Естественно, поблизости от трещины не было ни опор для ног, ни зацепок для рук - Бог не стремился облегчить мне задачу, - но в свободном восхождении Бога заменяет трение, и я молился ему и использовал его, чтобы подняться еще на несколько футов.
Легкие жгло огнем, поле зрения сужалось, но я, не обращая внимания на боль, когда острый край скалы разодрал мне ногу, прополз еще несколько ярдов к вершине второй ступени и наткнулся… на еще один навес.
Мне снова с трудом удалось удержаться от смеха. На него я потратил бы последний кислород, остававшийся в легких, если он там вообще оставался.
Навес заканчивался футах в шести справа от меня, и поэтому я вытянул правую ногу как можно дальше вправо, скребя "кошками" по камню, пока ботинок не нащупал крошечный выступ, не больше сломанного карандаша. Я перенес на него весь вес своего тела и, не найдя зацепки для шарившей по скале правой руки, использовал силу трения, чтобы удержаться на почти вертикальной поверхности.
Еще один выступ, на три фута выше, для левой ноги, еще несколько секунд балансирования над пропастью, и вот я уже наверху - верхняя половина тела перевалилась через край, правая нащупывает выступы, камни и углубления, которых здесь в изобилии. Я на вершине второй ступени.
Затем я подтянул через край все тело и откатился на несколько дюймов, чтобы ни голова, ни плечи, ни ноги, ни зад больше не висели над пропастью глубиной 8000 футов.
Дышать я по-прежнему не мог, но встать мог, что и сделал. Всего в паре футов от вертикальной стены второй ступени располагалась превосходная плита из известняка размером четыре на три фута, а за нею - множество выступов, гребней и даже несколько наклонных столбов, к которым можно было привязать страховочную веревку.
Благодарю тебя, Господи.
Каждый вдох и выдох буквально раздирали мое горло, и я боялся закричать от боли, но когда я крикнул остальным, что готов их страховать и они могут подниматься, то - как впоследствии рассказал мне доктор Пасанг - голос мой звучал уверенно и спокойно. У меня было 120 футов "волшебной веревки", а понадобилось всего 97 футов, с учетом петель и узлов на плите и столбах.
Дикон не торопился, стараясь большую часть маршрута пройти самостоятельно, но два или три раза все же прибегал к помощи веревки. Мне было безразлично, и я никогда бы не сказал ему об этом. Мы тут не на соревновании.
Все остальные - за исключением Жан-Клода - в полной мере использовали натянутую веревку, а наверху их страховали двое, трое, а затем четверо, делая невозможное возможным.
Никто не удержался от искушения полюбоваться видом, открывавшимся с вершины второй ступени. За ней была третья ступень - вдоль Северо-Восточного гребня, выше, прямо перед заснеженной пирамидальной вершиной, - но это был пустяк по сравнению с препятствием, которое мы только что преодолели. С первого взгляда стало ясно, что мы сможем обойти третью ступень по снежному полю, если не захотим карабкаться по камням.
А за ней была только заснеженная вершина с предательскими карнизами, ясно различимыми в прозрачном воздухе и лучах солнечного света. Маленькие лохматые остатки бывшего двояковыпуклого облака тянулись от вершины на запад, но они не предвещали смены погоды и начала бури. Ветер здесь, на вершине второй ступени, был очень сильным и дул, как обычно, с северо-востока, но мы наклонились ему навстречу и радостно закричали.
По крайней мере, некоторые из нас.
Я понял, что совсем не могу дышать. Мои друзья отошли на несколько шагов дальше к западу, а я упал на колени, а затем на четвереньки сразу за плоской известняковой плитой.
Я не мог дышать, не мог даже кашлять. Воздух не проходил в мои измученные, раздираемые болью легкие и не выходил из них. Острые клешни омара в глубине горла - теперь это была, скорее, холодная зазубренная металлическая масса - перекрыли дыхание. Я умирал. Я знал, что умираю. Четверо моих друзей радостно вскрикивали, хлопали друг друга по спине и смотрели на освещенную полуденным солнцем вершину Эвереста, а я умирал. Мелкие точки перед глазами сменились черным, быстро схлопывающимся туннелем.
Доктор Пасанг повернулся и в три быстрых шага оказался рядом со мной, потом опустился на одно колено. Я смутно осознавал - теперь, когда смерть была так близка, мне это было безразлично, - что трое остальных растерянно смотрят на меня. Реджи тоже опустилась возле меня на колени, но явно не знала, что делать. "Все правда, - подумал я в ту секунду. - Мы умираем в полном одиночестве, независимо от того, кто нас окружает".
- Помогите мне его приподнять. - Голос Пасанга доносился словно издалека; зрение и слух все больше слабели. Я почувствовал, как чьи-то руки поднимают меня со скалы и ставят на колени.
Но это не имело значения. Уже полторы или две минуты я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Острая штуковина в моем горле разрывала его изнутри. Я тонул. Уже утонул. Только без воды в легких. Впрочем, воздуха там тоже не было. Я издал несколько сдавленных звуков и повалился вперед, но кто-то держал меня за плечи, заставляя стоять на коленях. Мне было немного жаль умирать - хотелось еще немного помочь друзьям.
"Но я поднял их на вторую ступень", - мелькнула последняя мысль.
Рука Пасанга - я убежден, что это была его широкая ладонь, - с такой силой прижалась к моей груди, что затрещали ребра и грудина.
В ту же секунду он резко хлопнул меня по спине, едва не сломав позвоночник.
Один сильный, резкий толчок - как будто какое-то жутко острое существо выходило из меня через горло и рот - и препятствие, не впускавшее и не выпускавшее воздух, приподнялось и выскочило.
Реджи наконец отпустила меня, и я упал на ту штуку, которую из себя выкашлял, - она была похожа на окровавленный фрагмент позвоночника, на громадного трилобита, который, наверное, забрался мне в горло во время ночевки в пятом лагере несколько дней назад. Но мне было все равно, что это за чудовище - я едва не плакал от радости, вновь получив возможность дышать. Да, преодолевая боль, но дышать. Воздух входил и выходил. Черный туннель перед глазами расширился, затем исчез. Я зажмурился от яркого света, и Реджи осторожно опустила мне на глаза очки. Я поднимался на вторую ступень без очков, чтобы видеть свои ноги, видеть скалу, но муки снежной слепоты, как у полковника Нортона, мне были ни к чему.
"Я буду жить", - мелькнула радостная мысль. Меня подташнивало, и я все время сплевывал, в том числе кровь, на колючую штуковину, которая лежала на камне.
- Что это, доктор Пасанг? - спросил Жан-Клод.
- Это… была… слизистая оболочка его гортани, - ответил Пасанг.
- Но она твердая и колючая, как краб, сказал Дикон.
- Обморожена уже несколько дней, - объяснил доктор. - И замерзла. Увеличивалась, все плотнее забивая горло и пищевод, пока полностью не перекрыла доступ воздуха.
- А Джейк сможет без нее жить? - спросил Дикон. Мне показалось, что его слова прозвучали довольно равнодушно. Не забыть бы потом его об этом спросить, подумал я.
- Разумеется, - улыбнулся Пасанг. - Несколько дней мистеру Перри будет больно дышать, и нам нужно побыстрее доставить его туда, где воздух не такой разреженный, но с ним все будет в порядке.
Мне не нравилось, что они говорили обо мне как об отсутствующем - как будто я уже умер. С небольшой помощью мне удалось встать. Боже всемогущий, как все это прекрасно: лица друзей с очками, закрывающими глаза, величественная пирамидальная вершина, синее-синее небо за их спинами, белые вершины и немыслимое закругление земного шара. Я едва не плакал от радости.
- Не двигаться, - послышался голос Зигля. Он стоял в шести или восьми футах позади нас. Оглянувшись, я увидел направленный на нас черный пистолет. "Люгер" в правой руке и винтовка "Ли-Энфилд" на левом плече. Зигль стоял на известняковой плите, к которой я привязал веревки, широко расставив ноги, в устойчивой позе, слишком далеко, чтобы кто-то из нас мог броситься на него и столкнуть вниз, победоносно возвышаясь над нами.
- Малейшее движение, - сказал Зигль, - и я вас всех перестреляю. Живыми вы мне больше не нужны. И благодарю вас, мистер Перри, за перила на этой интересной второй ступени.
Глава 22
Ветер толкал нас в спину. Мы выстроились неровной линией на скалистой вершине второй ступени, лицом к Бруно Зиглю, с поднятыми по его приказу руками.
"У Дикона есть пистолет Бахнера", - лихорадочно подумал я. Да, конечно. Только он уже выпустил обе пули, и магазин теперь пуст. А "люгер" в руке Зигля почти наверняка полностью заряжен. Что там говорил Дикон, сколько патронов в магазине этого пистолета? Восемь? Достаточно, чтобы пристрелить всех нас, быстро перезарядить и при необходимости добить раненых.
Мы проделали долгий путь к этому нелепому и жалкому концу. И все потому, что мой приступ всех отвлек, и мы не вытянули наверх 100-футовую страховочную веревку, которая была привязана к известняковой плите на вершине второй ступени. Моя мысль безумным мотыльком металась между разнообразными возможностями, но все они был никуда не годны.
- Пожалуйста, скажите, где фотографии, - сказал Зигль. - Чтобы я не тратил время и силы, обыскивая ваши тела и рюкзаки.
- Какие фотографии? - спросил Жан-Клод.
Зигль выстрелил в него. Звук показался мне очень громким, несмотря на ветер. Же-Ка упал на заснеженную скалу. Я видел кровь на снегу у его правого бока, но она не била фонтаном… и, похоже, не была артериальной. Но что я мог знать? Только одно: альпинисты на своем горьком опыте убедились: в Гималаях на этой высоте любая серьезная травма означает неминуемую смерть.
Мы все шагнули к упавшему Же-Ка, но были остановлены взмахом "люгера" и снова подняли руки вверх.
- Могу я оказать ему помощь, герр Зигль? - спросил Пасанг. - Я врач.
Зигль рассмеялся.
- Нет, не можешь. Ты индийский ниггер, и твои руки не коснутся тела арийца… даже мертвого француза.
Я стиснул зубы. Но не пошевелился. Не бросился к рюкзаку, в восьми футах от меня, за жалкой, незаряженной ракетницей. Не опустил руки. Мне очень хотелось жить, даже несколько лишних минут.
- Я наблюдал в бинокль, как вы достали фотографии, - сказал немец. - Пять конвертов. Не нужно считать меня дураком.
- Герр Зигль, - прохрипел я. - Можно сплюнуть?
- Что? - Он направил "люгер" мне в лицо.
- Кровь, герр Зигль. Я болен. Можно выплюнуть кровь изо рта, пока меня не вырвало?
Немец не ответил. Я отвернулся и выплюнул кровавый ком, собиравшийся в моем истерзанном горле, - следя за тем, чтобы ветер не отнес его на Зигля или кого-то еще.
- Спасибо, - поблагодарил я. "Спасибо, Что не пристрелили меня, сэр". Унизительно.
- Неважные дела, герр Перри, - сказал Зигль и снова рассмеялся. - Возможно, у вас легочная эмболия. - Он взмахнул пистолетом. - Все раздеваются, догола. Бросайте одежду у своих ног и отходите. И никакого геройства - или все умрете.
- Я первая, - сказала Реджи и шагнула вперед.
За несколько секунд она скинула рюкзак и поставила подальше от себя, сняла анорак, пуховик Финча и подбитые пухом брюки и прижала все это ногой к земле; ветер бил ей в спину. Еще пятнадцать секунд, и на ней осталась только шерстяная блузка поверх, как мне показалось, шелкового белья. Зигль с усмешкой смотрел на нее, но краем глаза следил за всеми; "люгер" в его руке не дрогнул. Если Реджи хотела отвлечь Зигля и дать мне или Дикону шанс броситься на него, ее план не сработал. Расстояние было слишком велико, чтобы преодолеть его, не получив пулю. Мы не заслоняли друг друга от выстрела, и Зигль держал всех нас на мушке своего уродливого пистолета.
Реджи сняла блузку и быстрым движением ботинка запихнула под растущую груду одежды, чтобы ее не унесло ветром. Потом избавилась от нескольких слоев льна и шелка под блузкой. Теперь она осталась в шерстяных брюках и в лифчике. Потом завела руки за спину, чтобы расстегнуть застежку.
Мне хотелось заплакать. Ее нежное тело окоченеет через несколько минут или даже секунд. Жан-Клод шевелился на заснеженной скале; из него по-прежнему текла кровь.
- Мне жаль, леди Бромли-Монфор, - рассмеялся Бруно Зигль, - но мне уже приходилось видеть сиськи английских женщин. Sogar einen englischen Madchens Titten! Большие. Но когда вы разденетесь, я убью вас последней… а может, оставлю моим парням, чтобы они посмотрели на вас и позабавились с вами, пока вы еще живы. - Его лицо вдруг превратилось в звериную маску, и он зарычал: - Где фотографии, английская шлюха?
- В моем рюкзаке, - сказала Реджи. - Я могу их достать…
Зигль покачал головой.
И тут Жан-Клод вскочил и, даже не держась за окровавленный бок, бросился на него.
Немец отступил на полшага и дважды выстрелил. Обе пули попали куда-то в грудь или в живот Же-Ка. Но это не остановило его.
Зигль сделал два шага влево, к южной стене - но все еще слишком далеко от рыхлого снежного карниза - и выстрелил еще два раза. Четвертая девятимиллиметровая пуля вышла из спины Жан-Клода и пробила кислородный баллон у него в рюкзаке, из которого вырвалась шипящая струя. Обоих окутало облако из ледяных кристаллов.
Мы все бросились вперед, но Жан-Клод стиснул Зигля в медвежьем объятии, заставив отступить на шаг… на два… на четыре…
- Nein, nein, nein! - закричал Зигль и принялся лупить черной металлической рукояткой "люгера" по голове Же-Ка. Спотыкаясь, они сделали еще три шага назад, по снегу карниза.
- Bâtard Boche! - выдохнул Жан-Клод, и кровь из его горла хлынула на грудь белоснежного анорака Зигля. Даже пронзенный пятью пулями, с шипящим за спиной кислородным баллоном, Же-Ка размахивал окровавленной правой рукой у левого плеча Бруно Зигля.
Карниз рухнул под ними. Оба исчезли в образовавшемся в снегу отверстии. Все, кроме Реджи, бросились к южному краю второй ступени. Зигль кричал очень долго, и этот звук постепенно удалялся и затихал по мере того, как два сплетенных тела падали в пропасть, переворачивались в воздухе и снова падали, падали… Никаких чудесных скал не появилось у них на пути, как у Персиваля и Майера, да и в любом случае, Зигль и Же-Ка не были связаны - их соединяла только железная хватка одной руки Жан-Клода. В конечном итоге они скрылись из виду, превратившись сначала в точки, а затем во что-то меньшее, чем точки, затерявшееся на фоне ледника Кангшунг в 10 000 футах под нами.
Я не слышал криков Жан-Клода, ни одного. Тогда я думал - и предпочитаю думать теперь, - что он умер еще до того, как осознал, что падает, хотя падение с карниза вместе с Зиглем с самого начала было главной частью его плана.
Дикон посмотрел вниз, но не в пропасть, а на край скалы, и я понял, почему Жан-Клод размахивал свободной рукой.
За секунду до падения он сорвал с плеча Зигля винтовку "Ли-Энфилд" и бросил на снег.
Я поднял ее.
- Оптический прицел разбился о камень. - Мой голос звучал глухо.
- Это неважно, - сказал Дикон и взял у меня винтовку.
Он отсоединил трапециевидный металлический магазин, располагавшийся перед спусковой скобой, быстро высыпал на ладонь и сосчитал длинные патроны с латунными гильзами. Потом снова снарядил магазин, проталкивая в него патроны большим пальцем. Я насчитал десять штук. Свинцовые наконечники пуль выглядели тяжелыми и грозными.
Реджи одевалась с помощью Пасанга. Она дрожала от холода, и губы у нее посинели. Несмотря на ухмылку Бруно Зигля, ей все-таки удалось немного отвлечь его, дав Жан-Клоду шанс сделать то, что он сделал.
Мы с Диконом пересекли вершину второй ступени и остановились у плиты из песчаника на краю 90-футовой стены. Ричард опустился на одно колено позади плиты, положил на камень винтовку, уперся локтями. Я встал на колени рядом с ним и взял бинокль, который он извлек из рюкзака.
- Будешь моим корректировщиком, - сказал Дикон.
- Я не знаю, что это значит, Ричард.
- Это значит, будешь смотреть и говорить мне, куда я стреляю, низко или высоко, правее или левее, - объяснил он. - Если промахнусь, скажешь, на сколько, влево или вправо, вверх или вниз. По твоим сообщениям я буду корректировать прицел. - Голос у него был спокойный, словно мы обсуждали расписание поездов на Паддингтонском вокзале.
- Понял, - ответил я и поднял к глазам тяжелый полевой бинокль.
Оставшиеся четыре немца были только на полпути между грибовидной скалой и второй ступенью. Наверное, они передохнули с восточной стороны столба, укрывшись от ревущего ветра, а Зигль - самый подготовленный и опытный альпинист из всей группы - продолжал идти вперед без отдыха.
Прежде чем Реджи и Пасанг успели присоединиться к нам, Дикон - он пользовался только металлической планкой прицела, не обращая внимания на сбитый оптический прицел слева, - сделал вдох, задержал дыхание и выстрелил. Громкий звук заставил меня вздрогнуть и на секунду оглушил.
Первый немец в цепочке опрокинулся назад, словно его ударили по ногам. В бинокль я видел, как на груди его белого анорака расплывается алое пятно; снег рядом с ним тоже стал красным.
- Готов, - сказал я. - Точно в грудь.
Двое из трех оставшихся немцев повернулись и побежали, забыв, что связаны между собой, а также с только что убитым товарищем. Окровавленное тело застреленного проехало по снегу несколько ярдов вслед за бегущими. Комический эффект этой сцены мог бы меня рассмешить, не будь остальное так чертовски печально.
Затем двое из двух бегущих немцев споткнулись и упали друг на друга, но третий устоял на ногах, резко повернулся, выхватил пистолет из кармана анорака - я не могу сказать, был ли это "люгер" или какой-то другой пистолет, - и начал стрелять в нашу сторону. Я услышал слабое жужжание где-то вдалеке, но ни одна пуля не пролетела рядом с нами. Звук выстрелов почти потерялся среди воя ветра.
Дикон снова сделал вдох, задержал дыхание и послал пулю в лицо немца. В бинокль я очень хорошо видел, как в разные стороны разлетаются кровь, мозг и осколки черепа. Пистолет выпал из руки уже мертвого человека, который рухнул на снег и камни; ноги его продолжали беспорядочно дергаться, повинуясь еще не угасшим нервным импульсам. Мне была видна густая серая масса мозга, разбросанная по снегу за головой в кожаном шлеме.
- Мертв, - сказал я. - В голову. - Я не знал, должен ли сообщать об этом корректировщик, но хотел сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Дикону.
Двое упавших пытались подняться. Один все еще смотрел в нашу сторону, закинув голову и пытаясь разглядеть нас на вершине второй ступени; внезапно он вскинул обе руки вверх в универсальном жесте сдающихся на милость победителя.
Дикон выстрелил в него дважды, и обе пули попали в грудь выше сердца. Прильнув к биноклю, я понял, что мог бы прикрыть одной ладонью кровавые смертельные раны на груди этого человека.
Последний из немцев просто откинул капюшон и сдернул кислородную маску и балаклаву - лицо у него было типично немецким и очень юным; в бинокль я не видел даже щетины на подбородке, - опустился на четвереньки и, похоже, заплакал. "Он всего лишь мальчик!" - хотелось крикнуть мне.
Но я промолчал. "Курт Майер тоже был всего лишь мальчиком".
Дикон выстрелил в него три раза, прежде чем человек в белом анораке опрокинулся на спину, а потом еще дважды, пока он не затих.
Теперь на Северо-Восточном гребне все замерло в неподвижности; только на ветру трепыхались обрывки ткани.