Мы с Жан-Клодом сверяем часы. Половина пятого вечера, даже больше. Минут через сорок пять ледник окажется в тени гребней Эвереста и начнет темнеть. Снег и температура продолжают падать. Во время подъема мы прошли примерно полмили в каждую сторону, прежде чем решили, что лучше переправиться через расселину по снежному мосту. Если мы снова попытаемся обойти препятствие, то бамбуковых вешек между засыпанными снегом трещинами во льду там уже не будет. Нужно ждать утра и - если Господь нас пожалеет - улучшения погоды.
Мы смотрим друг другу в глаза, и Жан-Клод громким голосом командует Бабу и Норбу:
- Груз сбрасываем там, в тридцати футах от расщелины. Палатку ставим здесь. - Он втыкает в снег свой ледоруб метрах в десяти от края ледяной пропасти.
Носильщики медлят, не в силах смириться с мыслью, что придется провести еще одну ночь на леднике.
- Быстро! Vite! Пока не стемнело и ветер снова не усилился. - Же-Ка с такой силой хлопает варежками, что эхо возвращается к нам ружейным выстрелом.
Громкий звук выводит шерпов из оцепенения, и мы принимаемся за работу: достаем оба пола палатки, ставим саму палатку и вбиваем как можно больше самодельных кольев и ледобуров для растяжек. Я понимаю, что, если ветер будет таким же сильным, как в две предыдущие ночи, шансы на то, что наша палатка - вместе с нами - уцелеет, крайне малы. Я могу представить "большую палатку Реджи" и нас шестерых, набившихся внутрь, пытающихся удержать палатку сквозь брезентовый пол, когда ураганный ветер несет нас, палатку и все остальное по льду, как хоккейную шайбу, пока мы не падаем в эту бездонную расселину.
Через час мы уже внутри, прижимаемся друг к другу, чтобы согреться. Мы не пытаемся что-нибудь съесть. Жажда настолько ужасна, что я не могу ее описать. Все шестеро кашляют тем высокогорным кашлем, который Же-Ка называл "лаем шакала". Когда мой друг второй раз повторяет эту фразу, я спрашиваю, слышал ли он, как лает настоящий шакал.
- Всю прошлую ночь, - отвечает он.
В эту ночь мы с Жан-Клодом отдали Ангу и Лакре наши пуховые спальники, а сами остались в пуховиках Финча и сшитых Реджи брюках, подбитых гусиным пухом, и натянули на себя тонкие одеяла. В качестве подушки я приспосабливаю ботинки и ветровку.
Мы с Же-Ка выбились из сил, но из-за холода и тревоги даже не притворяемся, что спим. Пытаемся прижаться друг к другу, но дрожь и клацанье зубов только ухудшают дело. Возможно, наши тела просто перестали вырабатывать тепло.
"Это означало бы, что вы оба мертвы, Джейк". Мне не нравится голос, который звучит у меня в голове. Как будто он сдался.
- Ут-т-тром, - шепчет Жан-Клод, когда наступает полная темнота и ветер усиливается, - я переправлюсь по одной из веревок, зацепившись руками и ногами, с-с-спущусь во второй лагерь и приведу кого-нибудь с собой, с лестницами, едой и водой.
- Звучит… неплохо. - Я пытаюсь унять стук зубов. - Или я могу попробовать сделать это сегодня, Жан-Клод. Взять с собой ручной фонарик…
- Нет, - шепчет он. - Я не в-в-верю, что веревка в-в-выдержит твой в-вес. Я легче. Слишком у-у-устал, чтобы страховать сегодня. У-утром.
Мы прижимаемся друг к другу и притворяемся, что спим. Ветер усилился, и хлопки брезента снова напоминают пулеметные очереди. Мне кажется, что вся палатка ползет на юг, к трещине, но я слишком устал и обезвожен, чтобы что-то предпринимать, и остаюсь на месте, свернувшись калачиком, стиснутый другими телами.
У медленного дыхания Жан-Клода есть неприятная особенность: оно словно прекращается на долгие минуты - ни звука, ни вдоха, ни выдоха - пока я не трясу моего друга, возвращая ему некое подобие дыхания. Это продолжается до глубокой ночи. Зато у меня есть причина не спать в этой холодной тьме. Каждый раз, когда я трясу Жан-Клода и возвращаю его к жизни, он шепчет: "Спасибо, Джейк", - и его неровное, полубессознательное дыхание возобновляется. Похоже на дежурство у постели умирающего.
Внезапно я сажусь и выпрямляюсь. Должно быть, случилось что-то ужасное. В почти полной темноте до меня доносятся судорожные вдохи Же-Ка и всех остальных, в том числе и мои собственные, но что-то важное отсутствует.
Ветер стих. Впервые за сорок восемь часов я не слышу его воя.
Жан-Клод уже сидит рядом со мной, и мы трясем друг друга за плечи в каком-то подобии торжества - или просто в истерике. Я шарю рукой вокруг себя, нащупываю фонарик и направляю его луч на свои часы. Три двадцать утра.
- Я должен попробовать перебраться по веревке прямо сейчас, - хрипит Же-Ка. - К рассвету у меня могут кончиться силы.
Ответить я не успеваю. От входа в палатку - мы научились не зашнуровывать ее наглухо, иначе дышать еще труднее - доносятся звуки, словно кто-то скребется и рвет брезент, и мне кажется, что внутрь врывается яркий свет. Наверное, это галлюцинация. Вдруг становятся отчетливо видны черные и белые пятна на обмороженных щеках Норбу Чеди. Что-то большое и сильное рвется в палатку.
В проеме появляются головы Дикона и леди Бромли-Монфор. Я вижу фонари в защищенных рукавицами руках, а за их спинами еще свет - головные фонари, несколько штук. На них самих тоже головные уборы валлийских шахтеров, лучи которых освещают жалкую внутренность палатки, усыпанную ледяной пылью, и наши удивленные лица.
- Как? - Это все, что я могу из себя выдавить.
Дикон улыбается.
- Мы приготовились выступить, как только утихнет метель. Должен признать, что эти шахтерские лампы работают вполне прилично…
- Не прилично, а хорошо, - поправляет Реджи.
- Но как вы переправились через… - начинает Жан-Клод.
- Ледник постоянно движется, - говорит Дикон. - Метрах в шестистах - примерно полмили - к западу обе стенки обрушились, и образовалось неглубокое дно из осколков льда. Около ста пятидесяти футов вниз, затем столько же вверх - по наклонной плоскости. Ничего особенно сложного. Мы оставили несколько перил. Потеснитесь, джентльмены, мы заходим.
Кроме Дикона и Реджи, которые заползают внутрь, так что в палатке становится тесно, к нам присоединяется доктор Пасанг. Он опускается на колени и достает из рюкзака свою аптечку.
Шерпы остаются снаружи и садятся на корточки у входа, не выключая головных ламп - в ярком свете как минимум трех фонарей они с улыбками передают нам термосы с теплой говяжьей пастой "Борвил", чаем и супом. В большом термосе - вода, которую все мы жадно пьем.
Доктор Пасанг уже осматривает лицо Норбу и обмороженные ноги Лакры и Анга.
- Этих двоих понесут Тейбир и Нийма Тсеринг, - говорит Пасанг, потом начинает втирать пахучий китовый жир в почерневшие ноги двух шерпов и в лицо Норбу.
- Мы идем прямо сейчас? - Мне трудно говорить. Я не уверен, что смогу встать, но вода немного восстановила жизненные силы, которые, казалось, совсем подходили к концу.
- А почему бы и нет, - отвечает Дикон. - Каждому будет помогать шерпа. Мы также захватили для вас головные лампы. Даже с учетом - как там говорят у вас в Америке, Джейк? - с учетом окольного пути до новой переправы через расселину дорога до второго лагеря займет не больше сорока пяти минут. Мы отметили маршрут вешками.
- Давайте, Джейк, я помогу вам встать, - говорит Реджи и кладет мою руку себе на плечи. Она поднимает двухсотфунтового меня, словно ребенка, и практически вытаскивает меня в темноту ночи.
Звезды на небе необычайно яркие. Ни намека на облака или снег, если не считать белый клубящийся султан над вершинами и хребтами Эвереста всего в трех милях от нас - и в 10 000 футах над нами.
Жан-Клод, которому помогают выйти из палатки, тоже смотрит на сверкающую россыпь звезд и на Эверест.
- Nous у reviendrons, - говорит он горе.
Может, я ошибаюсь, но мне кажется, моего французского достаточно, чтобы понять смысл: "Мы вернемся".
Суббота, 9 мая 1925 года
Жара несусветная.
В двухместной палатке Мида, где мы с Жан-Клодом спали минувшей ночью после того, как нас отпустили из "лазарета" в базовом лагере, буквально нечем дышать, и хотя брезентовый клапан палатки расшнурован и распахнут настежь, у меня такое ощущение, что я погребен в песках Сахары, в пропитанном запахом нагретого брезента саване.
Мы с Же-Ка разделись до белья, но все равно обливаемся потом. По неровной площадке, засыпанной камнями морены, к нам приближается Дикон.
Вчера утром, еще до рассвета, когда нам на выручку пришли Дикон, Реджи, Пасанг и остальные, нас отвели во второй лагерь, где мы с Жан-Клодом непрерывно пили воду, кружку за кружкой.
Я думал, что нас оставят во втором лагере, а Анга Чири и Лакру Йишея спустят в базовый лагерь, и Пасанг займется лечением их обмороженных ног в медицинской палатке, или "лазарете", которую он там установил, но Дикон настоял, чтобы все - в том числе Норбу Чеди, почерневшие щеки которого теперь были обильно смазаны китовым жиром и колесной мазью, - вернулись в базовый лагерь. Мы с Жан-Клодом, выпив столько воды и потом еще горячий суп, в состоянии пройти вниз по "корыту" с Пасангом и несколькими шерпами, но Анга Чири приходится нести на импровизированных носилках, а Лакра Йишей опирается на друзей, которые поддерживают его с двух сторон. Свидетельством нашего сильного обезвоживания служит тот факт, что, несмотря на огромное количество проглоченной воды, во время спуска мы ни разу не останавливаемся, чтобы помочиться.
После двух дней и двух ночей в третьем лагере на высоте 21 500 футов воздух в базовом лагере - на высоте всего 16 500 футов - кажется таким густым и плотным, что в нем можно плавать. Кроме того, доктор Пасанг "прописал" всем шестерым "английский воздух" из кислородного аппарата, принесенного в третий лагерь носильщиками. Выписав нас с Жан-Клодом из "лазарета" в пятницу вечером, он прислал один баллон с кислородом и две маски - отрегулированных на подачу всего одного литра кислорода в час, - и строго-настрого приказал пользоваться ими ночью, если мы начнем задыхаться или замерзнем.
С помощью "английского воздуха" мы с Же-Ка проспали тринадцать часов.
Дикон присаживается на корточки рядом с нами - мы греемся на жарком солнце, лежа на своих спальниках, наполовину вытащенных из палатки. Он разделся до рубашки, но на нем по-прежнему бриджи из толстой шерсти и высокие обмотки.
- Как поживают мои двое больных?
Мы с Жан-Клодом в один голос убеждаем его в своем превосходном самочувствии - крепкий сон, волчий аппетит, никаких признаков обморожения или остатков "горной апатии". И это правда. Мы говорим, что готовы снова подняться по "корыту" и леднику к третьему лагерю прямо сейчас, не теряя ни минуты.
- Рад, что вам лучше, - говорит Дикон. - Но нет никакой нужды торопиться и быть в третьем лагере завтра. В одном мы с леди Бромли-Монфор полностью согласны: карабкаться наверх, но спать внизу. Особенно после ветра и холода, что вам, парни, пришлось пережить в течение трех ночей.
- Ты поднялся по ледяной стене к Северному седлу без нас. - В голосе Жан-Клода проступают разочарование и упрек.
- Вчерашний день и сегодняшнее утро мы потратили на то, чтобы сделать дорогу к третьему лагерю безопаснее, а также руководили шерпами, которые поднимали туда груз. Редж… леди Бромли-Монфор теперь во втором лагере, и остаток дня она будет организовывать доставку груза. Думаю, завтра мы с ней в достаточной степени акклиматизируемся в третьем лагере, и если к завтрашнему вечеру вы к нам присоединитесь, то в понедельник утром мы попробуем подняться по ледяной стене к Северному седлу. - Он хлопает Жан-Клода по плечу. - Ты наш официальный специалист по снегу и льду, старина. Я же обещал тебе, что мы не пойдем на Северное седло, пока ты не будешь готов. Кроме того, сегодня там слишком сильный ветер. Возможно, завтра и послезавтра он утихнет.
- Ветер? - удивляюсь я. Здесь, в базовом лагере, воздух абсолютно неподвижен.
Дикон сдвигается в сторону и протягивает левую руку, словно представляя кого-то.
- Смотрите, как она парит.
Мы с Же-Ка любовались голубым небом и ослепительно белым снегом на Северном склоне Эвереста, но теперь замечаем, насколько сильным может быть ветер там, на большой высоте. Белый султан над вершинами и Северным хребтом тянется далеко влево, исчезая из виду.
- Невероятно, - говорю я. - А в "корыте" такая же жара?
- На двадцать градусов больше, - с улыбкой отвечает Дикон. - Мой термометр зарегистрировал больше ста градусов по Фаренгейту среди кальгаспоров между вторым и третьим лагерями. На леднике же еще жарче. Мы давали носильщикам много времени на отдых и много воды, но они все равно добирались до третьего лагеря такими уставшими, что не могли стоять или есть.
- Какой груз они несли, Ри-шар?
- Не более двадцати пяти фунтов между вторым и третьим лагерями. По большей части около двадцати.
- Значит, потребуется много рейсов вверх и вниз.
В ответ Дикон лишь рассеянно кивает.
- Как там сегодня наши четверо парней? - спрашиваю я, понимая, что должен был поинтересоваться здоровьем шерпов в первую очередь.
- Бабу Рита и Норбу Чеди уже снова присоединились к носильщикам. У Лакры почернели ноги, но доктор Пасанг считает, что он, скорее всего, не лишится пальцев. Что касается Анга Чири… Пасанг говорит, что ему придется распрощаться с большими пальцами ног, а также еще двумя или тремя.
Я потрясен этим известием. Ступни Анга были опухшими, наполовину замерзшими и белыми, когда утром вторника в третьем лагере мы помогали ему втискивать деформированные ноги в ботинки, и я знаю, что вчера в больничной палатке доктор Пасанг провел много времени с шерпами, но и представить не мог, что дело дойдет до ампутации.
- Другие шерпы уже мастерят новые "ботинки сахибов" для Анга, с клинышками вместо отсутствующих пальцев, - говорит Дикон. - Анг прекрасно держится. К среде Пасангу, наверное, придется удалить ему пальцы - три штуки у него выглядят особенно плохо, коричневые и сморщенные, как у египетской мумии. Но Анг настаивает, что к следующим выходным он уже вернется в строй.
Мы мрачно молчим. Наконец Жан-Клод спрашивает:
- Ты уверен, что нам не стоит сегодня подниматься в третий лагерь, Ри-шар? Мы с Джейком достаточно хорошо себя чувствуем для восхождения и для переноски груза.
Дикон качает головой.
- Я не хочу, чтобы вы таскали груз даже завтра, когда будете идти в третий лагерь. Для подъема на Северное седло потребуется очень много сил… на большей части склона снегу по пояс, а стену голубого льда, где был любимый камин Мэллори, вы сами видели. Мы с Реджи предоставляем прокладку пути в понедельник утром вам двоим, парни. Мы будем идти следом и ставить перила и лестницу.
- Не забудьте мой велосипед, - говорит Же-Ка.
Дикон кивает.
- Завтра можешь взять свой велосипед с личными вещами, - соглашается он. - Но ничего сверх того.
"Велосипед" Жан-Клода - сиденье, педали и руль мы видели редко, только во время переупаковки грузов на мулах и яках - был источником шуток и искреннего любопытства все пять недель нашего перехода к Эвересту. Я знаю, что это не настоящий велосипед - никто не видел шин или колес, а несколько человек клялись, что заметили странные складывающиеся металлические опоры, прикрепленные к раме, - но только Же-Ка и Дикон, похоже, знают, что это за штуковина.
- Надеюсь, эта чудесная погода сохранится, - говорит Жан-Клод. - Естественно, за исключением ужасной жары.
- Я не сомневаюсь, что сегодня на солнечных участках Северного седла температура на солнце - или, по крайней мере, без ветра - превышает сто градусов по Фаренгейту, - замечает Дикон.
- Во вторник и в среду по ночам температура в третьем лагере была ниже минус тридцати градусов, и мы не сомневались, что уже пришел муссон, - говорю я.
- Еще нет, - возражает Дикон. - Еще нет. - Он хлопает себя по обтянутым шерстью бедрам и встает. - Я хочу еще раз навестить Анга и Лакру, поговорить с доктором Пасангом и взять с собой несколько парней. Мы будем перемещать грузы в третий лагерь до захода солнца.
- Ри-шар, - говорит Жан-Клод. - Ты не забыл нас кое-что спросить?
Дикон улыбается.
- Ну, джентльмены, - произносит он. - Какие уроки мы все усвоили после вашего маленького приключения в третьем лагере?
Мы с Жан-Клодом смеемся, но ответить не успеваем - Дикон машет рукой и идет к больничной палатке.
Понедельник, 11 мая 1925 года
Сегодня превосходный день для попытки подняться на вершину Эвереста.
К сожалению, мы только начинаем атаку на подступы к горе, пытаясь добраться до Северного седла и закрепиться там до конца дня. Мы выходим из третьего лагеря в начале восьмого утра. В первой связке идет Жан-Клод, затем я, за мной Дикон, и за ним самый опытный из персональных шерпов Дикона, Нийма Тсеринг. Вторую связку образуют Реджи, мой улыбчивый шерпа Бабу Рита и еще три "тигра"; последним идет высокий шерпа Дикона, Тенцинг Ботиа. Пасанг остался в базовом лагере, приглядывает за Ангом Чири и Лакрой Йишеем.
Выясняется, что, вопреки его заверениям, Дикон в выходные вовсе не бездельничал. Путь от третьего лагеря до подножия гигантского склона по свежевыпавшему снегу мог превратиться в двухчасовое тяжелое испытание - пришлось бы брести по пояс в снегу. Но вчера, на жаре, Дикон, Реджи и несколько шерпов проложили удобную тропу, и уже через тридцать минут мы добрались до начала склона и были готовы к восхождению.
Последние несколько дней все наши надежды были связаны с тем, что солнце растопит несколько верхних дюймов снега, а морозными ночами поверхность затвердеет, превратившись в лед, удобный для наших новых "кошек" с 12 зубьями. Теперь это предстояло проверить… Мы с Же-Ка прекрасно понимаем, что это уже не ребячество в Уэльсе, когда мы изображали из себя настоящих покорителей Гималаев. Новая конструкция "кошек", придуманная Жан-Клодом, ледовые молотки, жумары и другие приспособления - не говоря уже о "волшебной веревке Дикона", которой мы доверяем свои жизни каждый раз, когда спускаемся по веревке вместо того, чтобы вырубать ступени во льду, - либо помогут нам сэкономить время и силы, либо окажутся ошибкой, за которую придется дорого заплатить; возможно, даже фатальной. Одно не вызывает сомнений: если мы хотим выдержать график восхождения Дикона и покорить вершину к 17 мая, подняться на Северное седло абсолютно необходимо.
Первые 300 футов - это всего лишь крутой склон. Мэллори и его предшественники - включая Дикона - потратили не один день, вырубая в ледяной корке опоры для рук и ног, которыми могли бы пользоваться носильщики. Но ступени все равно требовали ежедневного "обслуживания", поскольку их заметало снегом, старым и новым - нелегкая работа на высоте 21 000 футов. Чтобы облегчить путь носильщикам, альпинисты вырубали ступени на склоне в виде пологой винтовой лестницы.
Но сегодня все иначе.