Разумеется, мы используем длинные ледорубы; через каждые тринадцать шагов останавливаемся, сгибаемся почти пополам, опираясь на ледорубы, включаем подачу кислорода и жадно наполняем живительным воздухом измученные легкие. У каждого за спиной по три баллона с кислородом - хотя по дороге в пятый лагерь мы планируем израсходовать только по одному, - но не на металлической раме, а в особом рюкзаке, который приспособил Жан-Клод. Чтобы надеть этот рюкзак, требуется несколько лишних минут - трубки и регулятор нужно пропустить через специально проделанные отверстия, которые затем туго зашнуровываются, - но мы несем на себе дополнительный запас продуктов, одежды и другой груз, который неудобно сдавливает ремешки кислородной маски, висящей на груди или на плече. Я чувствую тяжесть трех баллонов кислорода со всеми их клапанами, трубками и прочим, но благодаря усовершенствованиям мистера Ирвина и месье Клэру общий вес не превышает 30 фунтов - даже с дополнительным грузом у меня за спиной. И это с 10-фунтовой двухместной палаткой Мида, детали которой распределены по нашим рюкзакам.
Нас настигает солнце. Я вижу, что фигурка рядом со мной, похожая на человечка с рекламы "Мишлен", жестами показывает, что нужно надеть очки; у самой Реджи очки уже на месте. Я их ненавижу, поскольку особое стекло искажает цвета и вызывает ощущение - вместе с недостатком кислорода, - что я заперт в чужом мире, как человек в тяжелом водолазном костюме с металлическим шлемом. Однако Реджи права. Теперь мы вышли со снежного поля на длинный участок вздыбленных плит и низких каменных пирамид, но на такой высоте это не спасет нас от снежной слепоты. Ультрафиолетовые лучи все равно ослепят, если достаточно долго карабкаться даже по темной скале. Под анораками, надетыми поверх пуховиков, у нас с Реджи висят маленькие полевые бинокли. Обычно их не берут на Эверест, однако они могут помочь в поисках кузена Персиваля. Реджи еще не доставала бинокль, и на Северной стене справа от себя я не видел ничего такого, что заставило бы меня достать свой. Один раз, когда мы остановились, разломили плитку шоколада и пытались растопить ее во рту, я спросил, ищет ли она тело кузена.
- По обе стороны гребня, - задыхаясь, отвечает она с полным ртом шоколада. - Но… вы помните… мы с Пасангом смотрели… внимательно… до… пятого лагеря… в прошлом году, в августе. Никаких следов… тогда… тоже.
Я почти забыл, что этот подъем к пятому лагерю, новый для меня, был давно знаком леди Бромли-Монфор.
Когда мы с Диконом спросили, сколько времени займет подъем к пятому лагерю с Северного седла, она назвала до смешного точную цифру - пять часов и десять минут. Но Дикон, верный себе, поднял записи тех, кто перемещался из четвертого лагеря в пятый в 22-м и 24-м годах, включая свои собственные, и пришел к той же цифре.
Через пять часов и двенадцать минут мы увидели две маленькие палатки нового пятого лагеря, разбитого Диконом всего в десятке ярдов над нами.
Моя первая мысль: "Должно быть, это шутка".
Это худший лагерь из всех, что я когда-нибудь видел. По правде говоря, здесь вообще нет лагеря. Просто выступ на склоне в месте, частично защищенном от камнепада и ветра высокой каменной грядой, где Дикон с Тенцингом Ботиа и Тейбиром Норгеем передвинули несколько камней, так что образовались две нелепые наклонные площадки, меньшие по размерам, чем установленные на них палатки.
Две маленькие палатки Мида располагаются даже не на одном уровне. Одна, справа от нашего маршрута восхождения, наклонилась над самым обрывом, а другая, в еще более ненадежном положении, футов на 30 выше и слева. Эта вторая палатка буквально висит над пропастью - до главного ледника Ронгбук 5000 футов отвесной стены. В первую секунду мне кажется, что это неудачная шутка Дикона и двух его шерпов. "Мы не можем тут ночевать, - мелькает у меня в голове. - Это просто невозможно, черт возьми".
Но потом я понимаю, почему Ричард выбрал именно эти места; каменная гряда надежно защищает нижнюю палатку, а у верхней, которая выглядит менее надежной, имеется целая паутина веревочных растяжек, концы которых обмотаны вокруг трех больших камней рядом с ней. С наветренной стороны каждой зеленой палатки намело сугроб снега, но ни одну из них не повалило и не сдуло с обрыва.
И все же я не могу поверить, что мы вручим свою жизнь - не говоря уже о том, чтобы хоть на мгновение закрыть глаза и заснуть, - этим безумным конструкциям на каменных плитах склона.
Но сколько я ни вглядываюсь в скалистый гребень через толстые стекла очков, другого места для палаток найти не могу.
Реджи поворачивается и садится на громадную наклонную плиту рядом с нижней палаткой. Потом перекрывает подачу кислорода и снимает маску. Я следую ее примеру. Ощущение, что я тону - даже полный вдох не дает достаточно кислорода, - мгновенно вызывает панику. Но это быстро проходит.
Медленно, как водолаз, которым я себе казался, Реджи расшнуровывает клапан палатки - со стороны каменной стены, а не крутого обрыва - и наклоняется, чтобы заглянуть внутрь.
- Спальные… мешки… и все… остальное на месте… где Дикон… и носильщики… их оставили… - говорит она, громко и тяжело дыша. - Печка "Унна" и… брикеты топлива. Но… много… снега. Внутри… спальные мешки… мы можем намокнуть.
Черт. Ладно, мы принесли с собой спальники. Солнце светит так ярко, что в защищенных от ветра местах почти тепло. Я расстегиваю пуховик и с трудом выдавливаю: "Веник… метелка…" - и хлопаю по внешнему кармашку с левой стороны рюкзака.
Реджи кивает, достает крошечную метелку и откуда-то находит в себе силы просунуть голову в палатку и вымести оттуда почти весь снег. Затем она выворачивает наизнанку спальные мешки, вытягивает на солнце и прижимает камнями, чтобы их не унесло внезапным порывом ветра.
Закончив, Реджи достает из внутреннего кармана барометрический высотомер и смотрит на шкалу.
- Двадцать пять тысяч двести пятьдесят футов, плюс-минус двести футов погрешности на погоду, - сообщает она и замолкает, тяжело дыша. Я вижу, что она указывает на что-то внизу, слева от нас.
Мне требуется целая минута, чтобы разглядеть. Два обрывка зеленого брезента на заснеженной скалистой площадке на крутом склоне.
- Пятый лагерь в двадцать втором, - поясняет Реджи.
Глупо, конечно, но я радуюсь тому, что для разбивки пятого лагеря мы поднялись на 200 или 300 футов выше, чем железные люди из экспедиции 22-го года.
- А где… палатки… лагеря… двадцать четвертого года? - спрашиваю я.
Реджи пожимает плечами. Она говорила, что летом прошлого года вместе с Пасангом поднималась до пятого лагеря предыдущей экспедиции, и я подозреваю, что она знает, где это место, но слишком устала, чтобы отвечать.
Какую бы палатку или палатки мы ни выбрали для ночлега - а от мысли о том, что придется провести ночь в таком ненадежном сооружении на сильном ветру, у меня холодеет внутри, - по рассказам Дикона, Нортона и остальных я прекрасно представляю, каким будет остаток этого дня.
Во-первых, нам с Реджи предстоит достать немногочисленные предметы первой необходимости - здесь уже имеется печка "Унна", так что принесенную с собой мы прибережем для следующего лагеря - и заползти в спальные мешки, наслаждаясь обманчивым ощущением тепла под нагретым лучами солнца брезентом палатки. Слишком уставшие, чтобы заняться чем-то полезным, мы будем просто лежать без движения каждый в своем спальнике минут сорок пять или даже час, время от времени включая "английский воздух", чтобы отогнать головную боль, которая уже заползает в черепную коробку, как клубящаяся масса облаков на леднике Восточный Ронгбук далеко внизу.
Потом один из нас - я очень надеюсь, что это будет Реджи, - найдет в себе силы, чтобы с частыми остановками (и еще более частыми стонами) выползти из спального мешка, из палатки, проковылять по жутко крутому склону к ближайшему участку чистого снега, в десяти шагах от палатки и всего в четырех шагах от висящей над пустотой палатки слева от нас, и потратить последние силы, чтобы наполнить снегом два алюминиевых котелка.
Затем, с такими же стонами и охами, мы будем вместе разжигать проклятое твердое топливо, открывать консервные банки и пакеты с едой - непростое дело на такой высоте - и два часа готовить обед, на который нам даже не хочется смотреть: наверное, пеммикан или вареную говядину (должно быть, ее любит Дикон, поскольку взял ее так много), - а потом "кипятить" едва теплый чай с большим количеством сахара и сгущенного молока.
От мысли о еде желудок сжимают спазмы. Наверное, я просто буду спать весь день и всю ночь. У нас в термосах еще осталась вода. Ее хватит до завтра. Или до самой смерти. В зависимости от того, что наступит первым.
Поэтому слова Реджи вызывают у меня не просто удивление - оторопь.
- Как вы отнесетесь к тому… чтобы… подняться… к шестому лагерю?
- Сегодня? - Мой голос похож на писк.
Кивнув, она извлекает откуда-то из-под застегнутого пуховика маленькие дамские часики.
- Еще нет двенадцати. Дикон говорит… они поднялись из пятого лагеря… в шестой… меньше чем… за четыре с половиной часа. Мы можем добраться туда задолго до… темноты.
Мне кажется, что это чистая бравада, что Реджи просто шутит, но потом я смотрю на ее обожженное солнцем лицо и прекрасные глаза между спущенной кислородной маской и сдвинутыми на лоб очками и понимаю, что она абсолютно серьезна.
- Они начали подъем… утром, - говорю я. - Отдохнувшими.
Реджи качает головой, и локоны ее иссиня-черных волос выбиваются из-под шерстяной шапочки, надетой под капюшоном.
- На такой высоте… невозможно толком отдохнуть. Одно… мучение. Лежишь… без сна. Это можно делать… и на высоте двадцати семи тысяч футов… ночью. А утром… начнем искать… Перси. По пути вниз.
- Дикон и Же-Ка рассчитывают, что мы будем здесь… в пятом лагере, - выдавливаю из себя я.
Реджи пожимает плечами.
- Я оставлю им записку.
Из внутреннего кармана она достает маленький блокнот в кожаной обложке и маленький карандаш.
"Боже милосердный, - думаю я. - Она и вправду не шутит!"
Я выкладываю козырную карту. На это ей нечего будет возразить. Я спасу наши жизни… или по крайней мере, свою жизнь.
- Там нет… шестого лагеря, - произношу я, пытаясь придать своему тону оттенок сожаления. - Мы не знаем, где… его разбить. Мы не успеем… разбить его… до наступления ночи. Мы замерзнем… насмерть.
- Глупости, - отвечает Реджи.
Она деловито пишет. Затем запихивает немного подсохшие спальные мешки в наклоненную палатку, показывает мне записку, кладет на ближайший спальник и прижимает камнем. Всего несколько слов, наш смертный приговор - по крайней мере, мне так кажется. "В пятом лагере в полдень. Оба в порядке. Решили идти дальше и разбить шестой лагерь около 27 000. Начнем поиски на стене утром. Реджи".
Она туго зашнуровывает клапаны палаток, и мы со стонами и вздохами поднимаемся на ноги. Головокружение едва не сбрасывает меня с 2000-футовой высоты на Северное седло, и я отчаянно размахиваю руками, словно это рудиментарные крылья не умеющей летать птицы. Если я упаду назад, то между мной и обрывом нет ничего, что может меня остановить. Я раскачиваюсь, как пьяный, в тщетной попытке сохранить равновесие, а затем чувствую сильную ладонь Реджи на своем плече, которая удерживает меня на месте.
Когда мне удается наконец восстановить равновесие и немного отдышаться, Реджи как ни в чем не бывало хлопает меня по плечу.
- Мы можем оставить первый кислородный… баллон… когда он опустеет, - говорит она и натягивает маску. - Может… в конце подъема стоит… поберечь кислород. Больше останется… на завтра.
- Конечно, - выдыхаю я поверх своей маски. - Как… скажете… мэм.
Мы поворачиваемся лицом к невероятно крутому нагромождению убийственно скользких плит из черного гранита и снега и готовимся сделать первые тринадцать шагов. Почти в 6000 футах над нами в холодном и постепенно тускнеющем послеполуденном свете начинает сиять Западная стена заснеженной вершины Эвереста. Облачный султан снова тянется от нее на много миль к юго-востоку. Я пытаюсь представить, каким будет ветер там, на высоте 27 000 футов, всего в нескольких сотнях футов ниже Желтого пояса, последнего ориентира и разделительной линии между Северо-Восточным гребнем и прямой - если вообще существующей - дорогой к вершине. Но затем мне приходится приструнить свое воображение - чтобы не сесть на камень и не заплакать, как ребенок.
Мы делаем первые тринадцать шагов.
Понедельник, 18 мая 1925 года
- Джейк, - тихо окликает меня Реджи, - если вы не спите, то вам стоит на это посмотреть.
Конечно, не сплю. Наш "шестой лагерь" больше похож на невеселую шутку - маленькая 10-фунтовая палатка Мида с двумя стойками ненадежно примостилась на наклонной каменной плите, такой крутой, что нам приходится упереться ногами в камень, удерживающий нижний край палатки, и спать под наклоном, отчего создается впечатление, что спишь стоя. По крайней мере, я догадался расстелить на плоской поверхности камня еще одно одеяло, когда мы закрепляли палатку на склоне горы, так что за ночь ледяная скала не смогла полностью передать нам невероятный холод этого неземного мира на высоте 27 000 футов.
Я вздремнул несколько минут, пока было темно. Кроме того, я смутно помню, что мы с Реджи, зарывшись в коконы спальников, все равно льнули друг к другу, как два замерзших пассажира на переполненном втором этаже нелепо покосившегося британского двухэтажного автобуса в один из дней холодной лондонской зимы. Хорошо еще ветер ночью был не очень сильным. Ожидание, что нас в любой момент сдует с этой жалкой пародии на площадку, не дало бы мне сомкнуть глаз ни на секунду.
- Ладно, - говорю я и сажусь, готовясь к суровому испытанию, то есть натянуть верхнюю одежду и ботинки, которые всю ночь провели со мной в спальном мешке. Моя единственная уступка гигиене - последняя чистая пара хлопковых нижних носков, обнаруженная в рюкзаке.
Я выползаю из верхнего конца палатки. Словно выбираюсь наружу из покрытого изморозью туннеля. Нет, не так - словно только появился на свет и обнаружил, что я на Луне.
Полоса света только что надвинулась на наш милый маленький дом на высоте 27 000 футов, и я понимаю, что шипящий звук, который доносился до меня уже некоторое время, - это не метель, а последняя из наших печек "Унна" на твердом топливе, на которой в жалких, маленьких котелках по очереди растапливаются порции снега. Наверное, печка работает довольно давно, потому что Реджи - она полностью одета и сидит на сложенном спальном мешке, упираясь ботинками в выступ каменной плиты, чтобы не соскользнуть с крутого склона, - уже наполнила три термоса… чем-то теплым.
Я пытаюсь вспомнить температуру кипения воды на высоте 27 000 футов - 164 градуса по Фаренгейту? 162? Все равно очень мало, так что если мы продолжим подъем, то вода, похоже, будет закипать в котелке без всякой горелки под ним.
Я смутно припоминаю, как Джордж Финч рассказывал, что если человек когда-нибудь попадет в открытый космос - туда, где совсем нет атмосферы, - наша кровь вскипит в венах и в мозгу даже при том, что температура на затененных частях нашего тела может быть ниже минус 200 градусов по Фаренгейту. "Разумеется, - прибавил Финч, чтобы нас успокоить (мы как раз приступили к десерту в четырехзвездочном цюрихском ресторане), - у вас не будет времени волноваться из-за закипания крови в открытом космосе, поскольку ваши легкие и тела уже взорвутся, как те несчастные глубоководные существа, которых мы время от времени вытаскиваем из моря".
Это заставило меня отодвинуть пудинг.
Я тащу свой спальный мешок вверх по каменной плите и сажусь рядом с Реджи. Когда я подсовываю его себе под зад, мои ботинки соскальзывают - я еще не надел "кошки", поскольку мои пальцы не готовы к такой тонкой работе, как шнуровка, - и Реджи снова приходится держать меня своей сильной рукой, пока мои каблуки не упираются в следующий выступ, удерживая меня на месте. Нам пришлось немного подняться по Северной стене, чтобы найти это жалкое место для лагеря. Мы не видели никаких признаков прошлогоднего шестого лагеря Мэллори и Ирвина; возможно, не заметили его в сумерках, среди длинных теней, каменного лабиринта и снежных вихрей. И хотя Северная стена в этом месте, ниже Желтого пояса, примыкает к Северному гребню и не кажется слишком крутой - наверное, это похоже на знаменитую черепичную крышу с наклоном градусов 35 или 40, на которую мальчишкой забрался Джордж Мэллори, - один неверный шаг может означать падение с высоты 6000 футов на ледник Восточный Ронгбук.
- Как самочувствие, Джейк?
Я вижу, что она не пользуется кислородом, и радуюсь, что не успел вытащить свой баллон из палатки.
- Превосходно, - глухо отвечаю я. Если в пятом лагере у меня было ощущение, что череп набит шерстью, то здесь, в шестом лагере, голова кажется абсолютно пустой, если не считать боли… которая резко усиливается от разговоров и мыслей.
- Вы всю ночь кашляли, - говорит Реджи.
Я заметил. Постоянный кашель - полагаю, вызванный тем, что на этой высоте невероятно сухой воздух проникает в мельчайшие легочные пузырьки, иссушает слизистую оболочку горла, - иногда вызывает такое чувство, что ты в буквальном смысле выкашливаешь свои внутренности.
- Просто холодный воздух, - отмахиваюсь я. Честно говоря, у меня такое чувство, что у меня в горле застряло что-то твердое. Эта мысль вызывает тошноту, и я стараюсь на ней не задерживаться.
Реджи раскидывает руки.
- Я подумала, что вам захочется посмотреть рассвет.
- О… да… спасибо, - бормочу я.
Боже, как он прекрасен… Часть моего заторможенного мозга и жаждущей тепла души смутно ощущает эту красоту. Через секунду реальность открывшейся передо мной картины и капелька тепла восходящего солнца начинают проникать в полудохлый кусок замороженного, кашляющего и дрожащего мяса, в который я превратился.
В этот момент мы с леди Кэтрин Кристиной Реджиной Бромли-Монфор, вне всякого сомнения, находимся выше всех людей на планете, которых коснулись лучи восходящего солнца. Я смотрю влево и вытягиваю ноющую шею, чтобы увидеть вершину Эвереста - так близко и так бесконечно далеко! - всего в 2000 непреодолимых футов над нами, меньше чем в миле на запад вдоль кромки гребня, и сияние солнца, своим светом благословляющего рыжеватые камни пика. Сверкающие снежные поля пирамидальной вершины ниже последнего вертикального участка, ведущего к самому пику, кажутся чем-то божественным, чем-то неземным.
"На этой высоте иной мир. Люди не созданы для него. - Я ошеломлен, но чувствую, как откуда-то из глубины подступает паника. И одновременно в голову приходит совсем другая мысль: - Судьбой мне предназначено быть здесь. Я ждал этого всю свою жизнь".
Что там говорил Джон Ките о "негативной способности" - когда в голове у тебя две противоречащие друг другу идеи и ты не пытаешься их примирить? Не помню. А может, это вовсе не Ките… может, это говорил Йейтс, или Томас Джефферсон, или Эдисон. Черт… о чем я только что думал?
- Вот, выпейте, - говорит Реджи и вручает мне один из термосов. - Не горячий, но кофеин в нем есть.
От едва теплого кофе меня тошнит, но я прихожу к выводу, что извергнуть из себя этот напиток прямо на Реджи - это не самый лучший способ поблагодарить ее за то, что она встала до рассвета, чтобы приготовить мне утренний кофе.
Потом я замечаю, что Реджи время от времени подносит к глазам висящий у нее на шее бинокль и рассматривает склон под нами.