В прихожей появляется Рутенберг. К нему подплывает Зинаида Гиппиус. Высоко откинув острый локоть, она подносит к близоруким зеленым глазам золотой лорнет и, прищурившись:
– Боже мой, кого я вижу! Вы, и у меня в салоне! Это большая честь!
– Я тоже счастлив, Зинаида Павловна. Мне срочно нужен Михаил Иванович Терещенко.
– Он как раз спорит с Блоком о строении силлабического стиха, но я немедленно его приведу. Иначе вы меня, Пинхас, повесите, как попа Гапона.
– Не пори херни, Зина! Лучше скажи, чтобы нам принесли водки. – Рутенберг усаживается на диванчик в углу.
– Может "балтийского чаю"? – переспрашивает Гиппиус, – У нас кокаин чистый. Без аспирина.
– Не балуюсь я этим. Должен же я как-то от вас, поэтов, бля, отличаться.
А в большой зале играет Вертинский на рояле и как раз поет песню "Кокаинеточка": "Я знаю, что, крикнув, вы можете спрыгнуть с ума…"
В дальнем углу разговаривает с Мережковским редкая гостья салона мать Терещенко – Елизавета Михайловна. Разговаривает она вежливо, допуская к участию в разговоре дочь Пелагею. А рядом сидит Марго – гражданская жена Михаила Терещенко – и смотрит на публику удивленными глазами. Она всегда такая удивленная.
На диванчике у Терещенко с Рутенбергом жесткий разговор:
– Что вы слушаете этого писаря при Ульянове! Канцелярская крыса!
– Такого бы вам писаря, Михаил Иванович, и вы бы уже стояли наравне с Рокфеллером. Повезло большевикам. Прибился к их берегу. Хотя, нет. Это его прибили. И назначили главным в лавке… – говорит Рутенберг.
– Что вы мне предлагаете, Петр Моисеевич?! Сдаться?
– Нет. Зачем! Я вас просто предупреждаю. Ровно через сутки нас погонят как зайцев. И обязательно убьют. А вмешаться некому. Правительства нет. Все полицейские и сыскные службы парализованы. И охотник не сраный Ленин, а государство Германия.
– Мне плевать…
– Аналогично. Страшнее, Михаил Иванович, другое. Позвонили из газеты "Биржевые ведомости". Они отказываются. "Новое время" тоже не берется. Все типографии под большевиками.
– Я готов выкупить у них газеты и типографии. Пусть назовут цену!
– А куда они денут потом эти деньги? В гроб к себе класть? История с газетой "Речь" у всех на слуху. Мы с вами, Михаил Иванович, в вакууме.
– Завтра я еду в посольства. К американцам, англичанам… Но я не могу же показывать им эти документы. Это позор! – говорит Терещенко.
– Что вы!? Это для них ведь не будет новостью. Но ухватятся! Как-никак конкретные доказательства. Во всяком случае, Михаил Иванович, с завтрашнего вечера вам бы перестать появляться в людных местах. Ах, казаки! Ах, идиоты! Почему они держат нейтралитет?! Ведь им же это аукнется! – Рутенберг допивает водку, уходит.
Терещенко возвращается к маме, сестре Пелагее, Марго. С ними Гиппиус и Мережковский.
– И что у тебя общего с этим грубым евреем? – спрашивает мать Терещенко у сына.
– О, Елизавета Михайловна. Это мистический человек! – вещает Гиппиус. – Задушить своими руками… Попа! Он ваш друг, Михаил Иванович?
– Друг? Да, нет…
– Тогда может быть враг?! Общение с врагом закаляет, бодрит…
Терещенко пожимает плечами.
К нему наклоняется Мережковский. Черные, глубоко посаженые глаза горят тревожным огнем библейского пророка:
– А зачем же вы с ним общаетесь, если он ни то, ни это?
Петроград. Улицы. Двор. Вечер.
Под деревом стоит Иоффе и смотрит в окна квартиры на втором этаже. Там за стеклами, как в аквариуме, безмолвно течет спокойный вечер семьи. Женщина расставляет тарелки на столе. Ей помогает маленькая дочь. Мужчина зажигает свечи.
Семья садится к столу. Ужинать.
Иоффе смотрит. Мокрое лицо. Ведь дождь идет.
КОММЕНТАРИЙ:
Иоффе Адольф. Погибнет в Москве в 1927 году. Официальная версия – самоубийство.
И первая, и вторая жена, и дети от обоих браков будут подвергнуты репрессиям.
24 октября (6 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Река Нева. Вечер.
Через сетку дождя завораживающий процесс прохода огромного и пустого (экипаж – всего 40 человек) крейсера "Аврора" от стенки верфи к набережной у Николаевского моста.
Всё по канонам психоанализа. Завязка, кульминация. А сексуальный символ – огромные стволы орудий главного калибра.
Мимо по набережной едет на лихачах свадьба. Пьяные размахивают бутылками шампанского.
Вышли зрители из театра оперетты после представления. Стоят, смотрят и напевают мотивчик "Без женщин жить нельзя на свете, нет".
Дворники курят. Матросики, солдатики. Проститутки.
На капитанском мостике преисполненный чувства ответственности молоденький лейтенант Эриксон. Рядом, сгорая от восторга, Чудновский и Подвойский.
Кочегары бросают в топку уголь. Отсветы огня на их лицах. В радиорубке возле радиста гордый комиссар крейсера Белышев. Радист гонит морзянкой в Гельсингфорс и Кронштадт:
– Я, "Аврора"!
Стоят на набережной под зонтом довольные Иоффе и Антонов-Овсеенко. Проплывает тело "Авроры" мимо Терещенко. Неподалеку группа гауптмана. Лёхе весело.
ВИДЕНИЯ ЛЕНИНА:
Двор. Ночь.
Юнкер втыкает в живот Ленину трехгранный штык и с удовольствием проворачивает. Ленин пытается ухватить штык. И тут другой юнкер с криком "Коли!" втыкает свой штык.
24 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года. Петроград.
Улица Сердобольская, дом 1, квартира 41.
Конспиративная квартира Ленина.
Вечер.
Ленин открывает глаза. Он лежит на кровати.
Встает, вытирает выступивший пот. Меряет шагами комнату. Нервничает. Разгоряченным лбом прижимается к оконному стеклу.
Фары машин в переулках. Редкие, скудные уличные фонари. Цоканье копыт казачьих разъездов. Изредка вдали выстрелы. Тревожный вечер.
Ленин жадно пьет на кухне воду.
Спит хозяйка квартиры. В прихожей у двери на половичке спит охранник Эйно Рахья.
Ленин берет его наган. Примеряется, как застрелиться. К виску или в рот…
Он сидит в холодном коридоре на корточках, прислонившись к стене. Плачет.
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Посольство Великобритании.
Кабинет посла Джорджа Бьюкенена.
Утро.
Рассаживаются три министра Временного правительства – Терещенко, Коновалов и Третьяков. Терещенко держит в руках папку с компроматом на Ленина.
Стук в дверь. В кабинет входит, скромно потупившись, тридцатилетняя дочь посла мисс Мюриэль:
– Извините, я тут забыла свою книгу.
– А ты, дорогая, была права, когда не поверила… – говорит посол дочери.
– Вот видишь, папа! – мисс Мюриэль берет книгу и также, скромно потупившись, ни на кого не глядя, выходит.
– Дело в том, господа, что я не ожидал вас увидеть, – поясняет гостям посол. – Один из кадетов, присланных для охраны посольства, сообщил мне, что исполком Петроградского Совета постановил образовать Советское правительство. И что большевики выдворят министров с их постов.
– Ну, вот видите, слухи о нашей смерти преждевременны. Мы, наоборот, пришли вас заверить, что делается всё возможное и невозможное, – говорит Терещенко и крутит в руках папку.
– Русская революция миновала уже несколько фаз и теперь подошла к последней, – важно произносит министр Коновалов. – Я подразумеваю под этой "последней" не что иное, как торжество контрреволюции. То есть, порядка.
– Ну, тогда, как мне кажется… – потирает руки посол. – Я не смею давать советы, но если немедленно в течение сегодняшнего дня не арестовать большевистский исполком Петроградского Совета, момент будет упущен. Ведь вечером начинается их съезд. И если они утвердят это самое решение о правительстве…
Петроград. Улицы. Утро.
Дождь. Туман. Улица напротив посольства. Из ворот выходят министры Коновалов и Третьяков. Рассаживаются в свои машины.
На углу автомобиль гауптмана. В нем оба – гауптман и Лёха.
– А где наш-то? – настораживается Лёха.
Петроград. Посольство Великобритании.
Коридор и комната. Утро.
Терещенко идет по пустому коридору посольства. Останавливается. Смотрит на папку с документами. Раздумывает. Разворачивается. Возвращается к кабинету посла. Но как-то нерешительно идет. Сомневается: предъявлять или нет.
Вдруг его хватают и буквально вбрасывают в комнату. Дверь закрывается. В полумраке комнаты активная возня. Папка с документами отлетает в сторону. С Терещенко сдергивают пиджак. Его толкают в кресло. Можно уже разглядеть в полумраке – это дочка посла мисс Мирюэль торопливо расстегивает брюки Терещенко.
Петроград. Улицы. Утро.
Из ворот посольства, застегивая пальто, выходит Терещенко с папкой в руках. Его сопровождают два кадета (охрана посольства). Они провожают его к автомобилю.
Там уже ожидает поручик Чистяков и два сотрудника полиции.
За ним наблюдают из автомобиля гауптмана:
– С охраной стал ездить, – говорит Лёха.
Автомобиль Терещенко проезжает мимо.
Следом, соблюдая дистанцию, трогается автомобиль гауптмана.
Петроград. Посольство США.
Кабинет посла Дэвида Фрэнсиса. Утро.
В кабинете Терещенко и посол.
– Сегодня они открывают съезд Советов депутатов. Мы ожидаем большевистское выступление буквально в ближайшие дни, – говорит Терещенко.
– Если вы сможете его подавить, то я надеюсь, что оно произойдет, – улыбается посол.
– Оно произойдет независимо от того, подавим мы его или нет. Я устал от неуверенности и напряжения.
– Ходят слухи о каких-то документах, свидетельствующих о связи большевиков с Германией. О каких-то деньгах. Президент Вильсон интересуется ими…
Терещенко приподнимает свою папку, готовясь предъявить документы о Ленине послу, но тот, увы, торопится закончить фразу:
– …Мы готовы заплатить!
Терещенко обиженно поджимает губы и опускает папку:
– Александр Федорович Керенский просил вас… – говорит он, – Он хотел бы сегодня вечером отправиться к генералу Краснову за помощью. Но не уверен, что его не остановят. Могли бы вы помочь? Всё-таки когда машина американского посла…
– Несомненно. В котором часу подать авто?
– К шести. Второй подъезд Мариинского дворца. Тот, что за углом.
Петроград. Улицы. День.
С Финского залива дует резкий, сырой ветер, и улицы затянуты мокрым туманом.
Терещенко едет в автомобиле. Разглядывает номера домов.
– Остановите, пожалуйста, здесь, – говорит он шоферу.
Выходит у ворот казармы Четвертого Донского казачьего полка. Не разрешает выходить из машины ни поручику Чистякову, ни сотрудникам полиции.
Сутулясь под мелким дождиком, он проходит к воротам, и обращается к часовому:
– Пожалуйста, дежурного офицера!
Невдалеке останавливается машина гауптмана. Наблюдают. К воротам выходит есаул:
– Есаул Калмыков. Чем могу служить?
– Я хотел бы встретиться с командиром полка.
– Изволят отсутствовать. Вот есть председатель Совета полка. Мелехов, подь сюда!
У ворот появляется хорунжий Мелехов с группкой казаков. Веселые. Стоят и лузгают семечки: – Чаво?
– Простите, я министр Временного правительства Терещенко. Хотел бы поговорить с казаками.
Странно смотрятся они рядом. В элегантном пальто, в шляпе, весь с иголочки Терещенко и разболтанные, расхлябанные – голенища сапог гармошкой – казаки.
– А, вы которых дел министр? – с усмешкой спрашивает Мелехов.
– Иностранных.
– А! Иностранных. Ха-ха! Ну, вот ими и занимайтесь, господин хороший. А мы не иностранные!
Мелехов смеется, и все казаки вместе с есаулом подхватывают.
КОММЕНТАРИЙ:
В тот момент казаки были единственной реальной силой, способной удержать страну от сваливания в хаос большевизма.
Через два года на письмо Дзержинского о миллионе казаков, содержащихся в плену у Красной Армии, Ленин наложит резолюцию: "Расстрелять всех до одного". Тогда же в телеграмме командующему войсками Советской республики Фрунзе он поставит вопрос "о поголовном истреблении казаков, как класса". В результате, если в России до 1917 года жило более шести миллионов казаков, то уже через десять лет их останется вполовину меньше.
Петроград. Палуба крейсера "Аврора".
День.
Моросит дождь. Антонов-Овсеенко в сопровождении адъютанта – огромного матроса – ходит по палубе. Спотыкается о доски. Чертыхается. Кричит в глубину кубрика:
– Эй! Есть кто живой на этой консервной банке?!
Появляется закопченный, в промасленном комбинезоне матрос с большой масленкой в руках. Это комиссар Белышев. Докладывает:
– Матрос первой статьи, машинист Белышев! Комиссар крейсера!
– Как комиссар!? – Антонов-Овсеенко поправляет очки, вглядывается, – А! Ну да! Вспомнил! Я же тебя дня два тому назад назначал. Правильно? Где капитан?
– Отъехали. Обедать. До затрева…
– Команда?
– По городу шастают.
– Стрелять из пушки умеешь?
– Никак нет. Я ж при машинах. Это… Белышев кричит в глубину кубрика: – Евдоким!
– Ты чего, Саня, разорался?! – На палубу вываливается раздраженный матрос. Это комендор Огнев. Тут он видит офицера. А еще больше пугается огромного матроса за его спиной. Натягивает бескозырку на белобрысую голову. Вытягивается во фронт. Докладывает, шмыгая носом – Матрос первой статьи, комендор Огнев.
Антонов-Овсеенко показывает на орудия главного калибра на верхней палубе.
– Эти пушки стреляют?
– Никак нет! Усе без затворов. К следующему лету если…
– А что-нибудь на этом сраном крейсере стрелять может?!
– А вон…
Комендор Огнев ведет их к носовой пушке и шмыгая носом:
– Пушка системы Кане… Калибр шесть дюймов. Тип затвора…
– Значит, завтра утром она может выстрелить?
– Могёт. Чего ж нет.
– Ну, значит, из нее будем стрелять!
– Никак нет! Не получится.
– Почему?!
– Так, это… Ремонт, он и есть ремонт. На судне и патрона сейчас не найдешь. А тут вы хотите снаряд к такой пушке… – он утирает нос рукавом бушлата, – Простите, простуженный я.
Антонов-Овсеенко поворачивается к адъютанту – огромному матросу.
– Кровь с носа! Чтобы до вечера были снаряды! Холостые! – и уже к Огневу: – И дюжину! Беглым огнем! Шарах-шарах…
– Никак нет! Не получится.
– Что не получится?! – орет Антонов-Овсеенко. – Заладил себе "никак нет, никак нет"!
– "Беглым" не получится! На это упражнение команда комендоров должна быть восемь человек. А я один.
– Хер с ним. Не беглым. – Антонов-Овсеенко смотрит на город в сетке дождя, – Эх, жалко! Иоффе сказал холостыми стрелять. А я бы, бля… – он грозит городу кулаком, поворачивается к комиссару Белышеву и орет: – Короче! Ты, комиссар! – тычет ему под нос свои карманные часы. – Заруби на носу! Завтра. Утром! В девять ноль-ноль "Огонь!" Понял?! Дюжину! И не сомневайся, снаряды будут!
– Так точно! – вытягиваются в струнку комиссар Белышев и комендор Огнев.
От крейсера по набережной отъезжает кавалькада Антонова-Овсеенко. Броневик впереди, броневик позади. В середине два грузовика моряков и легковой автомобиль с "самим".
Комиссар Белышев и комендор Огнев провожают кавалькаду уважительными взглядами.
Петроград. Министерство иностранных дел.
Кабинет министра. День.
Терещенко на английском языке проводит пресс-конференцию для иностранных журналистов. Среди них Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
– Надеюсь, я ответил на все вопросы и теперь хочу… Внимание, господа! Для меня пресса – это мощный инструмент воздействия на сознание людей. И я надеюсь, что с вашей помощью мы сможем донести миру… – Терещенко решительно раскрывает папку, чтобы предъявить журналистам документы, но дело портит разбитной Джон Рид:
– Простите, мистер Терещенко, мой вопрос, – озорно подмигивая коллегам, говорит он, – А вам приходилось когда-нибудь видеть Ленина? Я уже здесь второй месяц. Много слышал о нем. Бла-бла-бла. Никогда не видел. Может это миф? Как у вас русских детей пугают… Это… "Бабай придет!".
Журналисты смеются.
– К сожалению, такой человек есть, – Терещенко решительно складывает документы обратно в папку. Застегивает ее, резко встаёт: – Всё! На этом я заканчиваю нашу пресс-конференцию. До свиданья! Следующая наша встреча будет через два дня в это же время и здесь же.
– А вы уверены в этом, мистер Терещенко? – продолжает ёрничать Джон Рид.
– В чем?
– Что через два дня вы будете здесь?!
– Уверен! – зло отвечает Терещенко.
Журналисты весело вываливаются в коридор.
Пустой кабинет. Терещенко сидит за столом в оцепенении. Входит Рутенберг:
– День добрый, Михаил Иванович. Ну, какая реакция? Я надеюсь, вы предъявили бумаги послам, журналистам!
– Не предъявил, – тихо произносит Терещенко.
– Почему!?
Терещенко поднимает голову. Долго, пронзительно смотрит на Рутенберга.
Неожиданно вскакивает и бросает в Рутенберга пресс-папье. Увесистая малахитовая штуковина пролетает мимо.
Терещенко набрасывается на Рутенберга. Трясет его и кричит истерично в лицо:
– Что вы здесь делаете, еврей?! Жид! Христопродавцы! Слетелись вороны! Со всех концов мира!
Рутенберг бьет в ответ. Они падают и продолжают друг друга тузить, перекатываясь по полу. Терещенко всё время орет в лицо Рутенбергу:
– Учуяли падаль! Налетели! Да-да! Я тоже нездешний! Но я хоть не рвать кусок! Не брать! Я давать! Давать!