Они закатываются под стол.
В кабинет на крики влетает поручик Чистяков.
На полу, уже успокоившись, сидят помятые Терещенко и Рутенберг. Тяжело дышат.
– Всё нормально, Чистяков, голубчик, – Терещенко переводит дыхание. – Идите, пожалуйста.
Удивленный Чистяков выходит.
– Какую иудейскую молитву вы более всего пользуете, Петр Моисеевич?
Рутенберг произносит фразу. Сначала на иврите, потом переводит:
– "Прости меня, Господи! Ибо не ведаю, что творю".
– "Не ведаю"… Я провел сегодня день удивительно бездарно. Встретился с тремя послами. Потом пресс-конференция со сраными иностранными журналистами. Ах, да, потрахался с… В общем был трах. Хотя ведь давал себе зарок больше с ней не…
– Почему?
– Ну, как бы вам сказать… Не люблю, когда не я, а меня трахают. Вообще, сумасшедший дом. Военный министр Верховский заикнулся о заключении мира с Германией.
– Действительно, сумасшедший дом. Мир надо было заключать года два назад. Да, вообще, лучше было не лезть в эту бойню. Так почему вы не предъявили никому документы?
– Потому, что они все бляди! Им просто нужно что-нибудь жареное. Это наше внутреннее дело! Мы сами справимся. И потом… Бьюкенен похож на ворона. И все эти оголтелые журналисты – воронье. Все собрались у тела тяжело больного. Все ждут с радостью смерти! "Пусть этот большой дредноут с названием "Россия" утонет". Это сказал сука Бьюкенен в разговоре с французским послом! Мне донесли…
Молчат.
– Душа болит, – тихо произносит Терещенко. – Что делать?
– А ничего. Значит, она проснулась. С чем и поздравляю.
– Я в последнее время стал замечать… Вокруг мертвые. Вот разговариваю с ними, а они уже мертвые.
– И я?
– Нет, вы живой, – отвечает Терещенко.
– А вы?
– Вот я к себе и присматриваюсь… Воняет…
– Где? Чем?
– Везде. Кислым… И эти идиоты немцы. Ведь они думают, что взорвут эту бочку с порохом, а сами уцелеют. А может, людям не нужна эта правда? – Терещенко машет папкой с документами.
– И одни люди без правды свернут шею, как цыплятам, миллионам других людей, которые окажутся без правды. Большевики… Крысы! Дурацкая оперетка. Актёришки картонные. Тянут козлетончиками. Но, увы, всё это почему-то происходит… Тут. Как во сне! Ни рукой, ни ногой пошевелить. Наваждение!
– А давайте освободим царя! – вдруг предлагает Терещенко.
– Ну, это без меня, – Рутенберг встает. Помогает подняться Терещенко, – Вы должны сейчас уехать, – он отряхивает пыль с костюма Терещенко, – По тому адресу! И только на условный стук открывать! Приеду за вами в два часа ночи! Я очень серьезно договорился. Мой большой друг. Малоизвестная типография на окраине. Бумагу завезли. И весь огромный тираж вбросим утром на этой чертовой манифестации, которую готовят в Петросовете! Мальчишкам-газетчикам! "Экстренный выпуск!". Как бомба будет! Так что надо дожить до этой ночи.
Снова заглядывает поручик Чистяков.
– Поручик, я очень на вас надеюсь. Ни на шаг не отпускайте Михаила Ивановича, – просит Рутенберг. – Полицейские агенты с вами?
– Так точно!
Петроград. Смольный. Штаб.
Комната Иоффе. День.
Расталкивая всех, через зал пробираются возбужденные Зиновьев и Каменев. Влетают в комнату.
Иоффе сидит на полу, на аккуратно расстеленных листах газеты "Правда" в позе буддийского монаха. Медитирует.
– Товарищ Иоффе, это же провокация! – кричит Зиновьев, – Это заявление Ленина… Разве мы не имеем право высказать свое мнение публично?! Если нас не слышит ЦК! И газета "Правда" нам этой возможности не предоставляет!
– Да! Я как-никак редактор этой самой "Правды"! – кричит Каменев, – И мне затыкают рот, как последнему корректору!
Ленин смеет назвать нас штрейкбрехерами! Изменниками делу революции. А мы уверены, что любое вооруженное…
КОММЕНТАРИЙ:
Буквально за несколько дней до переворота, члены Центрального комитета партии большевиков Зиновьев и Каменев опубликовали в не большевистской газете "Новая жизнь" свои соображения о том, что вооруженное восстание преждевременно. Ленин тут же объявил их в своей газете "Правда" изменниками и штрейкбрехерами революции. Дескать, они выдали Керенскому решение партии о вооруженном восстании.
Иоффе выходит из процесса медитации. Открывает глаза. Смотрит вверх на мечущихся болтунов. Делает им пальчиком, мол, наклонитесь. Те затихают и наклоняются.
– Товарищи, – тихо говорит Иоффе. – У вас есть Троцкий. Есть Яша Свердлов. Я же готовлю съезд. Я готовлю вообще всё. Практикой занимаюсь. А по вопросам теории… Как учит нас товарищ Троцкий – вода кипит при температуре сто градусов. Как учит нас товарищ Ленин – воду надо довести до температуры сто градусов. И она закипит!
– Не юродствуйте! – орет Зиновьев.
– А я не юродствую. Я хочу, чтобы вы были реалистами. Обливайте друг друга, чем хотите. На бумаге! Ситуация предопределена. Вопрос просто в драматичности развития событий. И вообще, жаль, что вы не занимаетесь психоанализом. Вот профессор…
– Адлер! Адлер! – раздраженно орут хором Зиновьев с Каменевым, и вылетают из комнаты.
Они пробираются через толпу суетящихся в зале штаба активистов и наталкиваются на Антонова-Овсеенко. Выбивают у него из рук бумаги. Листы рассыпаются по полу.
За этим наблюдает Сталин. Он сидит в углу у окна и пьет чай.
Антонов-Овсеенко и его адъютант – громадный матрос – подбирают бумаги с пола. А Зиновьев и Каменев, продолжая спорить, движутся дальше.
Антонов-Овсеенко зло смотрит им вслед.
КОММЕНТАРИЙ:
Когда в 1936 году Зиновьева и Каменева приговорят к смертной казни, Антонов-Овсеенко обратится к Сталину с просьбой предоставить ему возможность лично их расстрелять.
Петроград. Крейсер "Аврора".
День.
По набережной к крейсеру подъезжает грузовик. Группа рабочих сгружает и заносит на корабль ящики со снарядами. Комендор Огнев показывает место рядом с пушкой. Ящики тяжелые. Рабочие неаккуратно тащат их по палубе. Крышки отваливаются. И вездесущий дождь моросит на зарядные картузы с порохом.
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Мариинский дворец.
Кабинет Керенского.
Ранний вечер.
В кабинет заглядывает чиновник. В глубине Керенский торопливо укладывает какие-то бумаги в стоящий на столе саквояж. Его адъютант подносит ещё какие-то листы. Керенский перебирает их, часть бросает на пол, часть кладёт в саквояж. – Александр Фёдорович, – проходит к нему чиновник, протягивает папку, – Вы уж извините, но очень надо. Пятый день добиваюсь. Без Вашей подписи никак.
– Конечно, конечно, Уважаемый Антон Павлович! Подпишу обязательно! Но давайте завтра утром. В одиннадцать приходите. Да что там! Приходите в десять! А пока извините, бегу.
Керенский закрывает саквояж на ключик и быстро выходит из кабинета. Адъютант подхватывает саквояж и исчезает следом за ним.
Огромный кабинет. Сдвинутая мебель, распахнутый пустой сейф. В открытое окно врывается ветер. Он полощет тяжёлую бархатную портьеру, ворошит валяющиеся на полу бумаги. Чиновник подходит к окну, закрывает его. Смотрит во двор.
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Мариинский дворец. Двор.
Вечер.
Возле второго подъезда стоит авто. На радиаторе развевается флажок США. Машина посла Соединённых штатов Френсиса. Как тот и обещал. Из подъезда торопливо выходит Керенский, садится в машину. Следом за ним его адъютант с саквояжем. Машина трогается.
КОММЕНТАРИЙ:
Термин "восстание" подсунул большевикам, как не странно Керенский. Утром 24 октября на заседании Совета Российской республики он заявил:… в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности – это есть попытка поднять чернь против существующего порядка и сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплочёнными полками железного кулака Вильгельма!"
Петроград. Губернская управа.
Вечер.
Рутенберг идет по пустым гулким коридорам. Дергает двери кабинетов. Всё закрыто. Доходит до своего кабинета. Входит.
Со стула поднимается ротмистр Маслов-Лисичкин из сыскного отдела. Тот самый, что с напомаженным пробором и аккуратно подстриженными усиками:
– Слава Богу, дождался вас, господин Рутенберг.
– В чем дело? Почему никого в здании?
– Оперативная информация… Сегодня ночью в город под видом матросов эскадры прибывают ударные группы боевиков – шюцкоровцев из Финляндии. Они заменят рабочих и солдат во всех патрулях и оцеплениях казарм, расставленных Петросоветом. А завтра примут участие в этом многотысячном шествии к Мариинскому дворцу. Апофеозом манифестации будет арест правительства. А потом съезд депутатов, который начинается сегодня, возьмет власть в свои руки.
– Неужели нельзя организовать оборону?!
– С кем?! Сами знаете, в гарнизоне ни одной боеспособной единицы. Казаки держат нейтралитет. Юнкерские училища годятся только для затыкания дыр. Увы, удержать информацию в нашем управлении не удалось. Так что все ушли. И в полицейские участки сообщено. Тоже расходятся. Я остался вас предупредить. Уходите. Сейчас лучше всего никуда и ни во что не вмешиваться.
– А что с охраной чиновников?
– Оставлена только у соответствующих форме "номер один".
– А сотрудники, которых мы выделили от нашего управления для охраны министра Терещенко?!
– Они доложили, что Терещенко с супругой уехали в Зимний дворец. Обедать. Доложили и тоже ушли-с.
– Как?! Но ведь Терещенко нужна охрана!
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
Толпы слоняющихся без дела моряков. В город их из Кронштадта привезли, а "Разойдись!" команда не поступала. Держаться, мол, вместе. Экипажами кораблей. До завтрашней демонстрации.
От безделья, холода и сырости они жгут костры, пристают к редким прохожим.
Мимо них проезжает кортеж секретаря Петроградского военно-революционного комитета Антонова-Овсеенко. Броневик впереди, броневик позади. В середине два грузовика моряков и автомобиль с "самим". С ним иностранные журналисты. Среди них, конечно, Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
Матросы криками и свистом знаменуют проезд начальничка.
На набережной стоит автомобиль гауптмана, а сам он в солдатской шинели и папахе невдалеке, рядом с грузовиком своих боевиков. Одеты они по-разному. Кто в солдатской одежде, кто под рабочего замаскирован, кто под матроса.
Лёха смотрит вслед. На этот раз он в форме военного моряка. Бушлат, бескозырка. Маузер в деревянной кобуре.
– Почесали большевички, бля, – говорит он, – А что за девка там у них? И ребята странные?
– Журналисты. Иностранные, – говорит гауптман, – Так! Начинаем, Лёха! Вот схема. Третий этаж. Это комната, где он обычно останавливается, когда наезжает во дворец. Окна сюда. И чтобы всё тихо! Главное, папка с бумагами. Да и сам он. Живой!
Двое боевиков из группы гауптмана отжимают замок на подвальном люке, используемом для доставки угля и дров во дворец. Ныряют в проем на разведку. Остальные группируются для входа. Ждут.
Никого. Тогда в проем ныряет Лёха.
Петроград. Зимний дворец.
Подвал. Вечер.
Лёха осторожно движется по коридору. За углом шум.
– Не положено тут шляться! По каким таким делам?! Сейчас вызываю начальника караула! – разоряется толстый фельдфебель.
Перед ним, в окружении вооружённых юнкеров, стоят два боевика гауптмана, посланные, было, на разведку.
Лёха бегом возвращается назад. Выбирается из подвала.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
Лёха подбегает к гауптману:
– Полундра, Франц Иванович. Напоролись на патруль. Ну, что, будем заваливать юнкеров?
– Ты что?! Повторяю, шум нам не нужен!
– О! – Лёха смотрит на матросов у костра, – сейчас их кликну.
– С ума сошел?!
– Франц Иванович, команда какая?! Чтоб без шухера! Правильно? Но если вокруг большой шухер? Тогда ж мы незаметны. Так что дайте-ка, вот эту вашу бутылку вина, – Лёха достает из ящичка в авто гауптмана красивую бутылку.
– Э-э! "Абрау-Дюрсо" 1900 года! – кричит гауптман.
Лёха подмигивает ему. Размахивая бутылкой, он несется к группе матросов:
– Братва! Юнкера-суки кореша обижают! Мы туда за вином наладились, а они, падлы…
– Вино?! А, ну-ка дай! – оживляется бойкий матрос и его приятели.
– Да, там его в подвалах залейся! Царские запасы! А моего кореша… Мол, не имеешь права. А у нас ведь, братцы, все права!
– Как вы туда забрались?
– Так покажу! Только вызволите, братцы!
Волна матросов врывается в люк.
Петроград. Зимний дворец.
Подвал. Вечер.
Матросы несутся по коридору. Патруль юнкеров сметен. Лёха сверяется с планом, выводит матросов на нужные двери. Взламывает засов. В огромном подвале бочки, ящики с вином…
Толпа рвется внутрь. Весело!
Лёха с грустью вздыхает, но дело прежде всего.
Он убегает по лестнице наверх. А за ним его боевики.
Петроград. Улицы. Вечер.
По вечерним улицам несется автомобиль. За рулем ротмистр Маслов-Лисичкин. На пустой Дворцовой площади у ворот Зимнего дворца автомобиль резко тормозит.
Выскакивает Рутенберг. Он показывает пропуск юнкерам и проносится по лестнице Дворца.
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
Горят люстры. Фраки, белые скатерти, официанты. Фарфор, хрусталь. Это обедают министры: контр-адмирал Вердеревский, министры Кишкин, Коновалов, Маслов, Ливеровский, Гвоздев, Малянтович, Салазкин, Бернацкий, Никитин, Карташев, Верховский.
И среди них министр иностранных дел Терещенко. С Марго.
В дверь влетает Рутенберг. Машет рукой Терещенко.
Тот неторопливо подходит.
– Почему вы здесь?! – задыхаясь от бега, шепчет Рутенберг.
– Ну, знаете, у беременных женщин свои причуды, – спокойно говорит Терещенко. – Мари очень любит именно эти котлеты "де-воляй" Упросила.
– Немедленно! Хватайте Марго! Уносите ноги!
Тут до Терещенко наконец-то доходит.
Они все выскакивают из столовой. С ними поручик Чистяков.
Петроград. Зимний дворец.
Коридор. Вечер.
– Туда, к машине! – кричит Рутенберг.
– Но мое манто и сумочка! – возмущается Марго.
– Минуту! Здесь, рядом комната, в которой мы останавливаемся, – поясняет Терещенко.
Они бегут по коридору.
Петроград. Зимний дворец.
Комната. Вечер.
Терещенко, Марго, Рутенберг и поручик Чистяков влетают в комнату.
– Надеюсь, что документы в надежном месте?! – спрашивает Рутенберг.
– Да! Вот они при мне в этой папке!
– Остолоп! – кричит в досаде Рутенберг.
Стук в дверь. Рутенберг и поручик Чистяков хватаются за револьверы.
– Войдите! – кричит адъютант Чистяков.
В дверях официант кухмистерской службы:
– Господин министр, котлеты "де-воляй" поданы! – величаво объявляет он, – Горячие! Извольте обедать. Удаляется с достоинством.
– Чистяков, голубчик, берите Марго, – торопит Рутенберг, – и к моему автомобилю! Он со стороны площади. Там ротмистр Маслов-Лисичкин. Мы за вами. Но, если через десять минут нас не будет… Ходу!
– А Михаил Иванович?! – беспокоится Чистяков.
– Я как-нибудь. Я с другом, – Терещенко показывает на Рутенберга.
– А вы, месье Рутенберг, забавный, – лепечет по-французски Марго.
– Да, уж забавней не бывает. Сейчас, мадмуазель, шлепнут нахуй и вас и вашего Мишеля. Бегите, поручик! Уводите девочку! Быстрее, быстрее!
– Осторожно! Не поцарапайте сумочку! – вскрикивает Марго.
Петроград. Зимний дворец.
Вечер.
Поручик Чистяков с Марго быстро спускаются по лестнице. Мимо, не обратив внимания на офицера с дамой, пробегает Лёха с боевиками.
Петроград. Зимний дворец.
Комната. Вечер.
Стук в дверь.
– Да-да! Мы уже идем! – кричит Терещенко. – Эти навязчивые официанты. Интересно, царя они тоже теребили?
Дверь распахивается. Влетает Лёха и пара его подручных. Рутенберга они не замечают. Тот ныряет в портьеру у двери.
– Ну! Здравствуйте вам, господин Терещенко! – говорит Лёха.
– В чем дело?! Потрудитесь выйти! – кричит Терещенко.
– А сейчас и выйдем. – Лёха достает маузер. – Только вместе с вами, барин. И с папочкой. Красивая такая, кожаная.
– Какая папка?
Терещенко оглядывается. На столе нет папки, а в комнате Рутенберга.
– Понял. Не хотите по мирному, – Лёха обыскивает Терещенко, нет ли оружия. – Петро, выводи дядю, а мы тут пошарим.
Рутенберг у двери. За портьерой. Папка у него подмышкой. Он тихо извлекает ключ, вставленный в дверной замок с внутренней стороны и выскальзывает в коридор.
Петроград. Зимний дворец.
Коридор. Вечер.
Рутенберг вставляет ключ с внешней стороны двери. Ждет.
Выходит Терещенко. Как только на пороге появляется сопровождающий его Петро, Рутенберг с размаху захлопывает дубовую створку двери прямо тому в лоб и проворачивает ключ.
Запертые боевики начинают ломиться в дверь.
– Бегите быстрее, Миша! – кричит Рутенберг, – Я попридержу! В столовую! При свидетелях вас побоятся тронуть! – он перебрасывает папку Терещенко, – Спрячьте где-нибудь!
Терещенко бежит по коридору. Рутенберг стреляет сквозь дверь. Там крик. На некоторое время от двери отошли и не ломают.
Рутенберг стреляет сквозь двери еще несколько раз и бросается следом за Терещенко. Он уже в конце коридора, когда дверь всё-таки раскрывается от ударов и, вылетевшие из комнаты боевики открывают огонь.
Рутенберга легко ранят. В руку. Он делает еще пару выстрелов и отбрасывает ненужный револьвер. Бежит.