- У вас немало очевидных преимуществ, мистер Крим, - сообразительность, нестандартность мышления, и такое неотъемлемое достоинство, как независимость - истинно американское достоинство - на этом перечень моих достоинств оказался почему-то исчерпанным. - Но в вашем характере есть нетерпимость, из-за которой мы вынуждены отклонять вашу кандидатуру, когда открывается возможность кого-то повысить.
- Нетерпимость, мистер Смедли? Господи, что касается проблемы гражданских прав…
- Я не о том, мистер Крим. Терпеливость - обоюдоострое орудие…
- Вы имеете в виду терпимость, мистер Смедли, - не удержался я. - Если вы посмотрите мою биографию, то увидите, что там в этом смысле всё полный порядок.
- По-моему, это в принципе одно и то же, мистер Крим, - сказал Смедли, и его голубые глаза за стёклами очков в металлической оправе чуть прищурились.
- Видите ли, терпеливость означает умение терпеть. Терпимость означает ещё и способность уважать.
- Спасибо, мистер Крим, - ему потребовалось очень много сил, чтобы сохранить отеческие интонации при этих моих словах. - Порой я удивляюсь, мистер Крим, почему вы отвергаете преимущества коллективных усилий. Мы здесь работаем как одна команда. Но вы постоянно отказываетесь стать частью этого механизма. Вот это и называется нетерпимостью, - осторожно выговорил он последнее слово. - Я имею в виду вашу терпимость по отношению к нам, нашим принципам, традициям. Теперь возьмём хотя бы дело Брендона. Компания обратилась к вам, потому что нам угрожает серьёзная финансовая потеря. Выплата миллиона долларов - это горькая пилюля, и проглотить её тяжело многим страховым фирмам. Мы вам доверяем. Мы убеждены, что вы в состоянии отыскать девушку, а если, не приведи Господь, её похитили, вы можете провести переговоры с похитителями так, чтобы не подвергать её жизнь опасности. Её безопасность, мистер Крим, - наша главная забота. Разумеется, в подобных ситуациях мы готовы пойти на весьма значительные расходы, но когда вы требуете сто тысяч долларов, за которые не собираетесь в дальнейшем отчитываться, это, на мой взгляд, есть не что иное, как проявление неуважения к нашей организации.
- Какое может быть неуважение, когда речь идёт о ста тысячах?
- На мой взгляд, это требование просто абсурдно.
- Тогда почему бы нам не забыть об этом? спросил я, тщетно пытаясь скрыть своё раздражение.
- Вы сами прекрасно понимаете, что именно мне вами поручено. Как же мне прикажете действовать? Будьте же реалистами. Предположим, девицу взяли да и похитили. Кто способен провернуть такое дельце? Психопаты, одиночки-болваны, наркоманы? Организованная преступность этим не занимается. Единственный способ сделать дело - спросить их о цене и выложить деньги, в которых не придётся отчитываться. Поэтому я и прошу, чтобы мой гонорар был частью этой суммы. Я не хочу, чтобы меня потом обвиняли в том, что я дою компанию.
- Это просто смехотворно! - отеческие интонации исчезли безвозвратно из голоса Смедли.
- Это паршивые три процента!
- Нашему терпению может прийти конец, Крим.
- Почему? - удивился я. - Впрочем, мы можем вернуться к упомянутому вами ранее моему достоинству, а именно - независимости. Я независим, как не знаю кто. Мне предложили читать курс по криминологии в университете Северной Каролины. Так что валяйте, увольняйте меня!
- Почему бы вам не успокоиться? - осведомился Смедли и добавил: - Какого чёрта вы смыслите в криминологии?
И тут мы оба улыбнулись. Я и не подозревал, что у Смедли может быть такая широкая, честная, открытая, всё понимающая улыбка.
- А что, если девица завтра объявится сама? спросил он меня, на что я только пожал плечами.
- Ну ладно, Харви, - сказал он. Назвав меня по имени, он как бы дал понять, что настала пора поговорить по делу. - Вы не собираетесь заниматься расследованием без крупного гонорара. Вы работаете на нас, но вы приглашаете меня уволить вас. Есть и другой вариант - мы вас покупаем. Я правильно излагаю факты?
- В общем-то да.
- Как вы сами квалифицируете ваши услуги?
- Насколько я знаю, я лучший детектив страхового бизнеса. Не только в этой фирме, а похоже, во всей стране. Если и существуют детективы получше, то я, признаться, их не встречал. Я, как ни крути, лучший…
- И самый неразборчивый в средствах…
- Лицензии меня пока что не лишал никто.
- Гонорар десять тысяч. Остальное - девяносто тысяч - подлежит возврату.
- Двадцать, - возразил я.
- Пятнадцать, Харви, и ни цента больше. - Восемьдесят пять тысяч долларов подлежат возврату.
- Без бумаг. На моё честное слово!
- Ладно. Вы, безусловно, один из самых наглых сукиных сынов, Харви Крим, каких мне только доводилось встречать в этой жизни. Но мне кажется, вам можно верить на слово.
- Большое спасибо, мистер Смедли.
- Как вам выдать деньги?
- Двумя подтверждёнными чеками. Пятнадцать тысяч - как доход. Остальные - деньги в обороте.
Смедли включил селекторную связь на своём до блеска отполированном старомодном письменном столе и распорядился выписать чеки. Затем откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев рук воедино, изучающе оглядел меня и наконец спросил:
- Харви, насколько подробно посвятил вас в суть дела Алекс Хантер? Кстати, отныне и впредь я буду называть вас Харви. Мне кажется ситуация того требует. Вы со мной не согласны?
- Да, да, конечно. Хантер рассказал мне о Брендоне и его дочери.
- Он не сообщил вам, сколько вносит за страховку Брендон.
- Пару сотен тысяч долларов.
- Ерунда! - фыркнул Смедли. - Гораздо больше! Не важно, сколько именно, но этого достаточно, чтобы заставить нас удвоить страховую сумму полиса на девицу, если он этого требует. Я не собираюсь вам читать лекцию о том, что такое деньги, потому как вы и без меня неплохо в этом разбираетесь, но поверьте, для Брендона существует один Бог - Доллар. Все прочие давным давно умерли.
- Сколько же стоит сам Брендон?
- Дьявол его знает, Харви. Впрочем, пожалуй, дьявол и правда знает. Такие люди, как он, не оцениваются по старым меркам. Вопрос в том, сколько денег он может пустить в ход, если того потребуют обстоятельства. Вот в чём вопрос. Может, миллиард, может, половину миллиарда, но он большой человек, Харви, очень даже большой.
- Я ослеплён и поражён.
- Очень мило с вашей стороны. А теперь слушайте меня внимательно. - Смедли перегнулся ко мне через свой стол красного дерева, значительно постукивая по его отполированной поверхности ухоженным указательным пальцем:
- Я не Алекс Хантер, Харви. Учтите это. И дело вам придётся иметь не с болванами полицейскими, а со мной. С Гомером Смедли, который родился пятьдесят лет назад в Акроне, штат Огайо, и сегодня является вице-президентом третьей по величине страховой компании в мире. Я кое-что знаю про вас и потому будет только справедливо, если и вы кое-что узнаете обо мне. Вы лихо провернули дело Сарбина, и я не сомневаюсь в ваших умственных способностях. Это, конечно, не тот интеллект, который годится на что-нибудь, кроме этого конкретного рода деятельности, но я тем не менее всё равно уважаю его, потому что интеллект в наши дни - в любом виде - на дороге не валяется. Через несколько минут я вручу вам два чека - два настолько невообразимых чека, что от них будет долго болеть голова у нашего главного бухгалтера, и тем не менее вы их от меня получите. Взамен мне требуется одно - Синтия Брендон. Она нужна мне целой и невредимой. Если вы мне её не достанете, то пеняйте на себя.
- А если она уже на том свете?
- Об этом вам следовало думать раньше, Харви.
- Как понять фразу "пеняйте на себя"?
- А вы немножко дайте волю вашему воображению. Скажу вам одно: если вы провалите дело, то пожалеете, что родились на этот свет. Я довольно влиятельный человек и уж куда опаснее, чем этот ваш Алекс Хантер.
- Я это вижу, - весело отозвался я, хотя никакого веселья, честно говоря, не испытывал.
- Вы можете сказать пас, Харви. Отказаться от поручения. В таком случае будете уволены, что в общем-то не такая уж болезненная процедура. Вы просто выйдете через эту дверь и всё.
- Нет, нет, мистер Смедли, - быстро отозвался я. - Пятнадцать тысяч - хорошие деньги, и за эту сумму я готов на многое. Я готов даже вызвать ваш гнев. Поэтому я займусь делом Синтии Брендон.
- Отлично. В таком случае немного подождите, Харви. Скоро прибудут чеки. Я человек занятой, и у меня ещё масса разных дел.
Глава вторая
Помню, как в детстве я сдавал тест на интеллектуальные способности. Среди вопросов был и такой. Диаграмма изображала поле, обнесённое забором. Говорилось, что поле покрыто густой травой, в которую угодил бейсбольный мяч.
Нужно было взять карандаш и показать, какой маршрут избирает тестируемый в поисках мяча.
Тогда мне было всего-навсего двенадцать-тринадцать лет, но я живо смекнул, что им от меня надо. Они хотели получить аккуратно заштрихованное решёткой пространство. Но я-то знал, что ни один нормальный человек так действовать не станет. Если бы одна машина зашвырнула мяч, а другой было дано задание его отыскать, может и получилась бы правильная решётка на диаграмме, но человек, даже вполне разумный, будет беспорядочно передвигаться туда-сюда, тыча ногой в траву, пытаясь припомнить, куда направлялся мяч, когда он перелетел через забор, и размышляя над тем, отскочил он от земли или нет. Диаграмма его передвижений должна была бы по справедливости представлять беспорядочные каракули, лишённые какой-либо последовательности и чёткости.
Примерно так я и работаю. Линии моих перемещений и представляют каракули идиота, лишённые смысла для всех, кроме меня самого. Меня считают хитрым, смекалистым, изворотливым детективом. Но я просто-напросто тычу ногой в траву, надеясь, что нащупаю пропавший мяч.
Иногда, правда, меня ведёт интуиция, но не так уверенно, чтобы этим можно было бы хвастаться. Если же мне начинает мерещиться какой-то отблеск надежды, я звоню Люсиль Демпси, заместителю заведующего Доннеловского филиала Нью-Йоркской публичной библиотеки. Вышеозначенный филиал находится на Пятьдесят третьей улице между Пятой и Шестой авеню, прямо напротив Музея современного искусства. До самого недавнего времени там можно было съесть отменный ланч за один доллар. Потом, правда, цены подскочили, но всё равно за эти деньги лучше вас нигде не покормят. Сегодня, когда я позвонил Люсиль, она ледяным тоном осведомилась, не собираюсь ли я ещё раз рискнуть потратиться на подорожавший ланч. На что я сурово сказал нет, и вместо этого предложил перекусить на Женской бирже, угол Мэдисон-авеню и Пятьдесят четвёртой улицы.
- Харви, ты, наверно, шутишь.
- У меня небольшой невроз, что верно, то верно.
- Ты просто прелесть. Ты последний из великих мотов. Это у тебя род недуга.
- Чем плоха Женская биржа?
- Ничем, Харви. Это восхитительное место, и там кормят лучше, чем где бы то ни было в городе, и потрясающе дёшево. Хоть раз в жизни возьми меня в плохой ресторан, где ланч стоит дороже, чем доллар восемьдесят центов. Я сама заплачу по счёту. Ну разве можно на тебя сердиться, Харви?
Я отправился в банк и по дороге думал о Люсиль. Такой же невротик, как и все остальные жители Нью-Йорка, я однажды решил, что мне полезно пройти через психоанализ. Я одиннадцать месяцев посещал доктора Фреда Бронстайна на Восточной 76-й улице. Во время одного из сеансов я заговорил о Люсиль. Я хорошо это помню - ведь этому предшествовало одиннадцать месяцев абсолютной ерунды.
- Док, - сказал я Бронстайну в то утро. - Есть такая Люсиль Демпси.
- Так, так, продолжайте, - отозвался он с присущей ему спокойной небрежностью, хотя пальцы его сомкнулись на рукоятке скальпеля, который он уже был готов вонзить в глубины моего подсознания.
- Ей двадцать девять лет, её рост пять футов семь дюймов, у неё волосы цвета мёда и карие глаза. Она вполне не глупа. Она родом из западного Массачусетса и работает в Доннеловском филиале Нью-Йоркской публичной библиотеки. Она выпускница Радклиффа. Она пресвитарианка, хотя относится к религии вполне спокойно. Она влюбилась в меня по причинам мне совершенно непонятным и хочет на мне жениться.
Наступила пауза. Выждав приличествующее количество секунд я спросил:
- Ну так как?
- В каком смысле?
- Чёрт побери! Вы не собираетесь ничего сказать на этот счёт?
- А что тут скажешь, Харви. Это вы псих. А моя задача - слушать, а не комментировать.
- Огорчительно слышать такое от доктора, который считает, что он не лишён чувства ответственности.
- Это точно, Харви. Не лишён.
Я заплатил ему наличными. Он хотел прислать мне счёт, но я заплатил наличными, ушёл и никогда больше не вернулся. Теперь я вспомнил об этом эпизоде, идучи в банк. Временами мне сильно не хватало доктора Бронстайна.
Когда в банке у меня находятся дела поважней, чем оформление чека на покрытие алиментов, я имею дело с одним из молодых сотрудников, которого зовут Фрэнк Маклеффлин. Он на два года меня моложе и относится ко мне с уважением. Он сидит за перегородкой в углу большого зала с мраморными стойками и изразцовым полом и приятно мне улыбается. Когда в этот раз я положил перед ним оба чека, он исполнился соответствующего почтения.
- Это большие деньги, мистер Крим, - одобрительно пробормотал он.
- Причём те, что в маленьком чеке, занесите на мой счёт.
- Очень интересно иметь дело с людьми, мистер Крим, - заметил он, - которые называют чек в пятнадцать тысяч долларов маленьким. Но я вполне понимаю, что поскольку вы частный детектив, то такие случаи нередко происходят…
- Я не частный детектив, мистер Маклеффлин. Я работаю в отделе расследований страховой компании.
- Я говорил моим детям, что вы частный детектив. Вы, надеюсь, не имеете ничего против.
- Нет, нет, на здоровье.
- И ещё я им рассказывал, что у вас есть при себе пистолет.
- Чего нет, того нет.
- Правда?
- Пистолета нет, - извиняющимся тоном повторил я. - Видите ли, я знаю многих полицейских, и они очень огорчились бы, если бы у меня при себе оказалось оружие. Даже если бы мне удалось получить на него разрешение, они бы сделали всё, чтобы лишить меня его.
- Потому что вы могли бы застрелить кого-то из важных особ?
- Потому что я мог бы застрелить себя самого.
- Себя самого?
- Так точно.
- Ну разве я могу рассказывать об этом моим малышам? Вы, наверное, разыгрываете меня.
- Разве что самую малость.
- А я могу рассказать детям о большом чеке - о том, который на восемьдесят пять тысяч.
- Почему бы нет?
- Вы уверены, что хотите получить всю сумму чеками "тревеллз"?
- Да, пять чеков по десять тысяч, пять по пять и десять по тысяче.
- Неплохая получится пачечка, мистер Крим.
- Пожалуй, что так.
- Что ж, я во всяком случае лишь служащий банка…
Так или иначе в этот день я опоздал на несколько минут на свидание с Люсиль Демпси. Мне пришлось ждать, пока ребята банка свяжутся по телефону с фирмой и удостоверятся, что выражение моего лица было столь же честным и чистым, как и мои руки. Люсиль оккупировала последний свободный столик на Женской бирже, и когда я плюхнулся на стул напротив неё, сказала:
- Господи, Харви, ты сияешь, как чеширский кот. У тебя часом не день рождения?
- Нет, но я только положил на имя Харви Л. Крима пятнадцать тысяч долларов.
- Они все твои, Харви?
- Целиком и полностью - за вычетом налогов и того, что я хочу выделить женщине, на которой когда-то был женат. Хочу предложить ей семь тысяч, чтобы она отпустила меня на свободу. По слухам, у неё сейчас роман с одним типом, так что скорее всего она их возьмёт. Это значит, что у меня остаётся две тысячи долларов. Хватит на то, чтобы нам с тобой пожениться, провести медовый месяц на Канарских островах, а потом въехать в одну из этих квартирок на Третьей авеню.
- Ты сошёл с ума, Харви! Давай лучше закажем чего-нибудь поесть.
Пока мы ждали, когда нам принесут еду и во время еды я поведал Люсиль историю о Синтии Брендон и о ста тысячах долларов.
- Я не верю, - сказала она, выслушав меня. - Не верю и всё тут.
Я показал ей чеки на восемьдесят пять тысяч - аккуратная такая пачечка.
- Всё равно не верю, - отозвалась Люсиль. - Но скажи на милость, почему ты хочешь, чтобы деньги были в чеках "тревеллз"?
- Чтобы можно было спокойно носить с собой. Как ещё можно обеспечить такое количество долларов в кармане. Как ещё иметь при себе восемьдесят пять тысяч?
- Но зачем?
Подали десерт - лучший во всём Нью-Йорке. Я заказал мороженое. Я ел его изящно и аккуратно, а Люсиль смотрела на меня с ужасом.
- Знаешь, мне кажется, мир летит в тартарары, сказала она наконец. - Ничего общего по сравнению с тем, что было в моём детстве. Но наша цивилизация не может докатиться до того, чтобы третья в мире страховая компания давала тебе вот так за здорово живёшь восемьдесят пять тысяч, а ты бы понятия не имел, как собираешься ими распорядиться. Может, я ошибаюсь?
- Нет, я и правда понятия не имею.
- Тогда какая-то ерунда получается.
- Наверное. Но разве ты забыла - я сделал тебе предложение.
- Помню, помню. И ещё я помню, как ты уже просил выйти за тебя ту самую девицу Коттер. Неужели, по-твоему, у меня меньше ума, чем у неё?
- Ума у тебя больше, чем у любой девушки из всех, что я когда-либо встречал. Именно поэтому я очень надеюсь, что ты отыщешь ответ.
- Что случилось с Синтией?
Я оплатил счёт, мы вышли, и я проводил Люсиль до библиотеки. По пути она упомянула ряд свойств моего характера. Люсиль никогда не делает комплиментов, хотя уверена в обратном. На этот раз она заметила, что вместо того, чтобы заниматься чем-то полезным и творческим, я работаю ищейкой у большого дяди-букмекера, заключающего страховые пари. Мне это определение кажется слишком уж смелым и даже бестактным, но Люсиль не испытывает пиетета перед страховым бизнесом. Она считает, что он отрицательно воздействует на меня.
- Ты и правда хочешь вот так взять и распутать это дело? - удивлённо осведомилась она.
- Отчасти да.
- И хочешь, чтобы я нашла тебе ответ? Сказала, где Синтия?
- Ну хотя бы дала намётки.
- Ты серьёзно?
- Абсолютно.
- Значит, ты сошёл с ума, - подытожила Люсиль.
- Нет, и ты скоро это поймёшь.
- Значит, ты полагаешь, что я вдруг возьму позвоню тебе и с бухты-барахты скажу: эта самая Синтия там-то и там-то?
- Может, не совсем так, но принцип верный.
- Ха! - фыркнула Люсиль.