Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали, будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Мои ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, я слечу вниз, побежденный вибрацией, от которой побелели костяшки моих пальцев. Внутри блондинка беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел - "Человек-муха". Мне вспомнилось громогласное "оп-ля!" инспектора манежа, объявляющего "смертельный номер необычно смелого ангел а…". Не выдержав, я расхохотался, и откинувшись назад на ремнях безопасности, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела были не так уж плохи.
Я ощутил себя альпинистом-новичком. Несколькими этажами выше, у углов небоскреба торчали, как химеры, крышки радиаторов, а еще выше вздымался к солнечному свету стальной шпиль, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
Пора было сделать ход. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к карабину, державшему другой ремень. Затем осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул внутренний ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепился к ней.
Подстраховавшись за оба окна, я шагнул левой ногой вперед. Отцепился, затем прицепился и шагнул правой ногой: готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, но мог тянуться и дней десять.
Закрепив левый карабин за ограждение окна, я заглянул в контору Этана Круземарка. Это была большая угловая комната с дополнительной парой окон на моей стене и еще тремя, выходившими на Лексингтон-авеню. Его стол представлял из себя широкую овальную плиту из мрамора, совершенно голую, не считая шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, взмахивающего трезубцем над волнами. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах висели картины французских импрессионистов. Никаких парусников.
Круземарк с дочерью сидели на длинной бежевой кушетке у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных стопок для брэнди. Круземарк очень напоминал свой портрет: краснолицый, стареющий пират, увенчанный гривой прекрасно уложенных серебристых волос. На мой взгляд, он походил скорее на Дэдди Уорбакса, чем на Кларка Гэйбла.
Маргарет Круземарк сменила свое черное торжественное платье на крестьянскую блузу с вышивкой и широкую юбку в сборку. Иногда, то один из них, то другой, поглядывали за окно, на меня. Я нанес щеткой мыльную воду перед своим лицом.
Достав из комбинезона контактный микрофон, я подключил наушник. Завернув аппарат в большую тряпку, я прижал его к стеклу и сделал вид, будто протираю окно. Их голоса звучали так ясно и четко, будто сидел рядом с ними на кушетке.
Говорил Круземарк:
- … и он знал день рождения Джонатана?
Маргарет нервно поигрывала своей золотой звездой на блузе.
- Он назвал его совершенно точно, - ответила она.
- Узнать день - дело нехитрое. Ты уверена, что он детектив?
- Так сказала дочь Эванджелины Праудфут. Он знал о Джонатане достаточно, чтобы прийти к ней со своими вопросами.
- А как насчет доктора в Пафкипси?
- Он мертв. Самоубийство. Я звонила в клинику. Это произошло в начале недели.
- Так значит, мы никогда не узнаем, говорил ли с ним детектив?
- Мне не нравится все это, отец. После стольких лет… Энджел знает уже слишком много.
- Энджел?
- Детектив. Пожалуйста, слушай меня повнимательнее.
- Я перевариваю все это, Мег. Только не торопи меня. - Круземарк отпил немного брэнди.
- Почему бы нам не избавиться от Энджела?
- Что в этом проку? Этот городишко кишит дешевыми сыщиками. Беспокоиться следует не об Энджеле, а о человеке, который его нанял.
Маргарет Круземарк схватила отца за руку обеими руками.
- Энджел вернется. За своим гороскопом.
- Выполни его заказ.
- Я уже выполнила. Он очень похож на гороскоп Джонатана, отличается лишь место рождения. Я смогла бы сделать его по памяти.
- Хорошо. - Круземарк осушил стопку. - Если он на что-то способен, он узнает, что у тебя нет сестры к тому времени, как явится за гороскопом. Поиграй с ним. Ты умная девочка. Если не сможешь выудить из него какую-то информацию, накапай ему что-нибудь в чай. Мы должны узнать имя его клиента. Нельзя позволить Энджелу умереть, не узнав, на кого он работает. - Круземарк встал. - Сегодня днем у меня несколько важных встреч, так что, если ты не возражаешь, Мег…
- Да, у меня все. - Маргарет встала и разгладила юбку.
- Чудесно. - Он обнял ее за плечо рукой. - Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
- Спасибо, отец.
- Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
- Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к "Саксу". После этого… - Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
Я сунул завернутый в тряпку контактный микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого усилия. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги. Через секунду я отстегнул другой ремень и очутился в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. Рюмка Маргарет стояла почти нетронутой на мраморном столике. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк скользнул бархатным пламенем по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старым и дорогим, и заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
Глава двадцать восьмая
Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, она привыкла к мойщикам окон, пользующихся конторой ее босса. На выходе я столкнулся с самим Этаном Круземарком: он гордо вышагивал по коридору, выставив грудь, будто на его фланелевом сером костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверно, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я грубо обругал его, но непечатное слово скатилось с него, как плевок с гуся.
Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше с "кочергой в заднице". В ответ она скорчила такую гримасу, будто ненароком проглотила гусеницу, и двое торговцев, сидевших на плетеных стульях, нашли ее очень забавной.
Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам "Супермен". Перекладывать вещи в "дипломат" было некогда, поэтому я рассовал револьвер и контактный микрофон в карманы пальто и бросил скомканный комбинезон и снаряжение в помятое ведро. В лифте я вспомнил о галстуке и сделал неуклюжую попытку вслепую завязать узел под воротничком рубашки.
На улице Маргарет Круземарк уже не было. Наверное, она поймала такси и поехала к "Саксу". Перейдя через Лексингтон, я вошел в вокзал Грэнд-Сентрал через боковой вход.
Спустившись по пандусу в "Ойстер-бар", я заказал дюжину устриц на полураковине. Они живо исчезли. Допив сок из опустевших раковин, заказал еще полдюжины и решил не спешить. Через двадцать минут я оттолкнул тарелку и набрал номер Маргарет Круземарк. Я выждал десять гудков, прежде чем повесить трубку. Она наверняка еще не вернулась из универмага. И возможно, нагрянула по пути домой к "Бонвиту и Бердорфу".
Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до 57-й улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Пройдя мимо дома 881 по Седьмой-авеню, я заметил в вестибюле трех человек, ожидающих лифта и, не останавливаясь, прошел до угла 56-й улицы. Закурив сигарету, я повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прошел прямо к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам повода узнать меня.
Подъем на одиннадцать пролетов не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая на каждом втором этаже.
Когда я очутился у двери Маргарет Круземарк, сердце мое стучало, словно метроном в темпе "престо". Коридор был пуст. Открыв "дипломат", я извлек хирургические перчатки. Замок оказался обычным. Я несколько раз нажал на звонок, прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую.
Замок открылся с третьей попытки. Подхватив чемоданчик, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейший запах эфира; он витал в воздухе, вызывая во мне воспоминания о больничной палате. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: здесь произошло что-то очень серьезное.
Оказывается, Маргарет Круземарк вовсе не собиралась в магазин. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике. Кушетка, сидя на которой мы с ней пили чай, была отодвинута к стене, так что Маргарет находилась посредине ковра, словно фигура на алтаре.
Ее "крестьянская" блуза была порвана и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы.
Убрав револьвер, я коснулся кончиками пальцев ее шеи. Через тонкий латекс чувствовалось, что она еще теплая. Черты лица ее были спокойны, почти как у спящей, а на губах играла тень улыбки. В дальнем конце комнаты, на каминной полке, мелодично пробили часы. Было пять вечера.
Я нашел орудие убийства под кофейным столиком. Ацтекский жертвенный нож из собственной коллекции Маргарет, с ярким лезвием из обсидиана, потускневшим от засохшей крови. Я не дотронулся до него. Никаких признаков борьбы не было. Воссоздать преступление было нетрудно.
Маргарет Круземарк передумала идти за покупками. Вместо этого, она направилась прямо домой, и убийца ждал ее в квартире. Он - или она - застал ее врасплох, напав сзади и прижав ко рту тампон с эфиром. Она потеряла сознание прежде, чем смогла оказать сопротивление.
Сморщенный молитвенный коврик у входа показывал, откуда ее втащили в гостиную. Осторожно, почти с любовью, убийца поднял ее на стол и отодвинул мебель, чтобы освободить место для "работы".
Я долго осматривал помещение. Похоже, ничего не пропало. Коллекция оккультных безделушек Маргарет Круземарк казалась нетронутой. Лишь обсидианового кинжала не было на месте, но я уже знал, где его найти. Ящики оставались задвинутыми, в шкафах никто не рылся. Попытки инсценировать ограбление не предпринималось.
У высокого окна, между филодендроном и дельфиниумом, я кое-что обнаружил. В чашке высокого греческого треножника находился блестящий, влажный от крови комок мускула, размером с деформированный теннисный мяч. Это напоминало нечто, принесенное с улицы собакой, и я долго смотрел на него прежде, чем понял, что это такое. Отныне "Валентинов День" никогда не будет для меня прежним. Это было сердце Маргарет Круземарк.
Какая простая вещица, человеческое сердце. Оно работает день за днем, год за годом, пока кто-нибудь не придет и не вырвет его из груди, после чего оно покажется лишь собачьей пищей. Я отвернулся от "машинки" "Колдуньи из Уэллсли", ощущая, как пляшут в моем желудке, просясь на волю, все восемнадцать устриц.
Продолжив осмотр, я нашел пропитанную эфиром тряпку в плетеной корзинке для мусора в прихожей. Я оставил ее там: пусть ребята из отдела по расследованию убийств порадуются. Пусть заберут ее вместе с куском мертвого мяса и пропустят через лабораторию. Досье у них вновь распухнут от протоколов, но такова уж их работа, - в отличие от моей.
Кухня не представляла особого интереса. Обычная кухня: поваренные книги, кастрюли и сковороды, полочка для специй, холодильный шкафчик, забитый остатками еды. Продуктовая сумка от "Блумингсдейла" с хламом в виде кофейных осадков и куриных костей.
Спальня же, напротив, обещала кое-какие находки. Постель была незастелена, простыни - мятые, запятнанные сексом. Колдунья не оставалась без колдунов. В примыкавшей к спальне маленькой ванной я нашел пластиковый футляр из-под диафрагмы. Он был пуст. Если она трахалась этим утром, диафрагма должна быть на ней. Ребята из полиции обнаружат и ее тоже.
Медицинский шкафчик хозяйки был переполнен, и содержимое его перешло на высокие полочки по обеим сторонам зеркала, расположенного над ванной. Аспирин, зубной порошок, магнезия и флакончики из-под пилюль боролись за место с баночками пахучих порошков, обозначенных непонятными алхимическими символами. Разнообразные ароматические порошки содержались в запечатанных металлических коробочках. По запаху я определил лишь мяту.
С коробки для гигиенических салфеток на меня скалился желтый череп. На полке, с "Тампаксом", лежали пестик и ступка, а на крышке туалетного бачка красовались обоюдоострый кинжал, журнал "Вог", щетка для волос и четыре толстых черных свечи.
За баночкой крема для лица я обнаружил отрезанную человеческую кисть: она лежала там, темная и съежившаяся, будто старая перчатка. Когда я поднял ее, она неожиданно оказалась такой легкой, что я едва не уронил ее. Что касается тритоньего глаза, то я не нашел его, но не потому, что не приложил к этому усилий.
В стене спальни был альков, где она занималась своей работой. Шкафчик, забитый гороскопами клиентов, для меня ничего не значил. Я безуспешно пытался отыскать фамилию "Фейворит" или Либлинг. Рядом висела полочка со справочниками и глобусом. Книги подпирала запечатанная алебастровая шкатулка размером с сигаретную коробку. Крышку ее украшала трехглавая змея.
Я перелистал книги, надеясь найти в них какую-нибудь записку, но ничего не обнаружил. Поискав среди разбросанных на столе бумаг, я заметил маленькую карточку с черной окантовкой. В ее верхней части помещалась перевернутая пятиконечная звезда в круге. В пентаграмму была вписана голова рогатого козла. Под талисманом надпись узорчатым шрифтом: "МИССА НИГЕР". Текст был также латинским. Внизу находились цифры: III.XXII.MCML.IX. Это обозначало дату. Вербное Воскресенье, четыре дня назад. Там же находился соответствующий конверт, адресованный Маргарет Круземарк. Вложив карточку в конверт, я сунул его в свой "дипломат".
Остальные бумаги представляли собой большей частью астрономические расчеты и незаконченные гороскопы. Я глянул на них без интереса и обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Неужели подобная находка не доставит удовольствия лейтенанту Стерну? Следовало сжечь лист или спустить его в канализацию, но вместо этого я машинально отправил его в чемоданчик.
Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник 16-го числа: "Г. Энджел, 13.30". Вырвав листок, я присоединил его к прочим находкам. Сегодняшняя страница календаря показывала встречу на 17.30. Мои часы спешили, но показывали уже 16.20. Мое время истекало.
Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме… Смешно! Разве я уже не сидел в нем по уши?
Глава двадцать девятая
Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором напрямую в бар "Карнеги-таверн". Я всегда ставлю выпивку после того, как нахожу мертвеца. Такова старая традиция.
Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая прессу локтями, я пробился к стойке и заказал двойной Манхэттен со льдом. Когда он прибыл, я сделал долгий глоток и с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к платному телефону.
Я набрал номер Эпифани Праудфут и прикончил свою порцию, слушая бесконечные гудки. То, что ответа не было, показалось зловещим признаком. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше. На свой звонок ей я тоже не дождался ответа. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.
За полквартала отсюда, у входа в напоминающий мечеть Городской Центральный театр, остановилось, чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель подождал с открытой дверью, пока я обгоню бегущую через улицу женщину, потрясавшую сложенным зонтиком.
Шофер был негром; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток 123-й улицы и Лeнокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы тронули в центр, не тратя время на рассуждения. Транзисторный приемник громко вещал голосом балагурящего диск-жокея "Только наша станция покоряет любую дистанцию…"
Через двадцать минут он высадил меня у входа в "Праудфут Фармасютикэлс" и умчался прочь, сопровождаемый певучим "ритм-энд-блюзом". Аптека не работала и длинная зеленая штора из металла по-прежнему висела за стеклянной дверью, напоминая приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.
Эпифани как-то упоминала про свою квартиру над лавкой, поэтому я прошел по Ленокс-авеню до входа в здание и проверил фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. Третья слева: ПРАУДФУТ, 2-Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.
В узком, отделанным кафелем коридоре, пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности, я позвонил, но ответа не было.
Замок не представлял проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки из латекса, я открыл дверь, инстинктивно принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно и на Ленокс-авеню, и на 123-ю улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.
Кровать в спальне была аккуратно застелена. Пара гримасничающих масок окаймляла кленовый, под "птичий глаз", туалетный столик. Я прошелся по ящикам комода и шкафа, но не нашел ничего, кроме одежды и мелких вещиц, принадлежащих хозяйке. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках, на каждой из которых на меня смотрела надменная женщина с тонкими чертами лица. В романтическом изгибе ее губ было что-то от Эпифани, но нос был более плоским, а глаза широко раскрыты и неукротимы, как у одержимой. Я видел перед собой Эванджелину Праудфут.
Она приучила дочь к аккуратности. Кухня блистала чистотой: на столе и в раковине никаких крошек и тарелок. На присутствие хозяйки указывала лишь свежая пища в холодильнике.