Снег не прекращался. Мигающие фары "Воксхолла" давали не больше света, чем две шипящие свечки. Хотя это не имело значения - кроме нас, ни у кого не хватило ума выехать на дорогу сегодня вечером. Возможно, полная луна, о которой мечтал Жан-Клод, уже взошла. Но мы об этом не знали. Мир вокруг нас превратился в белый вихрь, сквозь который Же-Ка уверенно вел машину, смаргивая нетающие снежинки с ресниц и вглядываясь в черно-белый вихрь впереди.
- Мы едем к горе Сноудон, - сказал Дикон. Его трубка скоро должна погаснуть под струями холодного воздуха из щелей в хлопающих боковинах, в крыше и в окнах.
- Non, - угрюмо ответил Жан-Клод. В последний раз я видел его улыбку где-то после Бирмингема.
В ту ночь мы так и не достигли места назначения. Об этом позаботились две проколотые шины, первые за эту поездку. К счастью, Дик Саммерс предусмотрительно закрепил на правой подножке "Воксхолла" два запасных колеса. (Я мог попасть на второй ряд сидений и вылезти из машины только через правую дверцу.) К сожалению, домкрат и другие инструменты, необходимые для замены колеса в условиях сильной метели, по всей видимости, находились в крошечном багажнике "Воксхолла". Авария произошла прямо посреди дороги, и поэтому если грузовик или другая машина выскочили бы на нас из снежной тьмы, то нам пришел бы конец (у нас не было даже фонаря - или "лампы", как называл его Дикон, - чтобы установить на дороге, предупредив другие машины). А багажник был заперт. И ключ зажигания к нему не подходил.
В темноту полетел поток ругательств, такой плотный, что мне кажется, он до сих пор плавает где-то в районе границы между Англией и Уэльсом.
Наконец один из нас догадался просто стукнуть посильнее по крышке багажника, полагая, что она просто замерзла в закрытом состоянии, а не была заперта, и маленькая откидная крышка легко поднялась, открыв домкрат, монтировку и другие инструменты, выглядевшие так, словно предназначались для автомобиля впятеро меньше, чем огромный "Воксхолл".
Но это не имело значения. Мы заменили колесо меньше чем за полтора часа.
Ночь пришлось провести в слишком дорогом и не очень чистом мотеле в местечке под названием Серригидраден. Мы приехали слишком поздно, и нам уже не досталось горячей пищи, которую подавали раньше, и хозяин не открыл для нас кухню, чтобы мы могли что-нибудь перекусить. В общей гостиной имелся камин, и хотя хозяин, удаляясь к себе в спальню, предупредил, чтобы мы не подкладывали угля, наши возмущенные взгляды заставили его прикусить язык.
Мы сидели у крошечного огня до полуночи, пытаясь оттаять. Затем потащились в маленькие комнатушки со странным запахом, в которых было почти так же холодно, как в "Воксхолле". Мы захватили с собой наши лучшие, пуховые, спальные мешки - Жан-Клод предупредил, что субботнюю ночь мы проведем на открытом воздухе - но холод и жуткий запах в крошечных кельях привели к тому, что где-то около трех часов я натянул на себя верхнюю одежду и потащился назад, в гостиную, чтобы снова растопить камин.
В этом не было нужды. Жан-Клод и Дикон пришли сюда раньше меня, разожгли уголь в маленьком камине и уже спали, растянувшись в двух легких креслах у ярко горящего огня. В комнате имелось и третье, совсем древнее кресло. Я подтянул его - скрежет не разбудил моих друзей - как можно ближе к огню, накинул на себя спальник, словно плед, и крепко проспал до шести утра, пока хозяин постоялого двора не выгнал нас из наших уютных гнездышек.
То воскресенье, 25 января 1925 года, было одним из лучших дней в моей жизни, хотя в нежном 22-летнем возрасте почти вся жизнь была у меня впереди. Но честно говоря, ни один из "лучших дней в моей жизни" за почти семь следующих десятилетий - причем не только этот день, но и многие другие на протяжении следующих месяцев - я не провел с кем-либо так, как со своими друзьями и коллегами-альпинистами, Жан-Клодом Клэру и Ричардом Дэвисом Диконом.
Повсюду лежал глубокий снег, но на голубом небе ярко светило солнце. Возможно, это был самый солнечный день за все время моего пребывания в Англии, за исключением разве что того чудесного солнечного дня, когда мы приезжали к леди Бромли. Было по-прежнему холодно - не меньше десяти градусов ниже нуля, - и снег не таял, но громадный "Воксхолл" с его мощным двигателем и гигантскими шинами со странным рисунком был в своей стихии. Даже на проселочных валлийских дорогах, где в то утро не было других машин, мы спокойно и без помех мчались со скоростью тридцать миль в час.
Проехав несколько миль, мы поняли, что больше не можем находиться в похожем на гробницу "Воксхолле", остановили машину посреди пустой, ослепительно белой дороги - двойной след позади нас, исчезающий вдали, словно черные рельсы железной дороги в накрытом голубым куполом белом мире, - и сняли брезентовый верх, уложив окна, боковины и все остальное на пол рядом с огромными вещмешками Же-Ка, которые ехали на заднем сиденье вместе со мной.
Каждый из нас натянул пять слоев шерсти, затем сшитую на заказ парку из ткани для воздушных шаров с гусиным пухом, которые мы привезли от мистера Финча из Цюриха в кожаных чемоданах, а сверху - купленные в "Барберри" анораки модели "Шеклтон". Мы с Же-Ка также надели кожаные летные или мотоциклетные шлемы и маски, а также безбликовые очки из крукса.
Жалко, что в тот день в районе горы Сноудон не было никого, кто мог бы нас сфотографировать. Должно быть, мы были похожи на вторгнувшихся на Землю марсиан из книги мистера Уэллса.
Однако вскоре выяснилось, что наша конечная цель - секрет Жан-Клода - вовсе не популярная в зимний сезон гора Сноудон и не скалы Пен-и-Пасс, куда нас привозил Дикон осенью прошлого года. Пунктом назначения, которого мы достигли в середине утра того январского воскресенья, было озеро Длин и окружающие его морены, roches moutonnées (описание Жан-Клода знакомо мне по многочисленным восхождениям в прошлом году), блестящие страты в скалах, дикие морены и каменистые осыпи, erratics (валуны, принесенные сюда давно растаявшими ледниками и оставшиеся на скалистых плато, словно громадные мячи для херлинга, забытые расой великанов), обнажения пластов твердой породы на вертикальных стенах, каменные плиты и склоны со всех сторон. Длин - само озеро, в то время замерзшее, - окружали скалы из твердых пород. Когда мы вышли из машины и вытянули ноги на снегу, Же-Ка указал на высокие пики И-Глайдер-Ваур и И-Гарн. Мы с Жан-Клодом надели гетры из вощеного хлопка, чтобы сохранить сухими высокие носки. Дикон, тоже в бриджах, предпочел старомодные обмотки - хотя из самого лучшего кашемира - и был похож на разряженных британских альпинистов из экспедиций на Эверест 21-го, 22-го и 24-го годов. Кроме того, в своих бриджах цвета хаки и такой же шерстяной рубашке, выглядывающей из-под расстегнутого пуховика, Дикон напоминал военнослужащего - капитана, - каким он был во время войны.
Вид Дикона в одежде коричневого и защитного цвета и в обмотках вызывал какое-то смутное беспокойство. Но если он сам и вспоминал о войне, то не подавал виду - вышел из большой машины, потянулся, покрутил головой, разглядывая окружающие пики и ледопады, затем достал трубку из кармана своей старой, потертой шерстяной куртки и принялся раскуривать. Я помню, что запах его табака в холодном воздухе действовал как сильнодействующий наркотик.
Я беспокоился, что до места, где мы будем карабкаться по скалам, придется идти пешком еще часа два - как с тем проклятым карнизом, где Мэллори оставил трубку, - но Жан-Клод остановил громадный "Воксхолл" всего в сотне ярдов от места назначения.
Он искал вертикальные водопады, которые зимой превратились в ледопады; ему были нужны 200-футовые стены намерзшего на скалах льда, которые заканчивались устрашающими ледяными навесами. И он их нашел. Замерзшие водопады и впечатляющие ледопады заполняли всю долину, в дальнем конце которой под утесами Кам-Идвал виднелось почти полностью замерзшее озеро Ллин-Ваур. Мы потащили тяжелые сумки к подножию одного из самых больших, самых крутых, отвесных ледопадов, с самыми большими навесами сверху, где Жан-Клод опустил свой вещмешок на снег и махнул нам рукой, предлагая последовать его примеру. А потом начал объяснять нечто, что навсегда изменит технику восхождения как в Альпах, так и в Гималаях.
- Во-первых, вы должны надеть новые ботинки, которые пошил для нас месье Фэгг, - сказал Жан-Клод и вытащил из тяжелой брезентовой сумки две пары жестких ботинок. У него на ногах уже были такие же.
Мы с Диконом с недовольным видом нашли себе по камню, сели и заменили наши новые альпинистские ботинки, удобные и уже разношенные, на непривычно жесткие. Мы пытались ходить в этой обуви по Лондону и обнаружили, что она жутко неудобная. (Лучше всего себя показали высокие ботинки "Лапландер" из войлока и кожи - такое ощущение, словно идешь в высоких, до колен, и очень теплых индейских мокасинах. К сожалению, скалы и камни, по которым мы будем продвигаться в Тибете - как правило, с тяжелыми рюкзаками, во время 350-мильного перехода к Эвересту, - разобьют нам ноги, если мы все время будем носить мягкие ботинки. Но для лагеря они подходят как нельзя лучше.)
Сделав несколько неуклюжих шагов в "жестких ботинках", мы с Диконом переглянулись, а затем хмуро посмотрели на Жан-Клода. Дурацкие ботинки почти не гнулись. И они никогда не разносятся, чтобы стать удобными для ходьбы или для лазания по горам.
Похоже, наши взгляды нисколько не смутили Жан-Клода. Кроме того, он был слишком занят - извлекал из трех тяжелых сумок со снаряжением груду металлических и деревянных приспособлений.
- Что это? - спросил Же-Ка, демонстрируя две пары старых "кошек", которые я видел у него не один раз.
- "Кошки"? - Мне самому не понравилась вопросительная интонация, как у школьника на уроке. - "Кошки", - повторил я уже уверенным тоном.
- А для чего их используют? - продолжал он учительским тоном, с едва заметным французским акцентом.
- Проходить ледники, - еще тверже ответил я. - Иногда подниматься по снежным склонам, если они не слишком крутые.
- Сколько у каждой зубьев?
- Зубьев? - не понял я.
- Шипов в нижней части, - пояснил Дикон. Он снова возился со своей чертовой трубкой. Мне хотелось ударить его одной из четырехфутовых сосулек, свисающих с нижней части ледопада прямо перед нами.
- Десять шипов. - Мне пришлось представить оставленные дома "кошки" и мысленно посчитать шипы. Тупица. Я пользовался ими с подросткового возраста. - Десять.
- Почему мы так мало пользуемся ими при восхождении? Почему не пользуемся в условиях высокогорья, на Эвересте? - В спокойном, невинном тоне француза мне почему-то мерещился подвох. Я посмотрел на Дикона, однако он вдруг принялся снова раскуривать трубку.
- Потому что эти чертовы штуковины бесполезны на камне, - наконец ответил я. Роль тупого школьника мне уже начинала надоедать.
- Разве на Эвересте у нас под ногами будет только камень?
Я вздохнул.
- Нет, Жан-Клод, на Эвересте у нас под ногами будет не только камень - но по большей части. Мы можем использовать эти "кошки" на встречающихся там снежных полях, только не очень крутых. Однако шипованные ботинки лучше. Сильнее сцепление. Больше усилие. По сведениям Альпийского клуба и по словам участников экспедиции тысяча девятьсот двадцать четвертого года, Северная стена Эвереста, а также большая часть Северо-Восточного и Восточного гребня состоит преимущественно из наклонных каменных плит, похожих на сланцевую черепицу крутой крыши. Очень крутой крыши.
- Значит, "кошки" там нецелесообразны?
У меня в школе был преподаватель геометрии, который объяснял материал и вел дискуссию в подобном тоне. Я его ненавидел.
- В высшей степени нецелесообразны, - подтвердил я. - Все равно что идти на стальных ходулях. - Мягко выражаясь, это будет нелегко.
Жан-Клод медленно кивнул, как будто наконец усвоил основы восхождения в Гималаях и на вершинах Альп.
- А как насчет ущелья Нортона?
"Ущельем Нортона" альпинисты теперь называли гигантскую, заполненную снегом и льдом расщелину, которая поднималась в центре Северной стены Эвереста до самой пирамидальной вершины. Годом раньше Эдвард Нортон и Говард Сомервелл - не в связке, Нортон лидировал - проложили наклонный маршрут от Восточного гребня на Северный склон над так называемым Желтым поясом скал выше 28 000 футов. Сомервелл неважно себя чувствовал и шел далеко позади, а Нортон добрался до гигантского заснеженного ущелья и попытался подняться по нему, почти вертикально. Но снег был глубоким, почти по пояс. А там, где его не было, громоздились наклонные каменные плиты, покрытые льдом. Наконец Нортон стал понимать опасность своего положения - взгляд под соскальзывающую ногу открывал пропасть глубиной 8000 футов к леднику Ронгбук - и был вынужден отказаться от подъема к вершине, а потом очень медленно спустился к Сомервеллу и срывающимся голосом спросил, стоит ли им идти в связке. (Такая внезапная потеря самообладания после дерзких попыток очень опасного восхождения случается не так уж редко, даже в Альпах. Как будто мозг внезапно вспоминает об инстинкте самосохранения, и тот в конечном итоге пересиливает адреналин и амбиции даже самых отважных альпинистов. Те, кто игнорировал эту "потерю самообладания" в действительно опасных ситуациях - например, Джордж Мэллори, - зачастую не возвращались.)
Попытка Нортона подняться по ущелью поражает воображение. Новый рекорд высоты в 28 126 футов мог быть превзойден только Мэллори и Ирвином во время последней, фатальной попытки пройти продуваемый ветрами Северо-Восточный гребень.
Но большинство альпинистов, побывавших на Эвересте, писали, что ущелье Нортона неприступно. Слишком крутой подъем. Слишком много ненадежного снега. Слишком много вертикального подъема. Слишком серьезная расплата за единственный неверный шаг после многочасового перехода в условиях сильнейшего холода, высокогорья и неимоверной усталости.
- А почему бы не использовать "кошки" для подъема по ущелью Нортона? - спросил Жан-Клод. - Или даже на крутых снежных склонах выше двадцати семи тысяч метров на Восточном гребне или на Северо-Восточном гребне, куда добрались только Мэллори и Ирвин?
Когда прозвучала эта фраза, меня пробрала дрожь. Правда, к тому времени я снял пуховик Финча, а с Кам-Идвал через озеро Ллин-Ваур дул холодный ветер.
- "Кошки" бесполезны на таких крутых снежных полях, как ущелье Нортона, - раздраженно сказал я. - И даже на снежных полях ниже высокогорного лагеря на высоте примерно двадцати семи тысяч футов.
- А почему? - спросил Жан-Клод со своим раздражающим галльским самодовольством.
- Потому что колени и голеностопы человека не гнутся в эту сторону, черт возьми! - громко сказал я. - И еще потому, что "кошки" не держат на крутых снежных склонах, когда вес альпиниста не вгоняет их в снег. Ты сам прекрасно это знаешь, Же-Ка!
- Конечно, знаю, Джейк. - Жан-Клод бросил свои старые "кошки" в снег.
- Думаю, наш друг хочет нам что-то показать, - заметил Дикон. Его трубка теперь дымила вовсю, и он говорил, зажав ее зубами.
Жан-Клод улыбнулся, наклонился к большой сумке и вытащил одну металлическую "кошку", новенькую и блестящую. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы заметить разницу.
- У нее шипы… зубья впереди, - наконец произнес я. - Как рога.
- "Кошки" с двенадцатью зубьями. - Теперь Жан-Клод говорил кратко, по-деловому. - О них говорили немецкие альпинисты. Я попросил отца сконструировать и изготовить их.
Мы знали, что отец Жан-Клода прошел путь от кузнеца до руководителя одной из крупнейших фирм, если не во Франции, то в Шамони, специализирующихся на литье и штамповке металлов. Бизнес месье Клэру-старшего стремительно рос благодаря контрактам французского (а также британского и американского) правительства во время мировой войны. Теперь его компания выпускала самую разнообразную продукцию, от стальных труб до стоматологических инструментов.
- Похоже, это опасно, - сказал я.
- Точно, - подтвердил Жан-Клод. - Для горы, которая не хочет, чтобы ее покорили.
- Кажется, я понял. - Дикон шагнул вперед и взял в руку устрашающего вида "кошку" с 12 шипами. - Ты вбиваешь эти зубцы, переносишь вес тела на твердую, почти не гнущуюся подошву нового жесткого ботинка и используешь их в качестве опоры. Даже - теоретически - на почти вертикальном льду.
- Oui, - кивнул Жан-Клод. - Но не только на "почти вертикальном", друг мой. На вертикальном. И даже хуже, чем вертикальном. Я испытывал их во Франции. А сегодня мы проверим их здесь.
Признаюсь, что мое сердце учащенно забилось. Я никогда не любил работу на льду. Ненавижу поверхности, где нет опоры для обеих ног, даже ненадежной. От слов Же-Ка "сегодня мы проверим их" меня прошиб пот.
- Но это еще не все, - сказал Жан-Клод. - Покажите свои ледорубы, друзья мои.
Разумеется, мы принесли с собой ледорубы. Я выдернул свой из снега и поставил перед собой: длинная ручка и металлическая головка с острым клювом. Дикон тоже извлек свой ледоруб из снега и прислонил к моему.
- Какая длина у твоего ледоруба, Джейк? - спросил Же-Ка.
- Тридцать восемь дюймов. Для вырубки ступеней на крутом склоне я предпочитал именно такой, относительно короткий ледоруб.
- А у тебя, Ричард? - Ри-шар.
- Сорок восемь дюймов. Устаревшая конструкция, знаю. Как и я сам.
Жан-Клод просто кивнул в ответ. Затем протянул руку к битком набитой сумке на снегу и достал из нее "ледорубы", которые на самом деле не были ледорубами. Длина самого большого не превышала 20 дюймов. Господь свидетель, это были просто молотки. Только с разными головками и клювами на деревянных или… Боже милосердный… стальных рукоятках.
Отец Же-Ка не зря владел фирмой по выпуску стальных изделий.
- Твоя конструкция? - спросил Дикон, поднимая одну из этих нелепых штуковин, похожих на молоток.
Жан-Клод пожал плечами.
- На основе тех, что использовали в этом году немцы - вы сами мне рассказывали после возвращения из Мюнхена в ноябре прошлого года. Поэтому я поднимался по ледовым маршрутам с ними в декабре месяце - то есть с несколькими молодыми немцами - и видел их технику, пользовался их снаряжением. А потом сделал собственные модификации на I'usine de mon рèrе, попробовал усовершенствовать их.
- Это не ледорубы! - Я почти кричал.
- Разве?
- Нет, - сказал я. - С этими штуковинами невозможно ходить, на них нельзя опираться, ими даже нельзя вырубить ледяные ступени на крутом склоне.
Жан-Клод поднял вверх палец.
- Au contraire, - тихо возразил он и взял в руки один из пяти ледорубов-молотков, которые оставил лежать на брезентовой сумке. Эта модель была больше других похожа на обычный ледоруб - деревянная рукоятка и все такое, - который словно оставили под дождем и он съежился на две трети. Однако на одной стороне головки у него вместо лопатки, как у наших ледорубов, имелся тупой и короткий боек, как у молотка. Это был настоящий молоток.