С верхушки этого большого валуна высотой футов в 30 предстояло сделать опасный шаг, ступить на наклонную снежную полосу или - скорее всего - узкий конус снега, по которому придется идти крутым траверсом назад, к центральной трещине, где скала соединяется с вертикальной стеной почти под прямым углом. Одному Богу известно, удержится ли конус снега на скале или соскользнет с нее вместе со мной. Затем, если я доберусь до центральной трещины, мне предстоит научиться левитировать, как буддийскому святому, чтобы добраться до третьего, последнего и самого непреодолимого участка маршрута.
Трещина представляла собой излом, но недостаточно широкий, чтобы протиснуться в него боком - в большинстве мест не шире моей ладони. Другая трещина, гораздо меньше, напоминала разветвленное дерево и тянулась вверх от снежного пятна, ответвляясь под самыми разными углами - скорее всего, бесполезная.
Последний, вертикальный, участок скалы был просто убийственным - не только в переносном, но и в прямом смысле.
В классификации, которая используется у меня на родине или в Европе, этот участок высотой 20 футов отнесли бы к категории "чрезвычайно сложных" - сегодня, весной 1992 года, когда я пишу эти строки, ему бы присвоили 5.9 или 5.10 баллов. Он требовал от скалолаза не только величайшего искусства, но и абсолютной решимости. Абсолютной решимости - или просто желания умереть.
Практически непреодолимая сложность даже на уровне моря. Какой же уровень сложности ему присвоили бы здесь, на высоте больше 28 200 футов?
Как сказать Дикону, Жан-Клоду и Пасангу одну простую фразу: "Я не смогу этого сделать"? И не просто потому, что получал всего третью часть необходимого воздуха через замерзшее, забитое и разрываемое болью горло, но и потому, что я не смог бы преодолеть эти проклятые последние 20 футов маршрута даже летним днем в Массачусетсе, если бы скальная стена находилась в десяти футах над землей и подо мной были бы расстелены матрасы, а не только здесь, на высоте больше 8000 футов над ледником Восточный Ронгбук.
Никто бы этого не смог. В тот момент я был уверен, что даже Джордж Ли Мэллори не смог этого сделать - и не сделал. Я не сомневался, что Мэллори и Ирвин внимательно взглянули на вторую ступень и повернули назад. Какая бы задержка ни заставила их карабкаться вниз через каменные гряды ниже Желтого пояса уже после наступления темноты, я был абсолютно уверен, что в нее не входило время, потраченное на подъем на вторую ступень, а затем на спуск с нее.
Это было невозможно.
- Что скажешь, mon ami? - спросил Жан-Клод.
Я закашлялся, потом прочистил горло.
- Начать с вершины снежной пирамиды примерно в шести или десяти футах от стены и большой трещины. Подняться по тем камням к центральному камню, затем вверх по камину, если он там есть, затем один большой шаг на то крутое снежное поле. Потом попробовать траверсом вернуться к центральной трещине и с помощью нее и мелких трещин добраться до вертикальной части, а потом… ну, это я решу на месте.
Эта фраза была произнесена не так просто и быстро, как выглядит на бумаге. Мне пришлось три раза прерываться из-за кашля, сгибаясь пополам от выворачивающих внутренности спазмов.
- Я согласен с маршрутом, - сказал Дикон. - Но ты в порядке, Джейк? Кашель у тебя ужасный, и он усиливается с каждой минутой. Давай я сделаю это сам.
Я обнаружил, что качаю головой. Я до сих пор не могу точно сказать, что означал этот жест: "Да, я в полном порядке, черт возьми, чтобы не испытывать никакого желания карабкаться без страховки на ту скалу и умирать там", или я настаивал, что первая попытка за мной.
Мои друзья предпочли вторую интерпретацию.
На мне осталась норфолкская куртка, шерстяные брюки и тонкие шелковые перчатки. Все остальное было скомкано и впихнуто в рюкзак. Я зачем-то натянул как можно ниже надетую под мотоциклетный шлем толстую шерстяную шапку, так что она закрыла поднятые на лоб очки. Во время этого восхождения - невероятного - у меня должна быть возможность смотреть вниз и видеть свои ноги. Кислородная маска и очки сужали поле зрения и слишком сильно изолировали меня от этой холодной и ветреной вершины мира. Я не взял с собой ни рюкзак, ни баллон с кислородом, ни маску, ни ледоруб. На спине не должно быть ничего, что могло бы сместить мой центр тяжести. "Кошки" я оставил, поскольку научился доверять им на камне, и это единственное, что мешало мне чувствовать скалу, если не считать усталости, кашля и почти парализующего страха.
- Знаете, - почти небрежно сказал я, поворачиваясь к Дикону и Реджи, - кажется, мне известен способ, как нам всем выбраться из этой заварухи без жертв с обеих сторон.
Реджи и Дикон ждали, удивленно вскинув брови.
- Давайте я выйду с белым флагом, когда появится Зигль со своими парнями, - из-за кашля мне пришлось разделить эту фразу на несколько частей, - и отдам им фотографии… а может, и негативы.
- Comment? - Жан-Клод был явно шокирован и разочарован.
- Но мы отдадим им четыре конверта, а пятый спрячем где-нибудь среди этих камней и трещин. - Я торопился высказать свою мысль… насколько может торопиться человек, когда так мало кислорода поступает в его раздираемые болью легкие. - Понимаете, оставим один комплект себе.
- И вы отдадите немцам негативы? - Лицо Реджи оставалось непроницаемым.
Я пожал плечами - без верхних слоев одежды это было гораздо легче. Но я быстро замерзал.
- Я достаточно хорошо разбираюсь в фотографии и знаю, что из снимков можно получить нечто вроде новых негативов… кажется, их называют "дубликатом". - Я старался сделать вид, что это для меня пустяк, просто пришло в голову. - Тогда Зигль и его головорезы могут решить, что их миссия выполнена, и мы останемся в живых и сможем передать семь фотографий… тому вашему таинственному человеку, парню, который любит чеки и золото. У немцев не будет причины убивать нас, если им действительно нужно… то, за чем они охотились два года подряд.
Дикон покачал головой - как мне показалось, печально.
- Они все равно нас убьют, Джейк. Даже если будут думать, что забрали все фотографии, рисковать они не станут. Вспомни, они убили почти всех наших шерпов, а в прошлом году лорда Персиваля Бромли и австрийского парня. Они не оставят нас в живых, чтобы мы рассказали об этом.
- И бошам не нужна причина, чтобы убивать людей, - прибавил Жан-Клод. - Это у них в крови.
Я кивнул, словно сам пришел к этим выводам. Хотя в конце концов пришел бы… по крайней мере в части того, что сказал Дикон. Мои мысли все еще были заняты разломами, трещинами, камнями, снежными полями и отвесной стеной, которая десятиэтажным домом нависала над нами. И мне все это не нравилось.
- Но использовать эти фотографии… - Я чувствовал, что должен это сказать, даже если эти слова будут последними в моей жизни. Теперь я смотрел на своих четверых товарищей. - Если бы даже они помогли выиграть войну или сохранить мир… хотя в данный момент речь идет лишь о предположении… все равно, использовать эти фотографии, такого рода вещи, шантажировать кого-то… это… я хочу сказать, это не… благородно.
Целую минуту мне отвечал только свист ветра, бьющегося о камни и скальную стену.
- Если немцы вроде герра Зигля и его друзей, - наконец нарушил молчание Дикон, - получат власть, то снова будет война, Джейк. Можешь не сомневаться. А в войне нет ничего благородного. Ничего. Это я точно знаю. Когда приближается война, остатки благородства можно сохранить лишь двумя способами. Либо избежать сражения, в чем, как полагают люди умнее нас с тобой, могут помочь эти грязные, непристойные фотографии, либо - когда дело все-таки дойдет до драки - вести себя по возможности достойно, когда каждую секунду тебя обуревает страх, и делать все, чтобы сохранить жизнь своих людей.
- Что ты и делал все четыре года, Ри-шар. Старался уберечь своих людей. И делаешь теперь, на этой горе.
Дикон хрипло рассмеялся, что стало для меня полной неожиданностью.
- Мой дорогой друг, - сказал он и тронул Жан-Клода за плечо. - Друзья мои. - Он задержал взгляд на каждом из нас. Потом снял очки, чтобы мы видели его серые глаза, и я заметил, что от холодного ветра у него выступили слезы. - Друзья мои, я не смог сохранить жизни людей, которые были под моим началом. Мне не удалось даже уберечь тридцать наших шерпов во время этой мирной экспедиции. В горах за них отвечал я. Большинство из них мертвы. Господи, я не смог даже позаботиться о своей винтовке, не говоря уже о том, чтобы защитить от убийц наших шерпов. Если бы все добрые люди, которых я убил или помог убить на войне, пошли с нами на Эверест, то цепочка протянулась бы от Дарджилинга до этой проклятой вершины.
Он умолк.
- Ладно. - Я уже больше не мог слышать тишину и завывание ветра. - Полезу наверх, пока не замерз. Там есть приличная точка страховки, так что я буду привязан, пока не доберусь до верхнего левого края того снежного поля на высоте около сорока пяти футов. Похоже, кто-то из вас может подняться со мной и страховать - или, по крайней мере, наблюдать за мной - из той точки. Мы вытопчем маленькую площадку на снегу, если потребуется. Нет, нет, это дерьмовая точка страховки - если я сорвусь со скалы, то утащу страхующего за собой, - и поэтому я помогу кому-то из вас поставить перила до того места, до снежного поля у основания вертикального участка, а потом начну подниматься без страховки, просто накинув на себя веревку, чтобы другой мог повторить попытку, если я сорвусь.
- Я пойду вслед за тобой до того места, когда ты найдешь точки страховки на камнях, - сказал Дикон.
Жан-Клод перегнулся через край Северной стены и в бинокль рассматривал наши следы на маршруте.
- Немцы поднимаются к грибовидному камню, - крикнул он. - Мы должны поторопиться, если хотим успеть к нашему Аламо.
Глава 20
Я ни черта не знал о медитации дзен - если это ею занимался Дикон, когда каждое утро перед завтраком сидел, погрузившись в размышления, как предполагала Реджи, - и у меня не было времени и желания расспрашивать его во время этого безумного восхождения. Но тогда я подозревал, а теперь точно знаю, что альпинизм - особенно скалолазание в экстремальных условиях, когда у тебя нет права на ошибку, - является крайне необычным и прекрасным эквивалентом дзен. В сознании альпиниста не остается ничего, кроме движений, которые он собирается сделать, зацепок, которые он видит, чувствует или на которые надеется, скорости, с которой он должен перемещаться, чтобы не соскользнуть с крутой или вертикальной стены. Он представляет - воображает, мысленно репетирует, чувствует, - куда протянуть руку, куда поставить ногу, за что зацепиться, какое трение нужно создать, чтобы не сорваться, в тех местах, где этого трения не было.
Таким образом, привязав страховочную веревку от Дикона, я начал преодолевать первую половину этого немыслимого подъема - сначала налево к трещине, где под острым углом сходятся две каменные глыбы, небольшому разлому, который расширялся, превращаясь в довольно широкую трещину, идущую до высоты 45 футов. Эта трещина была заполнена камнями и галькой - она появлялась снизу и ничем не могла помочь мне на первом участке маршрута.
Хотя это было не совсем так, поскольку когда я быстро двинулся влево к южной стене поблизости от "соединения" скал, то попал в тень и почувствовал, что воздух стал значительно холоднее. Держась рядом со щелью, я замерзну - и это негативный фактор. Затененные участки необходимо преодолевать как можно быстрее, или потом я лишусь пальцев на руках и ногах, самих рук и ног и всего остального, до чего доберется скальпель хирурга.
Я вскарабкался по узкой выемке рядом с тем местом, где встречались каменные плиты, затем сместился вправо, нащупывая пальцами зацепки, которые не видели глаза, а мои "кошки" балансировали на выступах шириной меньше половины дюйма. Потом - короткий вертикальный участок прямо под снежным конусом на полпути вверх, когда ноги перемещались то влево, то вправо, чтобы найти самую маленькую опору, затем снова вверх, пока я не остановился, хватая ртом воздух и кашляя на четырехдюймовой верхушке высокого, тонкого камня. Четыре дюйма казались мне бульваром… канзасской прерией.
Теперь предстоял "широкий шаг" на снежное поле, которое я видел снизу и решил, что буду думать о нем тогда, когда поднимусь сюда.
И вот я здесь. Тут не было ничего, во что можно упереть "кошки" или руки, чтобы сделать шаг шириной четыре фута, или даже больше, на крутую, наклонную плиту, покрытую снегом. (На ней не просматривалось ни одного горизонтального участка, заслуживающего названия карниза.)
Смерть при таком восхождении может настигнуть мгновенно, как только ты останавливаешься, чтобы подумать. Иногда нужно просто довериться инстинкту, опыту и краткому преимуществу, которое адреналин дает над рациональным мышлением.
Зная, что Дикон не сможет меня удержать во время этого гигантского шага - скорее, прыжка, - и видя 8000-футовую пропасть, которая будет у меня под ногами, я на долю секунды пожалел, что привязан к страховочной веревке даже на этой нижней, "легкой" части маршрута. Я действительно, на самом деле, не хотел утащить за собой Дикона, если сорвусь и полечу навстречу смерти.
Я упал животом на скользкий снег. Наклонная "полка" уже несколько часов находилась под прямыми солнечными лучами, и снег местами стал мокрым и скользким. Мои пальцы зарывались в рыхлую массу, не находя опоры. Я начал сползать назад и вправо, прямо к обрыву.
Затем передние зубья "кошек" на моих болтающихся ногах нашли какую-то опору в покрывавшем каменную плиту слое снега толщиной от шести до восьми дюймов. Мое скольжение замедлилось, затем остановилось. Медленно - зубья "кошек" были моим единственным реальным контактом со снегом, не говоря уже о недоступной скале под ним, - я сумел дюйм за дюймом сместить тело влево и вверх. В конце концов, несмотря на крутой наклон плиты и пропасть под ногами, встал и, чтобы не потерять равновесие, ухватился за скалу сверху.
Затем я двинулся к дальней слева - северной - стороне этой конической снежной полки, нашел угол, где можно вытоптать крошечную площадку в снегу, на которой поместятся ноги, накинул веревку на единственную скальную точку опоры, которую смог найти - трехдюймовый торчащий вверх тонкий выступ на уровне моего носа, но по размерам меньше его, - отмотал веревку, выбрал слабину, перекинул через плечо, как делал это тысячи раз, и крикнул:
- Страхую!
- Пошел! - ответил Дикон и, иногда используя натянутую веревку, чтобы не опрокинуться назад, начал карабкаться ко мне в стиле Мэллори, словно механический паук.
Через несколько минут он уже стоял рядом со мной. Я знал, что пора начинать дальнейший подъем - мы были в тени, и я замерзал без пуховика, теплых брюк и варежек, дрожа всем телом (возможно, не только от холода, но и от адреналина). Поэтому я поднялся на несколько футов по щели между плитами и освободил Дикону место на горизонтальной площадке площадью в один квадратный фут, которую я соорудил в углу из снега. (С точки зрения скалолаза, такие щели неудобны, поскольку они слишком широки для ладони или кулака, чтобы те могли найти там надежную опору, не говоря уже о крюке, чтобы его вбить - если вы принадлежите к числу немецких "жестянщиков", которые используют крюки, - но в то же время слишком узкие, чтобы втиснуть туда тело. В сущности, такие трещины бесполезны, разве что служат мусорным ведром, куда бросают бутылки и все остальное.) Теперь я просунул ногу в щель; вдавленные в известняк зубья "кошек" и две вытянутые руки удерживали меня на несколько футов выше макушки Дикона в том месте, где сходились две скалы. Такое положение отнимало много сил на любой высоте, и я понимал, что здесь не продержусь больше минуты.
- Не отвязывай страховку, - выдохнул Дикон. Лицо его было бледным после подъема - даже с помощью моей натянутой веревки. Не знаю, каким было лицо у меня, но мне казалось, что я похож на Моисея, спускающегося с горы Синай, с двумя лучами света, исходящими из его головы. Только я пойду вверх - если повезет - а не вниз.
- Нет.
Удерживаясь на месте с помощью ботинка, спины и одной вытянутой руки, я отсоединил веревку от обвязки, повесил два кольца на матерчатый пояс норфолкской куртки, чтобы веревка была со мной во время подъема, но освободилась, как только я сорвусь со скалы, и начал карабкаться вверх, пока мое дрожащее тело еще удерживало остатки тепла и сил.
Глава 21
Как только я начал подъем без страховки по этой непреодолимой второй ступени, то сразу же понял: проживи я три минуты - включая время, которое буду падать в пропасть глубиной три с половиной мили, - или еще семьдесят лет, этим восхождением я буду гордиться больше всего.
Дышать было трудно из-за колючего кома в горле, но мне было плевать. Я сделал один глубокий вдох ледяного воздуха на высоте 28 140 футов и теперь должен был завершить подъем на этом одном глотке кислорода. Или нет.
Здравый смысл и опыт скалолазания подсказывали, что мне следует по возможности держаться ближе к левому краю стены шириной 25 футов и использовать трещину неудобной ширины - хоть как-то.
К черту трещину! Всем своим пылающим нутром я чувствовал, что эта трещина означает смерть. Вместо нее я выбрал узкое ответвление одной из вертикальных трещин справа.
Самая большая трещина в правой части скалы была заполнена маленькими камешками. Сунуть туда руку или ногу - верная смерть. Забудь о ней.
Ладони и пальцы на несуществующих зацепках - а также скорость, максимальная, на какую я только был способен, - помогли мне преодолеть две трети гладкой стены. Взгляд вниз заставил бы меня громко рассмеяться - закругление земли было видно с тех пор, как мы добрались до основания первой ступени; здесь, на второй ступени, удаленные на 200 миль вершины гор торчали над туманом этого невероятного закругления, а вершины всех гималайских восьмитысячников теперь располагались ниже меня - и поэтому я не любовался пейзажем, а продолжал лезть наверх, словно ящерица по горячей скале.
Только эта скала была совсем не горячей - от нее шло ледяное дыхание открытого космоса. Проклятый камень был обращен к северу, и его редко согревали солнечные лучи. Мои ладони и те части тела, которые прижимались к нему - а я старался прижаться к вертикальной стене всем телом, - вбирали этот парализующий холод быстрее, чем я карабкался вверх.
Я прижимал ладони к тем местам, в которых должны были найтись зацепки - я их чувствовал. Стальные зубья "кошек" высекали искры из песчаника и гранита.
Я приближался к самому верху - разумеется, там был проклятый навес, непреодолимый даже летним днем в Уэльсе без узлов Прусика, спущенной сверху прочной веревки и скользящего по ней приспособления Жан-Клода, жумара, названного в честь собаки, - и поэтому я полз влево, упираясь зубьями "кошки", находя зацепку и соскальзывая влево, к этой бесполезной трещине.
Ладно. Трещина слишком широкая для ладони или кулака и слишком узкая, чтобы втиснуть туда все тело, но ничего не мешает мне просунуть в нее согнутый локоть, повиснуть на нем, а затем, через долю секунды, втиснуть ступню и лодыжку. Таков, понял я, должен быть мой план.
Хоть какой-то план.