"Поуп Фармацевтикалз" - стерильная могила. Звук моих шагов в вестибюле поднимается к высокому потолку, откуда, отразившись, возвращается эхом.
Фараон приветствует меня. "Поуп Фармацевтикалз" считает вас частью своей семьи. Черт меня дергает показать ему средний палец, когда я прохожу мимо, одновременно подтягивая повыше рюкзак, болтающийся за спиной. Я пришла сюда со списком, который начинается с Джорджа П. Поупа.
Поднимаюсь в лифте на верхний этаж. Когда двери расходятся в стороны, я оказываюсь в башне из слоновой кости, лицом к лицу с самым благоразумным сумасшедшим, с которым мне приходилось когда-либо встречаться. Он сидит за своим огромным мраморным столом, положив ладони на раскрытую учетную книгу. Слева от него - подставка черного дерева с торчащей авторучкой, справа - мобильный телефон, такой же бессильный, как и мужчины, для которых "Поуп Фармацевтикалз" выпускает лекарства, это оружие современного разбойника на новом Диком Западе.
- У нас проблемы, - говорит Джордж П. Поуп.
У него такой вид, как будто он хочет поведать о них мне, поэтому я жду.
- Мы подобны мышам. Все мы, люди. Включая и вас. Что вы думаете об этом? Почему вы до сих пор живы?
- Отвечать?
Он кивает, важно и снисходительно. Великий и ужасный Джордж П. Поуп желает услышать мое мнение. Я с трудом сдерживаюсь.
- Я знаю, что должна быть благодарна, но когда все вокруг тебя или мертвы, или умирают, трудно искать утешения в том, что ты еще жив.
- Мне плевать на ваши личные переживания. Я хочу узнать ваши соображения. Это значит, что я хочу, чтобы вы рассказали, в чем, по вашему мнению, ваша особенность? Чем вы отличаетесь от других?
- Я не знаю, - честно отвечаю я. - Я даже не принимаю мультивитамины.
- Мы могли бы разрезать вас и выяснить это. Вы принадлежите компании. И мы теперь живем в новом мире, старые законы больше не действуют. Вы - собственность "Поуп Фармацевтикалз". Вы - моя собственность.
Его пальцы медленно барабанят по учетной книге.
- Я хочу вам кое-что показать.
Он поднимается из-за стола. В его походке какое-то странное покачивание, как у женщины, пытающейся идти на слишком высоких каблуках.
- Идите за мной, - произносит он командным тоном.
В кабинке лифта П. Поуп дрожащими пальцами тыкает в кнопки.
- Что с вашей семьей?
- Они все умерли. То есть я так думаю.
- Вы не знаете наверняка?
И вдруг происходит что-то невероятно странное: я стою здесь и рассказываю о том дне, когда мы узнали, что Марк умер, о происшествии дома у родителей, о том, что с тех пор я о них ничего не знаю. Я говорю, говорю и не могу остановиться. А он стоит и слушает. Никаких учтивых кивков и подтверждающих звуков, принятых при вежливом общении, он не производит.
Закончив, я делаю глубокий вдох. Лифт останавливается, и двери открываются, должно быть, на подземном этаже. Здесь нет никакого другого источника света, кроме длинных люминесцентных ламп. Белое сияние, жесткое и безжизненное.
Поуп проталкивается вперед меня.
- Мне нет дела до вашей семьи. Я не просил рассказывать мне о ней.
- А до кого вам есть дело?
Он оборачивается, окатывает меня ледяным взглядом.
- До моей компании. Ее управления. Акционеров. Все остальные не имеют значения.
- А как насчет вашей собственной семьи, вашей жены?
- У меня нет семьи. У меня больше нет жены. У меня есть - были - нанятые работники. Доверять можно только тому, чей кусок хлеба в твоих руках. Вас когда-нибудь трахали в задницу?
- Не ваше дело.
- Это именно то, что делают родственники. И друзья. Но нанятые работники думают о том, что они будут есть в следующий раз, о своих доходах, о своей профессиональной репутации, поэтому свой член они держат в штанах.
После этого говорить больше не о чем. Мы находимся в длинном белом коридоре, по обе стороны которого, разрушая его цветовое единообразие, располагаются двери. На них таблички без имен, но с буквенно-числовыми индексами. Еще одним цветовым пятном выделяются красные противопожарные щиты. Аккуратные кровавые пятна на белоснежной прокладке. Поуп клонится влево. В такт его шагам правая пола пиджака отлетает, как будто у него в кармане сокрыт противовес. Я держу дистанцию между ним и мною на тот случай, если…
Он - питающийся мышами монстр.
Он может внезапно остановиться. Но П. Поуп не выказывает такого желания, пока мы наконец не подходим к двери с табличкой "КП-12".
- КП? Камера пыток?
- Да.
Я не могу понять, насколько он серьезен. Его лицо - иностранный язык. В его глазах присутствует какое-то выражение, но мне не удается осмыслить его значение. Неужели и правда камера пыток? Чем же является компания, где я проработала два года? Кто же такой Джордж П. Поуп, если ему нужно подобное помещение?
- Вы знаете, кто я?
У меня уходит секунда на то, чтобы сформулировать вопрос, в котором не содержался бы сдавленный крик.
- Бизнесмен?
Он медленно кивает, как будто у него болит шея.
- Бизнесмен. А кроме того, ученый. Я получаю удовольствие от экспериментов. Бросьте кошку в стаю голубей - что произойдет? Не отвечайте, мы оба знаем, что произойдет. Мне нравятся крупные эксперименты с вероятными чрезвычайными результатами. Не та мелочная… чепуха, когда что-то впрыскивают крысам и смотрят, как это скажется на увеличении или уменьшении их веса. Я люблю масштабные деяния.
Он поднимает руки: божество, демонстрирующее величие своих деяний.
- Жизнь. Иногда единственный способ протестировать медикамент - это выпустить его и посмотреть, что произойдет. Мыши могут только сообщить, как он воздействует на мышей. Но я делаю лекарства для людей. Чтобы узнать, что произойдет с людьми, нужно использовать людей.
- Вы чудовище.
- Не надо на меня так смотреть, - говорит он. - Четыре года я искал другие возможности. Наши тюрьмы, например. Все эти отчужденные жизни могли бы сослужить службу. Протестировать на реальных людях - только так можно получить реальные результаты, надежные данные. Хорошие наемные работники - вот что нужно бизнесмену. Хорошие наемные работники - вот что нужно мечтателю. Дай наемному работнику достаточно денег, и он сделает все, о чем ты его попросишь. Хорхе был таким работником. У него не было никаких нравственных принципов, но было достаточно долгов, чтобы разбить свой пикап, и неприязнь к вам, о причинах которой он мне никогда не говорил.
Каждый мускул моего тела начинает затвердевать, и это продолжается до тех пор, пока я не становлюсь такой же каменной, как и он.
- Он хотел, чтобы его сестра заняла мое место.
- А, представитель нацменьшинства злится, что белая женщина из среднего класса занимает рабочее место, которое, как он считает, принадлежит таким же, как он. Да, я понимаю. Стремление отстоять свои права такое же всесильное, как и зависть, хотя нет, пожалуй, такое же всеобъемлющее, как и вожделение. Интересно. Впрочем, мне нет дела, почему он это сделал. Важно только то, что сделал. Непонятно было, чего от вас ждать. Я не предполагал, что вы продержитесь на своем месте так долго. И к тому же вы не восприимчивы к болезни! Вдвойне возмутительно. Вы должны были заразиться и разносить плоды моей работы как эффективный маленький инкубатор. А вы, не проявляя признаков заражения, вместо этого посещаете психоаналитика.
Он машет рукой, видя, как дернулись мои губы.
- Да, я все знаю об этом. Как только кто-то из моих работников перднул, я знаю об этом. Прошу прощения, выпустил газы. Но мое творение нашло возможность забраться в тело переносчика. То ли Хорхе не запечатал емкость так герметично, как он должен был сделать это, движимый желанием видеть ваше рабочее место освободившимся. Может, прикоснулся к чему-нибудь пальцами с заразой на них. Или, может, вирус отрастил себе ноги и вылез сам.
В его смехе нет ничего безумного, и это ужасает.
- Выживают те, кто лучше всего приспособился.
- Вы создали оружие.
- Вы называете это оружием, я - лекарством. Возможно, вы не поверите, а ваша вера или неверие для меня не имеют значения, но мы начинали все это с благороднейшими намерениями. Как и все, мы искали средство для лечения рака. Вы не поймете этих научных материй, я сам с трудом понимаю, но иногда случается так, что вместо выключения происходит процесс включения. С вами бывало такое, что, зайдя в комнату, вы нажимали на выключатель освещения не так, как нужно? Именно это сделали и мы. И результат оказался потенциально более прибыльным, чем первоначальные намерения. При этом, конечно, мы продолжали и эти исследования. Больше продукции - больше денег. Больше денег - больше власти.
В сердце промелькнула надежда.
- Против этого есть лекарство?
- Нет. Я - бизнесмен, а не Христос. Я даже себя не могу оградить от надвигающейся гибели.
Он высоко задирает левый рукав пиджака. Кожа под ним похожа на исколотую булавками подушечку. Места инъекций ярко-красные от инфекции.
- Я - ходячий труп. Доктор Франкенштейн, превратившийся в свое собственное чудовище.
Он широко распахивает дверь, ведущую в комнату КП-12, самоуверенно и властно, как и подобает ему с его статусом в этих стенах.
- Хороший наемный работник сделает все, что угодно, за сумму, слегка превышающую ту, которая, как он сам считает, соответствует его стоимости.
Меня ослепляет яркая белизна.
- Входите.
Я в нерешительности.
- Это не приглашение.
Он лезет в карман, вытаскивает оттуда пистолет и направляет в мою сторону.
- Что там внутри?
- Давний друг. Ваш, конечно, у меня нет друзей.
Теперь я вижу. Кровь. Я видела ее уже слишком много, но теперь, похоже, нет никаких пределов. Я обвожу взглядом кровавое месиво, пока не обнаруживаю остатки лица, которое я когда-то знала. Развороченное тело по-прежнему одето в дутую куртку, известную мне со встречи в метро.
- Его было нетрудно заманить сюда. Все, что мне потребовалось, - это пообещать парню взглянуть на то, что ему было нужно для его сенсационного материала.
Только не Джесс. Нет, нет, нет! Он был всего лишь ребенком, стремившимся доказать, что чего-то стоит.
- Вы - мерзкое чудовище.
- Думаю, так оно и есть.
- За что? За то, что он хотел показать, кто вы есть в действительности?
П. Поуп хватает меня за горло. И хотя он, вероятно, вложил всю свою злость, его пальцы красноречиво говорят о слабости пораженного болезнью тела.
- Этот мир стал другим. Я не тот, кем был раньше. Если верить тестам, то я уже и не человек вовсе. Я теперь какой-то вид животного. Новый вид, новые правила.
Затем он приставляет ствол пистолета к своей груди и стреляет.
Кровавые брызги летят на девственно-чистые стены. Поуп валится на пол, словно мешок с картошкой, одетый в плохо сидящий на нем костюм. Он скалится, его тело истекает кровью.
- Сделайте что-нибудь, - хрипит он.
Я не смотрю на Джесса.
- Нет.
Он смеется, захлебывается.
- Я убил вашу сестру. Что думаете на этот счет?
- Зачем?
- Спутал ее с вами.
Кровь отливает от моего лица. Мне не нужно зеркало, чтобы знать, что я белая, как эти стены. Поуп - похититель надежд.
- А почему меня?
- Таков выбор злодея, можно сказать.
- Умри, несчастный ублюдок.
С последним выдохом он шепчет свое желание. А затем великий Джордж Поуп умирает с запечатленным на своей сетчатке отражением моего лица, охваченного ужасом, который знаменует его дальнейшее путешествие.
Сейчас
- Трус, - сплевывает швейцарец. - Если человек сам себя лишает жизни, это говорит о том, что он ничтожество.
Он что-то прибавляет на своем родном языке.
- Да кому какое дело до этого дерьма.
Неизбежно надвигающаяся смерть развязала мне язык. Никто не ударит меня по губам за ругань. Моя мать мертва.
- Почему тебя вообще интересует Джордж Поуп?
Он продолжает что-то зло говорить. Не по-английски. Или это недостаточно вразумительный английский, чтобы я могла понять его. Потом, когда я уже не пытаюсь вслушиваться, он вновь переключается на английский.
- Его жена. Я знал ее. Тупая, безмозглая шлюха.
- Она шлюха, я шлюха, твоя мать шлюха. Все мы шлюхи.
Я умираю, и мне нет уже до этого дела. Я хочу только одного - чтобы он заткнулся.
- Ты знал, что я работала в "Поуп Фармацевтикалз". Ты поэтому помог мне спасти Лизу?
- Мне нужно было понять, американка.
- Что понять?
- Я должен был узнать, почему уборщица из "Поуп Фармацевтикалз", практически никто, оказалась единственной, кто выжил. Почему ты жива, когда все остальные умерли? В тебе нет ничего особенного.
Я ощупываю лезвие скальпеля у себя в кармане. Он лежит здесь как окровавленный талисман.
- Ты не тупая. Я думал иначе, ты знаешь. Уборщица. Тупая уборщица. Человек, убирающий крысиное дерьмо с пола.
Теперь уже не больно. Только тепло окутывает меня пушистым розовым одеялом. Хочется свернуться калачиком и забыться в его мягких объятиях. Скоро.
- Ты глуп, если думаешь, что человек - это что-то одно. Мы сплав разных вещей, которые собираем в себе в течение жизни. Я никогда не была только уборщицей.
- Чем еще ты была? Шлюхой?
- Дочерью, сестрой, женой, любовницей, другом.
Я думала, что стану матерью. Но теперь я не смогу родить. Прости, малыш. Я не в состоянии поддержать твою жизнь. Твой инкубатор сломался.
- Убийцей.
- Ты? Не думаю.
Я все еще истекаю кровью? Слишком все мокрое, чтобы понять.
- Да что ты вообще знаешь, ты, разросшийся кусок сыра.
- Я все знаю. Даже такие вещи, которые тварь, подобная тебе, и представить не может.
Я смеюсь, поскольку ничего другого мне не остается. Именно это: не биться и кричать, как какое-нибудь гибнущее животное, а смеяться, покидая этот мир. Я умру с коликами в боку и текущими из глаз слезами, потому что швейцарец и вправду верит в то, что все знает.
- Что такого смешного? - спрашивает он.
- Да так, ничего.
- Ты говоришь ерунду, американка.
- Джордж П. Поуп был трусом. Он не мог жить дальше с болезнью. Он не мог больше справляться с тем, что она с ним делала, что она могла бы с ним сделать, если бы он продолжал вдыхать кислород.
- Не вижу в этом ничего смешного.
Слюна пузырится у меня между губами.
- И не увидишь. Тебя там не было. А это так смешно. Так смешно, черт возьми.
- Расскажи мне.
Я никогда глупо не хихикала, но сейчас, в конце, хихикаю. Швейцарец передвигается, сидя на корточках. Нападение неизбежно. Его дыхание теперь ближе. Я его чувствую. Моя окровавленная рука тянется вперед и касается финала моего существования.
Тогда
Есть только один способ сделать то, что я делаю дальше: изъять свои чувства, сложить их в карман и держать их там отдельно от себя.
Я перевожу взгляд на Джесса. "Мне очень жаль, - хочу я сказать. - Я думала, что поступаю правильно, разговаривая с тобой". Но я не уверена, вправду ли это или всего лишь еще одна история, которую я рассказываю сама себе, чтобы было не так тяжело от осознания, что он мертв. Но чтобы вынести, я стараюсь в это поверить.
Я не хочу быть таким, как все…
Ничего. Я ничего не чувствую. Моя душа умерла. И это хорошо. Так легче держать топор с длинной ручкой, который я снимаю с белоснежной стены. Он только чуть тяжелее перышка в моих руках. Я поднимаю его высоко, завожу за голову и опускаю вниз. Земное притяжение делает грязную работу за меня. Притяжение тянет лезвие на себя. Вместе они отделяют голову Джорджа П. Поупа от его туловища.
Я ничего не чувствую.
Я ничего не чувствую.
Я ничего не чувствую.
Только пустота там, где была моя душа.
Сейчас
Я не умру с закрытыми глазами и душой, ушедшей в пятки. Нет, я еще не дошла до того, чтобы трусливо принять смерть. В моем кулаке сжат скальпель - мой кровавый союзник. Моя рука готова принять бой.
Швейцарец в темноте хватает меня за горло и толкает в стену с такой силой, что я прикусываю язык. Рот наполняется кровью. Я выплевываю ее ему в лицо и смеюсь.
Я не могу удержать свой смех. Веселье наполняет меня, как гелий - воздушный шар. Это мой веселящий газ.
- Зачем тебе это? Тебе это ничего не даст. Теперь нам уже ничто не поможет. Скоро мы тоже будем мертвы.
Кольцо его пальцев сдавливает мою шею. Одно хорошее сжатие, и мой смех умрет, словно запечатанный в бутылке. Я вижу звезды. Я вижу свет, несущийся мне навстречу, и слышу шепчущие голоса позади меня. Мне остались считаные секунды до конца, и в этот путь я заберу с собой швейцарца.
- Поупу просто надо было в последний раз поиздеваться над кем-нибудь. А ты ошибся, ты сам знаешь.
- Я никогда не ошибаюсь.
- На этот раз ошибся.
Есть какое-то странное удовольствие в том, чтобы утаивать правду, которую я знаю, от этого человека в последние секунды его жизни. Поэтому я не рассказываю о последней просьбе Поупа, чтобы не доставлять швейцарцу радость.
Здесь нет места, чтобы хорошо размахнуться, но лезвие скальпеля более смертоносно, чем бритва. Лезвие скользит поперек его шеи, вздрагивает, когда я собираю все оставшиеся силы, чтобы рвануть свое оружие в сторону. Швейцарец, задыхаясь, раскрывает рот, его зрачки расширяются настолько, что я их вижу даже в этом темном помещении.
Его руки крепче сжимают мне горло. Вот оно. Это конец. Свет меркнет. Леди и джентльмены, Зои уходит. Но потом он слабнет и валится на пол, его ладони бьются о бетон. Я вытягиваю ногу и пихаю его в лицо так сильно, как только могу.
Голоса становятся громче. Свет приближается. Вот он, мой туннель, мой аварийный выход. "Прости меня, - говорю я своему ребенку, - прости, я не смогла стать для тебя хорошей матерью или хоть какой-нибудь. Прости, что я не смогла уберечь нашу маленькую семью".
Затем мой мир вспыхивает желтым, и я вижу, что он, мир, возможно, приберег для меня сюрприз. Нет никакого туннеля, а голоса, которые доносятся до моих ушей, принадлежат живым людям.
Надеюсь, они похоронят нас подальше от швейцарца.
Глава 16
Тогда
- Вы это серьезно? - спрашивает сержант Моррис через стол.
Я медленно киваю.
Она вытаскивает пузырьки и пакетики из сумки и выстраивает их в ряд. Солдаты, марширующие через канцелярские горы.
Пол качается у меня под ногами. Или, может, это я качаюсь туда-сюда. Упирающаяся в стол ладонь не спасает положения. Мой мир - зыбучие пески.
- Там, откуда это взято, еще много. Но если вам нужно еще, то действовать надо быстро. Теперь нет охраны, хозяин фирмы мертв. Скоро все распотрошат.
- Я отправлю туда людей. Было бы неплохо, если бы вы пошли с ними. Нам нужно столько медикаментов, сколько мы сможем найти.
- Хорошо.
Мои слова с трудом находят путь наружу. Я опускаю кулак на стол рядом со своей ладонью. Тяжелый. Воздух раскален. Я что-то держу. Белый мешок. Не мешок, а лабораторный халат, завязанный тугим узлом.
Сержант Моррис морщится.
- Что там такое? Черт, милая, из него течет кровь.
- Ничего такого, - говорю я, - совсем ничего.