Внутри все полностью напоминало больницу - бледно-зеленоватые стены и серый линолеум, настолько чистый, что прямо на нем можно было бы и оперировать. Вдоль одной из стен, во встроенном алькове, размещался крытый стеклом регистрационный стол. Напротив висел большой портрет, изображавший бульдожье лицо какой-то титулованной вдовицы, и я догадался, что это - Эмма Додд Харвест, еще раньше, чем посмотрел на пластину, привинченную к позолоченной раме. Дальше тянулся длинный блестящий коридор; санитар в белом прокатил по нему пустую инвалидную коляску и исчез за углом.
Я всегда ненавидел больницы: слишком много времени я провел в них, поправляясь после ранений на войне. В эффектной стерильности подобных заведений было нечто подавляющее. Приглушенный шорох резиновых подошв по ярко-освещенным коридорам, воняющих лизолом. Безликие служащие в накрахмаленных белых халатах. Монотонность режима, придающая особое значение любой процедуре, даже выносу ночной посудины. Клиники в принципе ничем не отличались от тюрем.
Девушка за регистрационным столом оказалась юной и простоватой. На ней были белая униформа и черная бирочка с именем "Р. Флис". В глубине алькова находилась приоткрытая дверь в кабинет, уставленный шкафчиками для досье.
- Чем могу помочь? - голос мисс Флис был сладок, как дыхание ангела. Отблески ламп дневного света лежали на толстых линзах ее очков без оправы.
- Можете, и весьма. Мое имя Эндрю Конрой, я занимаюсь исследовательской работой для Национального института здоровья. - Поставив на стеклянную крышку стола свой "дипломат" из черной телячьей кожи, я извлек и показал ей поддельное удостоверение, которое всегда ношу в запасном бумажнике. Я вставил его в прозрачный футляр еще спускаясь вниз на лифте, в доме 666 по Пятой-авеню, заменив первую карточку.
Мисс Флис изучала меня с подозрением, и ее водянистые глаза бегали за толстыми линзами будто тропические рыбки в аквариуме. Я понимал, что ей не понравился мой мятый костюм и пятна от супа на галстуке, но все же дорогой "дипломат" выручил меня.
- Кого именно вы хотели бы увидеть, мистер Конрой? - слабо улыбнулась она.
- Возможно, вы сами ответите на этот вопрос. - Я сунул запасной бумажник в карман и оперся на крышку стола. - Институт проводит исследования неизлечимых травматических случаев. Моя работа состоит в сборе информации о выживших пациентах, находящихся в данный момент в частных клиниках. Думаю, у вас есть пациент, отвечающий этим условиям.
- Будьте любезны, его имя?
- Джонатан Либлинг. Любая информация, которой вы поделитесь, будет строго конфиденциальна. По сути, в официальном докладе не будет никаких имен.
- Подождите минутку. - Простоватая девушка с ангельским голосом удалилась в кабинет и вытянула нижний ящик в одном из шкафов с досье. Довольно быстро она нашла требуемое. Вернувшись с открытой картонной папкой в руках, она подвинула ее ко мне по стеклянной крышке.
- Когда-то у нас был такой пациент, но, как видите, Джонатан Либлинг был переведен в одну из клиник для ветеранов войны в Олбэни, несколько лет назад. Вот его медкарты. В них все, что нам о нем известно.
Перевод в Олбэни был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стояла дата: 5.12.45 г. Я вынул записную книжку и принялся заносить в нее кое-какие данные из формуляра.
- Вы не знаете, кто из врачей им занимался?
Она потянулась к папке и прочла.
- Это был доктор Фаулер. - Девушка легонько постучала пальцем по досье.
- Он все еще работает здесь, в клинике?
- Ну конечно. Как раз сейчас он на дежурстве. Хотите с ним поговорить?
- Если это удобно.
Она снова скривила губы в улыбке.
- Я позвоню и узнаю, свободен ли он. - Девушка шагнула к коммутатору и тихо заговорила в маленький микрофон.
- Пожалуйста, доктора Фаулера в регистратуру… доктора Фаулера просят пройти в регистратуру.
- Вы работали здесь в прошлый уик-энд? - спросил я, пока мы ожидали.
- Нет, меня не было несколько дней. Моя сестра выходила замуж.
- Раздобыли где-нибудь букет?
- Мне не настолько везет…
Доктор Фаулер возник словно ниоткуда, подойдя по-кошачьему бесшумно в своих туфлях на каучуке. Он был высокий, далеко за шесть футов и шагал сутулясь, что делало его чуть похожим на горбуна. На нем был мятый коричневый костюм в "елочку", висевший на теле, как на вешалке. На вид ему было лет семьдесят. Остатки волос на голове напоминали цветом олово.
Мисс Флис представила меня как мистера Конвоя, и я выложил ему кое-что о своей "работе" в НИЗе, после чего добавил:
- Если можете поделиться со мной данными, касающимися Джонатана Либлинга, я буду вам очень признателен.
Фаулер поднял картонную папку. Возможно, его пальцы дрожали из-за частичного паралича, но я в этом сомневался.
- Давняя история, - произнес он. - До войны он работал на эстраде. Печальный случай. Физического подтверждения неврологического ранения не было, но он не поддавался лечению. Продолжать содержать его здесь показалось нам излишним - подумайте о расходах, поэтому мы перевели его в Олбэни. Он был ветеран, и ему полагалась койка на всю оставшуюся жизнь.
- Так значит, сейчас его можно найти в Олбэни?
- Вполне возможно. Если он еще жив.
- Что ж, доктор, не смею вас задерживать.
- Ничего. Жаль, что я не смог оказаться более полезным.
- Нет-нет, вы очень помогли.
И впрямь, так оно и было. Чтобы убедиться в этом, стоило посмотреть ему в глаза.
Глава четвертая
Я вернулся в Пафкипси и остановился у первого попавшегося гриль-бара. Для того, чтобы дозвониться в больницу для ветеранов в Олбэни, потребовалось немало времени, но там лишь подтвердили то, о чем я уже знал: к ним никогда не переводился пациент по имени Джонатан Либлинг. Ни в 1945 году, ни позже. Я поблагодарил их, и, оставив трубку болтаться на проводе, поискал в книге адрес доктора Фаулера. Записав адрес и домашний телефон, я позвонил ему. Ответа не было. Я выслушал дюжину гудков и затем повесил трубку.
Быстренько пропустив стопку спиртного, я спросил у бармена, как проехать к дому 419 по Саут Киттридж-стрит. Он изобразил свои пояснения на салфетке и с наигранным безразличием заметил, что этот район городка считается элитарным. Картографические усилия бармена оправдали выложенные мной чаевые.
Саут Киттридж была опрятная, окаймленная деревьями улица в нескольких кварталах от кампуса. Дом доктора оказался деревянной викторианской постройкой в готическом стиле, с круглой башенкой на углу и массой резных орнаментов под свесом крыши, напоминающих кружева на воротнике старой леди. Постройку огибала широкая веранда с дорическими колоннами, а высокие изгороди из сирени отделяли дворик от соседних домов.
Я медленно проехал мимо, приглядываясь к дому, и поставил свой "шеви" за углом, перед церковью, обнесенной стеной из тесанного камня. На фасаде висела табличка с объявлением о субботней проповеди: "СПАСЕНИЕ В НАС САМИХ". Я пешком вернулся к дому 419 по Саут Киттридж-стрит, неся в руке свой черный "дипломат". Обычный страховой агент в погоне за комиссионными.
На парадной двери был вырезан овал из непрозрачного стекла, за которым смутно различалась обшитая панелями прихожая и покрытые ковром ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Я дважды позвонил, но никто не вышел. Я снова позвонил и подергал ручку двери. Она была заперта. Замку было по меньшей мере лет сорок, а отмычки при мне сегодня не было.
Пройдя вдоль веранды, я попробовал открыть каждое окно, но безуспешно. Чуть дальше находилась дверь в подвал. Она была заперта на висячий замок, но некрашеная деревянная рама казалась слабой и старой. Я извлек из "дипломата" фомку и отогнул скобу.
Спускаться пришлось по темным, увешанным паутиной ступеням, и только луч узенького фонарика не позволял мне сломать себе шею. Посреди подвала, словно громадный языческий идол, высилась угольная печь. Я отыскал лестницу и направился по ней наверх.
Дверь наверху оказалась открытой, и я вышел в кухню. Должно быть, она являла собой чудо современной техники во времена президента Гувера: газовая плита с длинными, гнутыми ножками, холодильник с круглым мотором, сидящим сверху наподобие шляпной коробки.
Если доктор жил здесь один, то ему нельзя было отказать в аккуратности. Тарелки были вымыты и стопкой выложены на подставке, а покрытый линолеумом пол навощен. Я оставил чемоданчик на застеленном клеенкой кухонном столе и осмотрел весь дом.
Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную "напоказ", как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. Выше находились три спальни, шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.
Я осмотрел комод, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу висело несколько шерстяных костюмов. Неизвестно зачем, я пошарил в их карманах, но ничего не обнаружил. В прикроватном столике, рядом с переплетенной в кожу Библией, лежал "Уэбли-Марк" калибра 45,5. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его, но "Уэбли" не был заряжен.
Мне повезло в ванной. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил с полдюжины иголок и три шприца. Подвесная аптечка не хранила ничего, кроме обычного набора из аспирина, бутылочек с сиропом от кашля, тюбиков зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но все они оказались легальными. Наркотиков среди них не было.
Но я знал, что они должны быть где-то поблизости, поэтому снова спустился вниз и осмотрел старомодный холодильник. Наркотики находились на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы вырубить дюжину наркоманов на месяц.
Глава пятая
Снаружи постепенно темнело, голые деревья во дворе преобразились в силуэты на фоне кобальтового неба, чтобы затем слиться с кромешной тьмой. Я непрерывно курил, наполняя девственно чистую пепельницу окурками. Около семи дом осветили лучи света фар и вскоре погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не услышал ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Он щелкнул выключателем, и прямоугольник света пронизал темную гостиную, высвечивая мои вытянутые ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что меня выдаст запах дыма, но, видимо, ошибся. Он повесил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда доктор включил там свет, я направился туда же через столовую.
Казалось, доктор Фаулер не замечал моего "дипломата" на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк двери из столовой.
- Самое время для вечерней дозы? - спросил я.
Он резко повернулся, прижимая к рубашке обеими руками картонку с молоком.
- Как вы сюда попали?
- Через щель в почтовом ящике. Почему бы вам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
- Вы не из НИЗа. Кто вы?
- Меня зовут Энджел. Я частный сыщик из города.
Я вытянул один из кухонных стульев, и он устало сел на него, держась за свое молоко, будто это было все, что у него осталось.
- Взлом и вторжение - серьезные преступления, - заметил он. - Полагаю, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я повернул свой стул сиденьем назад и оседлал его, сложив руки на спинке из гнутого дерева.
- Мы оба знаем, что вы не вызовете полицию. А вдруг они отыщут в холодильнике наркотики?
- Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
- Бросьте, док, я видел, как ваши "препараты" варятся в ванной. Вы давно уже "на игле"?
- Я не… наркоман! И не потерплю вмешательства в мою личную жизнь. У меня жестокий ревматоидный артрит. Иногда, когда боль становится нестерпимой, я применяю слабый обезболивающий наркотик. А теперь, будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
- Валяйте. Могу даже набрать для вас номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк в своем мешковатом костюме, съеживаясь у меня на глазах.
- Чего вы от меня хотите? - Оттолкнув картонку с молоком в сторону, он оперся подбородком о ладони.
- Того же, зачем я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
- Я рассказал все, что знал.
- Перестаньте валять дурака, док. Либлинга никогда не переводили ни в какую больницу для ветеранов. Я знаю это, потому что звонил в Олбэни и проверил. Не слишком было умно пытаться отделаться такой дешевкой.
Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил.
- Вторая ваша ошибка в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. Они не очень-то были в ходу в 1945-м.
Доктор Фаулер простонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
- Я знал, что все кончено после того, как у нас появился тот человек. Около пятнадцати лет им никто не интересовался, никто.
- Похоже, парень наконец-то пользуется успехом, - заметил я, крутанув колесико своего "Зиппо" и сунул кончик сигареты в пламя. - Где он сейчас?
- Не знаю. - Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. - Я никогда не видел этого пациента после войны.
- Но ведь он куда-то отправился, доктор?
- Не имею понятия, куда. Как-то ночью, - это было давно, - за ним пришли какие-то люди. Он сел к ним в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
- В машину? Мне казалось, что он был совершенно невменяем.
Доктор потер глаза и моргнул.
- Когда он прибыл к нам, он был в коме. Но уже через месяц, хорошо реагируя на лечение, встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Обычно днем мы играли с ним в теннис.
- Значит, он уехал нормальным?
- Нормальным? Это гадкое слово, "нормальный". Абсолютно ни о чем не говорит. - Нервные пальцы Фаулера сомкнулись в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке сверкнула золотая "печатка" с пятиконечной звездой. - Что касается вашего вопроса, - Либлинг был не похож на нас с вами. Придя в себя и обретя речь, зрение и прочее, он продолжал страдать от острой амнезии.
- То есть, потерял память?
- Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда здесь появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он - кто-то другой и когда-нибудь вспомнит обо всем. Я сказал, что за ним приехали друзья, но ему пришлось поверить мне на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими, впрочем, ему было на все наплевать.
- Расскажите об этих друзьях подробнее. Кто они? Как их звали?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
- Это было так давно. Я постарался выбросить это из памяти.
- Только не пугайте меня своей амнезией, док.
- Их было двое, - медленно произнес он, и слова словно приходили к нему издалека, просеиваясь сквозь сито сожалений. - Мужчина и женщина. Не могу вам сказать ничего о женщине: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
- Как его звали?
- Он назвался Эдвардом Келли. Проверить это я не мог.
Я пометил имя в моей черной книжечке.
- А что это были за формальности? В чем там дело?
- Деньги! - Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. - Разве у каждого человека нет своей цены? Так вот, у меня она была. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги…
- Сколько денег?
- Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны я и мечтать о такой не смел.
- С ней и сейчас можно осуществить кое-какие мечты, - заметил я. - Что нужно было за эти деньги Келли?
- Вы и сами уже догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в досье. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом у "Эммы Харвест".
- Именно это вы и делали.
- Это было несложно. У Либлинга не было никаких посетителей, кроме Келли и своего театрального агента - или менеджера, не помню точно.
- А как звали этого агента?
- Кажется, Вагнер, а имени я не помню.
- Он был в сговоре с Келли?
- Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он регулярно звонил несколько месяцев, или раз в год, чтобы спросить, не наступило ли улучшения, но сам никогда не приезжал. А потом и вовсе перестал звонить.
- А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
- С какой стати? Я постоянно делал записи в его досье, неделю за неделей, а каждый месяц из доверенного фонда Либлинга приходил чек для покрытия расходов. Поскольку по счетам уплачено, никто не проявит излишнего любопытства. Я выдумал некую историю, чтобы удовлетворить медсестер, да у них и так достаточно было хлопот с прочими пациентами. В общем, у Джонни никогда не было посетителей. Через какое-то время, все, что мне приходилось делать - это заполнять официальный запрос, приходивший раз в полгода, с точностью до единого дня от адвокатской конторы в Нью-Йорке.
- "Макинтош, Уайнсэп и Спай"?
- Именно этой. - Фаулер поднял испуганные глаза и встретил мой взгляд. - Деньги эти я взял не для себя, хочу, чтобы вы это знали. Тогда еще была жива моя жена, Элис. У нее был канцерогенный синдром, и она нуждалась в операции, которую мы не могли себе позволить. Деньги пошли в уплату за это и за поездку на Багамы, но она все равно умерла. Меньше, чем через год. Боль не окупить деньгами. Будь это все деньги на свете.
- Расскажите еще о Джонатане Либлинге.
- Что вы хотите узнать?
- Все что угодно; всякие мелочи, его привычки, причуды, какую он предпочитал яичницу. Какого цвета у него были глаза?
- Я уже не помню.
- Выдайте все, что помните. Начните с физических примет.
- Это невозможно, я понятия не имею, как он выглядел.
- Перестаньте дурачить меня, док. - Я наклонился вперед и пустил струю дыма в его водянистые глаза.
- Я скажу правду, - закашлялся доктор. - Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.
- Пластическая хирургия?
- Да. Лицо у него было укрыто бинтами все время его пребывания тут. Мне не довелось менять ему повязки, и поэтому у меня не было возможности увидеть его лицо.
- Я знаю, почему они называют это "пластической хирургией", - заметил я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.
Доктор впился в меня профессиональным взглядом.
- Воск?