папуаски, все одно вышла бы снежная королева.
Глядя на эскизы к новому портрету Агнешки и вспоминая при этом Лидию, я и сам не заметил, как вновь вернулся за праздничный стол, где меня уже толкал в плечо Гена-друг, интересуясь (вероятно, по просьбе жены), каким номерам я отдал предпочтение. Когда я признался, они некоторое время крутили головами, а потом начали ругаться всяк по своему. Из их ругани я понял, что все они проголосовали за меня и Виталикову жену, которая без сомнения украсила бы собой любой зоомагазин, рекламируя покупателям новый корм для попугаев, но в качестве "Мисс" я ее не представлял, впрочем, как себя в качестве "Мистера". Чтобы загладить свою вину перед женой Виталика, я на другой бумажке написал нужный номер, но посланный столом на бой с жюри супруг вернулся на щите: корм для попугаев закончился, и лавочка закрылась. Я и не знал, что люди так серьезно относятся ко всякого рода глупостям, и тем не менее, веселья на нашем участке стола поубавилось, но тут на помощь мне пришла соседка справа, пышнотелая чешка, одетая нарядно во что-то, спереди напоминающее кухонный фартук. Смущаясь и оттого излишне четко выговаривая слова, она сообщила, что голосовала за меня. Я поблагодарил ее и налил ей водки. Супруги сопровождали сей акт добрососедства улыбками, от которых за версту разило лицемерием.
Наконец, подсчет голосов завершился, и представители жюри вышли к микрофону. Победительницу в категории "Мисс" представлял мужчина, очень улыбчивый гражданин, глядя на которого можно было пить чай без сахара. Он открыл конверт, сделав паузу на зависть Станиславскому, и объявил по-болгарски: Лидия такая-то, номер 127, Польша. Странно, но руки мои самопроизвольно начали побивать одна другую, производя значительный шум, и это при том, что в нашем сегменте стола шумопроизводителей было немного. Супружеские пары смотрели на меня так, как смотрят на предателя интересов рабочего класса. Снежная королева поднялась и пошла получать свою корону, а когда та уже украсила ее прелестную головку, раскланялась во все стороны; на какое-то мгновение наши с ней взгляды встретились – и разбежались, оттолкнувшись один от другого.
"Мистером" объявили меня. Смешно, конечно, быть мистером с тридцатью долларами в кармане, а идти было надо и дурацкую корону получать тоже было надо. Толпа меня не смущала. За годы хождения по помосту без штанов привыкаешь ко всему, но трудно привыкнуть к тому, что ты летишь со всех ног на пол, ударяясь при этом об край стола и опрокидывая энное количество фужеров. Вовочка – божий человек, предвидя подобные неприятности, говорил, напуская на себя важности: "Я не люблю падать с лестницы на виду у всех". К счастью, я упал не с лестницы, да к тому же сорвал аплодисментов больше, чем моя предшественница, которая, кстати, чествовала меня весьма вяло, но зато протянула руку в уверенности, что я ее поцелую. Я же просто подал ей один палец – указательный, и она была вынуждена слегка пожать его. Нас сфотографировали, вручили бутылку шампанского и торт, посадили за отдельный столик и предупредили, что мы будем открывать танцевальную программу. Я уже было взялся выпустить дух из шампанского, но она отобрала у меня бутылку, мельком глянула на нее и сказала, что предпочитает другой сорт, а потом махнула кому-то рукой, к нам подошел молодой человек, безусловно, в нее влюбленный, она что-то тихо приказала ему, он ушел и тотчас вернулся с другой бутылкой шампанского, производителем которого была одна французская старушка, так и не вышедшая замуж после смерти мужа, г-на Клико. Мы выпили, еще раз поздравив друг друга, и она сказала:
– Вы знаете, Тим, я ведь отдала свой голос не за вас, а за того человека, который принес нам шампанское.
– И в этом нет ничего удивительного, – поддержал ее я. – Он строен, элегантен, и у него хороший костюм. То, что он косолапит и подергивает левой бровью, в данном случае сообщает ему определенную долю аристократизма. Я бы назвал его не мистером, но джентльменом.
Она слушала меня, слегка приоткрыв рот, силясь понять, шучу ли я или проявляю образец великодушия. Затем мы обсудили наш будущий совместный танец. Я сразу отверг вальс, потому что не собирался второй раз оказаться на полу, запутавшись в собственных ногах, и предложил танго в его самом примитивном варианте – ну это когда мужчина и женщина стоят, обнявшись, посреди зала, и занимаются, чем угодно, правда, при этом делая вид, что танцуют.
– Этот вариант танго может не всем понравиться, – со смущенной улыбкой сказала она. Голос ее очень шел ей: грудной, глубокий, с едва заметной хрипотцой.
– Главное, чтобы он понравился вам, – ответил я с очень серьезным видом.
Устроители для порядка покривились, узнав наш выбор. Они рассчитывали на вальс и уже приготовили, конечно же, Штрауса, но, увы, маэстро уступил свое законное место бывшему вратарю мадридского "Реала" Хулио Иглесиасу, который с чувством спел для нас "Кумпарситу".
Лидия была прекрасной партнершей. Она всецело доверилась мне и точно отвечала на любой мой экспромт. Я, как урожденный аргентинец, танцевал с ней несколько отстраненно, держа ее от себя на расстоянии. До аргентинца мне было, говоря откровенно, далеко, так же примерно, как грубой кувалде до посеребренного гвоздя – кто здесь кто, можно догадаться и без моей подсказки. В финале танца я поднял ее, слегка подбросил и, поймав, тотчас переложил на левую руку и опустил почти что до пола. Получилось не вполне чисто, но весьма эффектно. Зал одобрительно зашумел, и мы, раскланявшись, вернулись за свой столик.
– Вы танцуете столь же прекрасно, как и поете, – сказал я, наливая шампанское.
Она посмотрела на меня удивленно, вновь приоткрыв рот, и вдруг рассмеялась.
– Я не пою. Поет вон, Агнешка. – Она кивнула в сторону лысого дядьки и девочки-подростка. – А вам хотелось, чтобы я еще и пела?
Я так был поражен ее ответом, что не сразу сообразил, что ей сказать. Конечно, я хотел, чтобы она и пела, и плясала, и вышивала, и пирожки пекла, и в постель бы свою сегодня незаметно меня затащила, ну, хотя бы для того, чтобы оправдать предостережение Курдюжного – и вместе с тем я был слегка контужен новостью об Агнешке. Я попытался получше разглядеть ее, но все заслонял собой объемный папаша или кем он там ей доводился. Лидия заметила мои потуги и предложила:
– Если хотите, мы можем присоединиться к ним.
Я взял бутылку и торт, и мы пошли к ее соотечественникам – говорю так потому, что не знал степени их родства или близости. По дороге нас разноголосо приветствовали, протягивая руки. Лысый дядька облобызал Лидию, и сделал это несколько фривольнее, чем того требовал церемониальный поцелуй. Агнешка смотрела на меня с восторженным испугом, держа указательный палец у рта. Она была прелестна, как молоденькая лань, только-только крепко вставшая на ноги. Лидия представила нас друг другу. Я, подлец, вновь не удержался и слегка сдавил ладонь любителя долгих поцелуев, в результате чего он с извинениями отправился в мужской кабинет, чтобы припудрить уши, которые у него заметно покраснели. Звали его пан Гжегош, он был деятелем "Солидарности" высокого ранга, а Лидия и Агнешка были его помощницами.
Я повернулся к Агнешке и сказал:
– Вы меня покорили своим голосом. В таком юном возрасте так чувствовать джаз…
– Кстати, ей девятнадцать лет, и она уже довольно взрослая девица, – с холодной улыбкой проинформировала меня Лидия.
– Вы хотите сказать, что она и говорить умеет? – удивился я.
– Я вас боюсь, – сказала неожиданно тихим голосом Агнешка. – Вы – великолют.
– Это значит – великан, – пояснила Лидия. – Причем, Тим – великан добрый. Ты поняла меня, детка?
– Но я все равно его боюсь, – упрямилась Агнешка. – Не понимаю, как тебе не страшно было с ним танцевать? Я думала, он тебя выбросит в море.
Мы с Лидией посмеялись, представив подобное развитие событий, и Агнешка тоже улыбнулась.
Я разглядел ее теперь основательно. Если Лидия восторгала, то Агнешка очаровывала. Она была в той самой благодатной поре юности, когда каждая черточка лица освещается каким-то внутренним светом. В разрезе и посадке ее глаз было что-то восточное, мне же они напоминали глаза лани. Она была хрупка, и в то же время плечи ее округлились, а весьма увесистая грудь вызывающе не соответствовала в целом субтильной фигуре. Одета она была просто, в какой-то крестьянский сарафан, и насколько я мог заметить, лифчика она не носила. Прелестны были и ее льняные волосы завидной длины.
Меж тем вернулся пан Гжегош. Он повеселел, уши его приобрели естественный цвет, и он что-то быстро сказал по-польски Лидии. Судя по всему, это было приятное сообщение, потому что девушки захлопали в ладоши, а сам пан Гжегош счел нужным объясниться:
– Я сейчас звонил в Варшаву и получил хорошую для нас информацию, – сообщил он мне. – Вы, вероятно, знаете о политической ситуации в нашей стране?
– Знаю, – сказал я, – и отношусь с большой симпатией к вашей борьбе.
– Спасибо, – отчего-то смущенно произнес пан Гжегош. – А вообще в Советском Союзе как относятся ко всему этому обычные люди?
– Обычные советские люди к этому никак не относятся, – сказал я. – Обычным советским людям наплевать не только на вас, но и на самих себя.
Едва завершив фразу, я понял, что должен был использовать для ответа другую стилистику и, соответственно, другие слова. Лица моих новых знакомцев вмиг повяли, и в их взгляде появилось виноватое выражение. Могло даже показаться, что они испытывали определенную неловкость за меня – будто я кого-то из них дурно обозвал или намеренно толкнул. Невольно возникшая в нашей беседе пауза дала нам возможность обратить внимание на то, что все вокруг нас пьет, поют и танцуют.
Я готов уже был извиниться за грубоватый оборот речи, но мне помешала Лидия, которая, пригубив шампанское, сказала:
– Может быть, кто-то из мужчин пригласит меня на танец? Тим своим устрашающим видом распугал всех кавалеров, а сам… Что делает корова?
– Ясно, – сказал я. – Не мычит, не телется. Яуже вроде как бы танцевал с вами в этом столетии, но если пан Гжегош любезно уступит мне свою очередь…
– Уступлю, – ответил пан Гжегош, – и исключительно потому, что сегодня вы бенефицианты.
– А вы не забыли, что здесь есть еще одна дама? – сдержанно поинтересовалась Агнешка.
– Ты, детка, не дама. Ты – тинейджер, – сказала Лидия, беря меня за руку. – И потом – ты ведь боишься Тима. Он ведь страшный-престрашный великолют, не так ли?
И после этих слов она просто вытянула меня из-за стола. Нам опять поаплодировали, но мы уже больше не раскланивались. Лидия была на взводе. Еще пару фужеров шампанского, и она поплывет, подумал я, все еще держа ее на дистанции.
– Как она меня раздражает! – сказала моя разгоряченная партнерша, сокращая расстояние между нами. – Вы знаете, Тим, что она голосовала не за меня? Она голосовала за себя!
– Не вижу в этом ничего странного, – ответил я. – Можете поставить меня в угол, но я тоже голосовал не за вас, а за нее.
Лидия на какое-то мгновение прекратила танцевать и остановилась, будто натолкнулась на препятствие, но затем продолжила и с усмешкой сказала, дистанцировавшись от меня:
– Очень смело с вашей стороны сообщить мне об этом. Поверьте, я это оценила. По-видимому, вы неравнодушны к девственницам.
– Если вы девственница, то – да, – не мудрствуя, ответил я.
– И как вам такое могло придти в голову? – с ложным возмущением проговорила Лидия и вновь приблизила меня к себе.
Вернувшись к столу, мы не обнаружили за ним пана Гжегоша. Агнешка, сосредоточенно разжевывая жвачку, сказала, что он пошел говорить с Лехом. В отсутствии взрослых она определенно солидно приложилась к шампанскому и сидела теперь, что называется, осоловевшая, тупо глядя перед собой.
– Имеется ввиду Лех Валенса? – без особой надобности поинтересовался я.
– Да, – недовольно ответила Лидия. – Он звонит уже третий раз. Тим, не ходите в политики. Есть масса более приятных способов зарабатывать себе на жизнь.
– Правильно, – ожила вдруг Агнешка. – Тиму больше пойдет быть альфонсом. В мире сейчас очень много одиноких состоятельных дам и очень мало мужчин, которые могут этих дам подбрасывать в воздух.
Я налил себе и Лидии, проигнорировав ораторшу.
– Может быть, ты извинишься перед Тимом за свои дурацкие слова? – возмущенно произнесла Лидия, но я остановил ее жестом.
– К сожалению, – сказал я, – альфонс из меня не получился бы. Это по большей части артистическое амплуа, а я не артист. То есть, я, конечно, артист, но не того жанра. Надеюсь, вы меня поняли.
– Да, – хмуро кивнула Агнешка. – Но тогда вам нужно жениться на богатой вдове, подбросить ее пару раз высоко-высоко и один раз не поймать. А потом к вам приедем мы и будем развлекать вас до конца жизни.
– Положим, в этом варианте ко мне первой приедет полиция, и развлекать вы меня будете с той стороны решетки, – уточнил я. – Но все равно спасибо, что вы думаете о моем благе.
– Если бы она думала о вашем благе, то немедленно отправилась бы спать, – жестко сказала Лидия. – Время позднее, и ты выпила лишнее.
– Интересно, а куда пойдете вы? – спросила Агнешка, развеселившись.
– На берег, в бар к Пламену, – ответил я за нас обоих. – Может быть, искупаемся.
– Отличная программа! – одобрила живо Агнешка. – Только мне нужно сменить наряд. Лидия, проводи меня, а то я боюсь темноты.
Лидия хотела поначалу возразить ей, но потом молча поднялась и из-за спины младшей подруги сделала мне эдакий замысловатый жест, который я истолковал так: вот сейчас утолку дитятку и приду к тебе, милый, хоть на край света.
Я вернулся за маленький столик, взял шампанское, отвергнутое Лидией, и побрел к своим.
– Батюшки, – всплеснул руками Гена-друг, – вы посмотрите, кого к нам прибило волной – покорителя женских сердец и лучшего друга беременных женщин!
Виталикова жена стукнула его в шутку по губам и сказала:
– Почему это, интересно, беременных? Мы вот с Мариной, к примеру, не беременные, так что же – поэтому Тима нам не друг?
– Это вы сейчас не беременные, – уточнил Гена, отбирая у меня бутылку. – А вот поведетесь с ним, тогда… – и, не успев договорить, получил еще раз по губам, на сей раз от своей жены и далеко не шутейно.
Я сказал:
– Может быть, кто-то здесь нальет водки? Мне так было плохо без вас…
Удивительно, но сей примитивный трюк сработал на двести процентов. Народ вокруг меня засуетился, принялся кормить-поить, восторгаться моим танцем…
– Только вот с партнершей тебе не повезло, – посочувствовала Виталикова жена, Лариса. – Одно жеманство и неприкрытый секс.
– Много ты понимаешь в сексе, – возразил лениво Виталик. – Это не секс, это шарм. Знаешь, что такое шарм? Это то, чего нету наших матрен, даже самых распрекрасных.
Зря он тронул наших матрен – я это понял сразу, еще до того, как иссяк последний звук от его последнего слова. То, что в ответ сказали ему, а заодно и Гене-другу наши дамы, я не решаюсь перевести в письменную речь по двум причинам: из-за мужской солидарности и еще из-за того, чтобы не травмировать других мужей. Досталось там и пану Гжегошу, и Лидии с Агнешкой прицепом – только я один был чист и светел, как херувим (в точности сравнения не уверен, а потому не знаю, хорошо ли оно).
Я получал удовольствие от этого спектакля, наслаждаясь образным строем речи Ларисы и Марины под водочку, финский сервелат и мысли о том, то вскоре меня ждет свидание с Лидией на берегу моря, аккурат под баобабом. Бывшая моя соседка-чешка послала мне воздушный поцелуй, я вернул его ей, она на радости сгребла в охапку какого-то под руку подвернувшегося мужичка, и он исчез в ее танцевальных объятьях.
Завершилось представление, как и подобает, опусканием занавеса. Я, изображая иезуита с солидным партийным стажем, пригласил всех в бар к Пламену, и надо было видеть, с каким выражением лиц и по какому резону дамы мне отказали. Они, знаете ли, пять минут назад решили не откладывать такого важного дела, как посещение кожевенно-меховой ярмарки в долгий ящик, а потому посетят ее завтра рано утром и, возможно, к вечеру вернутся с небольшими пакетиками, нести которые доверят своим малосильным мужьям. Я пожелал тем удачи в супружеской постели, однако, дамы сообщили мне доверительно и почему-то радостно, что именно сегодня удача от Виталика и Гены-друга непременно отвернется, и подкрепили эту догадку синхронными подзатыльниками помрачневшим супругам.
Мы вышли вместе, распрощались с поцелуями и всяческими заверениями. Уже стемнело, но даже сизая мгла не была способна утаить от меня жестокую тоску в глазах Виталика и Гены-друга, когда они пожимали мне руку…
В баре у Пламена сидели лишь две пары. Я занял дальний столик справа у входа, на первой от моря линии, бросив на него пачку "ВТ", и пошел к стойке. Луи Армстронг тихо пел "Basin street blues". Пламен улыбнулся мне, но руки не подал – предпочел схватить полотенце и фужер. Я взял у него бутылку "Плиски", нарезанный дольками лимон и темный шоколад.
– А Элла? – спросил я. – Элла в твоем концерте примет участие?
– Да, если вы хотите, – пожал плечами он. – У меня есть одна кассета.
– Отлично! – сказал я. – Ты бесценный парень. Только шея у тебя немного перекачена, а трапециевидные наоборот… Если хочешь, я составлю тебе нормальную программу.
– Было бы хорошо… – обрадовался он. – Можете посмотреть мою коллекцию. У меня двадцать семь кассет и тридцать четыре пластинки с джазом. Правда, в основном "Балкантон".
– Спасибо, – сказал я. – Завтра обязательно посмотрю. А сейчас извини, жду даму.