Петроград. Дворцовая площадь.
Вечер.
Среди штабелей дров, ежегодно заготовляемых для отопления дворца, стоит автомобиль Маслова-Лисичкина. В нем поручик Чистяков и Марго. За рулем сам ротмистр. Он слышит выстрелы и трогает. Автомобиль выкатывается с площади.
Петроград. Зимний дворец.
Анфилады. Вечер.
Стрельба и крики привлекают внимание гуляющей по Дворцу пьяной толпы матросов. Они бегут по анфиладе. Большая дверь. Матросы распахивают ее и попадают как бы в другой мир.
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
Фраки, белые скатерти, зеркала. Фарфор, хрусталь. Серебряные супницы. Официанты в белых перчатках.
И что важно – на случай аварии с электричеством, несмотря на люстры над головой, на столах батарейные фонари, как на кораблях.
Толпа моряков застывает в дверях.
– Батюшки! – изумляется "бойкий матрос". – Это что еще за херотень?! – он проходит к столам, где замерли от неожиданности министры.
– Вы кто такие? – строго спрашивает его министр юстиции Малянтович.
– А вы кто такие?!
– Мы министры Временного правительства! Вы не имеете права здесь находиться!
Ропот в толпе. "Бойкий матрос" оглядывается на своих:
– Мы… Это… Революция! Долой буржуазию! Понятно. Значит, рубаете щи с котлетами. Ну-ка!
"Бойкий матрос" поднимает крышку супницы, которая в руках застывшего от ужаса официанта. Нюхает.
Терещенко влетает в столовую. Оценивает ситуацию. Лихорадочно оглядывается. Ищет глазами, куда деть папку.
Пользуясь моментом, что все смотрят на матросика и официанта, он сначала сует ее под скатерть на столе, но потом отходит к стене и засовывает ее в щель между белыми деревянными панелями.
К этому времени в столовую вбегают раненый Рутенберг и преследователи. Последним появляется и сам гауптман.
– Я министр юстиции Малянтович! – кричит министр. – Я требую немедленно прекратить безобразие. Пошли вон!
Толпа гудит.
– Ша, братва! Сейчас! – орет "бойкий матрос". – Это ты кому "пошли вон!"?! Это ты нам, боевым морякам, которые шкуру за тебя… Под германские снаряды! Чтобы ты тут с этой миски серебряными ложками хлебал?!
"Бойкий матрос" хватает супницу из рук официанта и переворачивает на голову Малянтовичу.
Толпа гогочет и с ревом начинает вливаться в дверь столовой.
Гауптман выхватывает маузер и стреляет в потолок. Вокруг него, ощетинившись маузерами, группируются боевики.
– Всем стоять! Перестреляем к черту! А ну, выходи! – кричит гапутман.
Лёха подскакивает с маузером к "бойкому матросу":
– Ай-яй-яй, братишка, я же тебе где вино показал. Нахера ж ты по лестнице поднялся? А, ну, пошел!
Толпа в замешательстве вываливается из столовой. Дубовые двери закрываются. Официанты начинают баррикадировать их столами. Заодно баррикадируют двери на кухню.
Терещенко пробирается к Рутенбергу. Салфеткой со стола они перевязывают руку Рутенбергу.
– Хорошо, что только царапнуло.
– Папка? – шепчет Рутенберг.
– Спрятал.
К гауптману подходит министр Малянтович, с которого официанты стащили супницу. Но трюфеля еще на голове и в усах лапша.
– Спасибо, гражданин солдат! Вы восстановили справедливость!
В это время очнувшаяся от гипноза толпа начинает реветь. В двери начинают ломиться. Лёха стреляет в потолок:
– Отойти от дверей, братва! – он бросается к гауптману, – Берем "дядю". Вон он! И уходим через кухню. Повара показали как.
– Не можем! Нет! – говорит твердо гапутман. – Это высшие чиновники! Власть! Это мы сюда допустили пьяную матросню. На нас ответственность. Продолжаем блокировать все двери. Думаем, Лёха! Думаем!
За окном гудки. Лёха и гауптман выглядывают в окно.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
По набережной в обратную сторону движется кортеж Антонова-Овсеенко. Впереди броневик. Сзади броневик.
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
Лёха соображает. В два прыжка, схватив со стола фонарь, он бросается к окну. Стреляет в сторону кавалькады, привлекая внимание. А потом, высунувшись и рискуя вывалиться, начинает семафорить этим фонарём. Азбука Морзе.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
Внизу в кавалькаде матросы читают Антонову-Овсеенко передаваемый текст. Это сигнал "Внимание, прошу помощи!". Колонна останавливается. Все смотрят вверх. Лёха неистово машет руками и орет из всех сил:
– Полундра!
Антонов-Овсеенко с отрядом врывается во дворец.
Петроград. Зимний дворец. Анфилады.
Вечер.
Гульба. Матросы гоняются за медсестрами из госпиталя. В углу уже выстроилась очередь. Там насилуют солдаток из женского батальона. Валяются вдрызг пьяные матросы.
Группа Антонова-Овсеенко прорывается к столовой. У дверей беснуется толпа во главе с "бойким матросом". Огромный адъютант Антонова-Овсеенко расталкивает толпу:
– Кончать бузить! Открыть двери!
Двери открываются. Антонов-Овсеенко со своей группой входит в столовую. Двери закрываются.
Петроград. Набережная. Крейсер "Аврора".
Вечер.
Пусто на палубе, пусто на трапе. Дождь. В кубрике пьют водку двое. Комиссар Белышев и комендор Евдоким Огнев. Выпито изрядно.
Взгляд Белышева падает на часы, висящие в кубрике. На них скоро девять. Правда, девять часов вечера, но что для пьяного время суток?
– Евдоким! Я вспомнил! У в девять ноль-ноль! Приказ по Центробалту! Cам главный… Антонов-Овсеенко! Иди, стреляй! Кому говорю!
Комендор Огнев пьяно отмахивается.
– Контр… Кон-тр-лю… Люцинер ты, Евдоким! – с трудом произносит комиссар Белышев, – Я доложу товарищу Анто… что ты про…
– Нет, я за!
– Тогда пошел и… Огонь!
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
Сбившиеся в кучу официанты и министры. Один из официантов аккуратно заворачивает в салфетку десяток серебряных вилок, ложек, ножей и незаметно втискивает в ту самую щель, куда засунул папку Терещенко. Потом из жадности сует туда и серебряный поднос.
Гауптман представляется Антонову-Овсеенко:
– Иван Балодис. Выполняю специальное задание Петросовета и лично товарища Иоффе. Здесь министры Временного правительства.
Антонов-Овсеенко подходит вплотную к министрам, поправляет очки, вглядывается в лица:
– Оп-па на! Да! Министры! Вот вы, это…
– Министр юстиции Малянтович!
– А чего вы тут делаете?
– Обедаем! Как я понимаю, вы представитель этого самого… Совета депутатов. Я от имени всех министров прошу принять меры к нашей охране. Иначе нас просто разорвут на части, – заявляет Малянтович.
– Охранять… – туго соображает Антонов-Овсеенко. – Только как? Вон, какая толпа под дверьми.
– Да, не удержим матросню. Пьяные. А вы… – подсказывает ему гауптман, – министров арестуйте. И выведите.
– Да? Но я же… Это… – Антонов-Овсеенко резко оглядывается, потому что двери уже разлетаются и толпа врывается в столовую.
Охрана Антонова-Овсеенко ощеривается винтовками.
Но у толпы тоже винтовки.
Все замирают.
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Набережная. Крейсер "Аврора".
Вечер.
Комендор Евдоким Огнев выбирается на мокрую палубу. Ковыляет к пушке, спотыкаясь о доски, трубы.
Возле пушки он преображается. Куда девается вся пьяная расхлябанность. Он весь как взведенная боевая пружина. Хорошо, видать, муштровали комендора.
Сам себе командует:
– Трубка "восемь"! Прицел "два"! Заряжай! – четкими отработанными движениями заряжает. Лязгает затвором, – Изготовиться! Пали!
Дергает шнур. Выстрел!
Петроград. Зимний дворец. Малая столовая.
Вечер.
Громовой раскат. Как-никак пушка калибра 152 мм! Да еще и близко. Все инстинктивно пригибаются. Замирают.
Сам Антонов-Овсеенко потрясен этим эффектом.
– Погоди, а чего это сегодня? Это же завтра должно быть? – бормочет он себе под нос, но потом прокашливается и громко, уверенно заявляет: – Слыхали! Это крейсер "Аврора" по моему приказу! Прошу сохранять революционную дисциплину! Именем Петроградского совета депутатов! Временное правительство арестовывается! И мы их… в Петропавловскую крепость! Всех!
Министр Малянтович, с опаской оглядывается на присмиревшую толпу. Он испуган, но старается соблюсти приличия:
– Временное правительство подчиняется насилию! – заявляет он.
Петроград. Набережная. Крейсер "Аврора".
Вечер.
Комендор Евдоким Огнев опять сам себе командует:
– Трубка "восемь"! Прицел "два"! Заряжай! – Четкими отработанными движениями заряжает следующий заряд. Лязгает затвором: – Изготовиться! Пали!
Дергает шнур. Тишина. Еще раз дергает. Тишина. Открывает другой ящик с зарядами. Там вода.
– Бля! Сырой порох…
Комендор с трудом ковыляет по палубе под дождем. Спускается по трапу в кубрик.
Кричит Белышеву:
– Саня! Сырой порох привезли, суки!
Белышев спит мертвецким сном.
Огнев не удерживается на ногах, падает на пол и мгновенно проваливается в сон.
КОММЕНТАРИЙ:
Большевики назначат эту огр, пустую консервную банку символом "великой пролетарской революции". В течение почти сотни лет у крейсера "Аврора" будет статус корабля № 1 военно-морского флота СССР, а затем Российской Федерации. Для революционеров всех мастей он станет фетишем, объектом поклонения. О нём будут слагать легенды, симфонии, кантаты, песни, стихи и снимать фильмы. Одним из первых мифотворцев станет великий советский кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн (фильм "Октябрь" 1927 год).
Петроград. Зимний дворец. Малая столовая.
Вечер.
Антонов-Овсеенко жмет руку гауптману:
– Спасибо за содействие. А то порвали бы этих министров на части.
– Одно дело делаем, товарищ. Разрешите моему сотруднику провести операцию по отправке. Человек он умелый, ответственный.
– Давай!
Гапутман подмигивает Лёхе. Тот озорно поправляет бескозырку, маузер на боку:
– Полундра! Пары держать! Швартовы отдать! Построили министров-капиталистов в колонну по одному. Примкнули штыки! Взяли в коробочку!
Министры надевают пальто, шляпы. Министр Малянтович подхватывает было свой саквояж. Да и другие берут свои портфели.
– Отставить! – командует Лёха, выхватывает саквояж у министра Малянтовича и ставит на стол. – Вещички, бумажечки, граждане арестованные, оставляем!
Боевики отбирают портфели у министров, складывают их в угол.
– Пошли! – командует Лёха.
Мигает своим подручным. Двое из них, с маузерами, становятся по бокам возле Терещенко. Так и выходят, охраняя его.
В результате выстраивается живой коридор из бойцов отряда Антонова-Овсеенко.
Толпа расступается. Крики со всех сторон:
– Да, штыками их. У, жирные морды! В Неву! Топить!
Министров выводят. Среди них раненый Рутенберг.
Кто-то из толпы пытается ударить Терещенко. Подручные Лёхи пресекают эту попытку.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
Дождь. Министров усаживают в крытый брезентом грузовик из эскорта Антонова-Овсеенко.
Боевики гауптмана тянут Терещенко в свою машину. Но Рутенберг вцепился и не пускает:
– Не имеете права! Все министры должны быть вместе!
А тут еще набегают иностранные журналисты из кавалькады Антонова-Овсеенко. Среди них Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант. Рид смотрит на Терещенко. Терещенко на Рида.
Забрать Терещенко на виду у всех нельзя. Боевики гауптмана отступают.
Рутенберг и Терещенко садятся в грузовик к остальным министрам.
Кавалькада Антонова-Овсеенко двигается к Петропавловской крепости.
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
В опустевшей столовой под руководством гауптмана идет тщательный обыск. Ему подносят портфели и саквояжи министров, разные бумаги. Он всё пересматривает и отбрасывает.
Идет вдоль стен.
Его внимание привлекает щель в деревянной панели. Показывает на нее. Один из подручных засовывает туда руку. Ничего.
Боевик берет большой столовый нож, отгибает панель. Выуживает оттуда поднос и сверток с серебряными ложками.
При этом папка Терещенко опускается за панелью еще глубже.
Боевик показывает найденное гауптману. Оба смеются. Больше к этой щели не подходят.
Петроград. Улица Сердобольская, дом 1, квартира 41.
Конспиративная квартира Ленина.
Вечер.
Ленин пишет. Потом спохватывается. Смотрит на часы. Выбегает на кухню. Дает записку хозяйке квартиры, просит ее:
– Маргарита Васильевна, дорогая! Вы уж извините, но это архисрочно. Прямо Свердлову! Мимо этого остолопа Джугашвили.
Хозяйка квартиры надевает пальто, берет зонт. Уходит.
Ленин проходит в кухню. Там Эйно задумчиво стругает какую-то деревянную игрушку.
– Послушайте, Эйно, необходимо, чтобы вы доставили вот эту записочку товарищам на Путиловском.
Эйно быстро собирается:
– Нарушаю инструкцию, Владимир Ильич. Оставляю одного. Но вы уж осторожненько. К двери и не подходите.
– Перестаньте, Эйно. Я конспиратор опытный.
– Владимир Ильич, я всё хотел спросить, – шепчет Эйно. – А если с фронта войска перекинут в Петроград? Как в июле?
– Немцы не позволят Керенскому снять с фронта ни одного солдата, – шепчет ему Ленин.
Эйно пытается осознать услышанное.
КОММЕНТАРИЙ:
Эйно Рахья переживёт многих персонажей того безумного 1917 года. Молчалив будет финн. Но, видимо, до поры, до времени… Он умрет в 1936 году. Официальная версия – туберкулез и злоупотребление алкоголем.
Эйно уходит. Ленин прислушивается и, когда хлопает дверь парадного, крадучись, покидает квартиру через чёрный ход.
Вид у него затрапезный. Потертые брюки, старенький пиджачок. На рубашке не хватает пуговиц. Да и воротничок засаленный. Поверх накинута видавшая виды тужурка.
Петроград. Улица Сердобольская, дом 1.
Дворницкая.
Вечер.
Ленин спускается по лестнице в подвал в дворницкую. Дворник тотчас же подхватывается и, взяв метлу, выходит наружу. Караулить.
В дворницкой на столе кипит самовар. Человек, сидящий спиной к двери и пьющий чай, наливает вторую чашку. Пододвигает ее присевшему к столу Ленину. Это граф Мирбах.
– Чай с баранками, как вы, герр Ульянов, любите.
– Какие новости?
– Отследили. Он появился в Зимнем дворце. Там ведь по-прежнему действует царская кухмистерская служба. Повара отменные… Постараемся взять его. Главное, изъять документы и понять, нет ли утечки.
– А если уже… Вы же мне обещали! Тогда, в Берлине.
– Генеральный штаб, герр Ульянов, это огромный бюрократический аппарат. У них свои правила. Бумага входящая, бумага исходящая. И обязательно найдется человек, который за большие деньги сделает копию. А заплачено было видно много. Теперь, по сути…
– Мы с Троцким… – вступает Ленин.
– Простите, "Мы с Троцким" некорректное утверждение. Вы же умный человек. У Бронштейна свои директивы. Оттуда. И он должен их придерживаться. Пока наблюдается совпадение интересов. Но конфликт обязательно случится.
Это, кроме того, что вы оба большие наполеоны.
– Вы правы, герр Мирбах. Я ему о вооруженном захвате власти, а он тянет до Съезда и твердит, что рано, рано…
– Сегодня рано, а завтра может быть поздно! Во всяком случае, для вас, герр Ульянов. Сами понимаете, что… Проделана большая работа, потрачены миллионы. Здесь. В Москве. Везде!
– Сегодня рано, а завтра может быть поздно, – бормочет себе под нос Ленин.
Вдруг лампочка под потолком дворницкой мигает несколько раз. Тухнет.
Мирбах невозмутимо подносит зажигалку к свече на столе. Мятущееся пламя освещает лица.
– Извините, герр Ульянов, но перебои в подаче электроэнергии в городе тоже входят в план наших мероприятий. Короче. Тут ведь и лупа не понадобится, чтобы разглядеть намерения Троцкого. Хотим мы или нет, но в Петрограде сегодня хозяин он. А как же! Он пользуется ситуацией, которую, мы, не покладая рук, выстраиваем, и деньгами, которые мы даём. Ведь под вас же даём, герр Ульянов! Но вы-то и носа не высовываете. Зато Троцкий вездесущ. И теперь он хочет придать легитимность этому своему положению. Поэтому ему нужно, чтобы сначала съезд Советов. И этот съезд, который, кстати, уже начался час назад, утвердит его полномочия… Что тогда? Придется признать Троцкого. И не только нам.
Опрокинутое лицо Ленина. Он в отчаянии.
– Короче! – рубит Мирбах, – Через три часа город будет полностью накрыт. Все казармы будут заблокированы. Почта, телеграф, мосты, банки, вокзалы.
– Почта, телеграф, мосты, банки, вокзалы… – бормочет Ленин.
– Да, вокзалы! Это была наша ошибка в июле. Тогда казаки из Москвы… Итак, завтра утром кто-то должен от имени народа арестовывать Временное правительство и объявлять себя властью. Кто?!
– Вы, герр Мирбах, наверное, жалеете, что остановили свой выбор на мне, а не на… Ну, на том… Которого предлагал ваш заместитель… – с трудом произносит Ленин.
– Откровенно? – спрашивает граф Мирбах.
– Да.
Граф Мирбах долго смотрит на Ленина…
Вдруг хлопает дверь. Собеседники вскакивают.
По ступенькам сбегает гауптман.
Отводит Мирбаха в угол и что-то докладывает ему на ухо.
Ленин один у стола с самоваром. Сгорбившись. Губы его дрожат. Он близок к истерике.
И тут Мирбах взрывается смехом: