- Я вчера хотел сказать, ребята. После концерта. Но так… так мы хорошо выступили, и все вы на таком были подъеме, и я… я решил подождать. Но клянусь, я собирался сказать до того, как…
- Ты про что это вообще? Ты спятил, на хрен?!
Голос Кочевника скрежетал яростью, но в душе он был просто испуган. Если от "The Five" исходила аура ретро-рок-фолк - как утверждали рекламные материалы "АРЧ", - то компонент ретро создавал Терри Спитценхем. Он был клавишник, умом живущий в две тысячи восьмом году, а сердцем - в середине шестидесятых, и он горько сокрушался, что не жил тогда. Особенно он восторгался органными звуками той эпохи, выворачивающим душу рокотом "В3", высоким причитанием "фарфисы", суровым рычанием "Бокса" и всеми их тысячами различных голосов. В этом турне он играл на "Хаммонде ХВ-2" и "Роланде JV-80" со звуковой картой "тоунвил" и таскал с собой саундбокс "Воче" и кучу блоков эффектов, чтобы создавать любой звук, который только можно придумать. В руках у Терри инструмент мог орать, вопить, рычать или всхлипывать, как требовала песня. Терри умел наполнять зал невероятной дрожью пульса или создавать тихий фон издевательского смешка. Кочевник не мог себе представить "The Five" без клавишной партии Терри, без его четко выделяющегося стиля, без его движущей энергии. Это ж, блин, просто немыслимо. Пришлось сделать резкий вдох, потому что вдруг показалось, будто в салоне не осталось ни капли кислорода.
- Нет, - сказал он, когда слова вернулись. - Тебе нельзя, ни за что нельзя.
- Можно, я объясню?
- Нельзя тебе, никак нельзя, - повторил Кочевник. - Не будет тебя - не будет группы.
- Это не так. - Терри говорил, тщательно подбирая слова, пробуя их на язык, чтобы не было острых углов. Подмышки пестрой рубашки, одной из его винтажного гардероба, потемнели. - Не будет меня - группа переменится. Можно, я объясню? Пожалуйста.
- Да, хотелось бы услышать, - сказала Берк. - Ты тоже в бизнес уходишь к кузену Джорджа? Может, блин, мне стать представителем в Калифорнии? Скажите только, где расписываться.
- Заткнись и дай ему сказать! - бросил ей Майк, и она, возмущенно фыркнув, снова развалилась на сиденье.
Терри посмотрел на Ариэль, в ее расширенные, потрясенные темные глаза.
- Боже мой! - сказал Терри с нервным смешком, исказившим углы стянутых губ. - Я никого не убил. Я принял решение, только и всего.
- Решение убить группу? - возразила ему Берк.
- Решение, - ответил Терри, не сводя глаз с Кочевника, - создать собственное дело. - Никто ничего не сказал, и он повел дальше: - Не свою группу, если вы про это подумали. Мне нужен перерыв от всего этого. Я в этом деле давно, Джон. Ты же знаешь.
Кочевник знал. Терри был с ним вместе в "Venomaires" больше года - суровый период, - потом уже три года в "The Five". Он пережил прошлым летом развод, который давил на него свинцом в турне по юго-востоку, и короткий флирт с оксиконтином, пока товарищи по группе не помогли ему завязать с этим опасным увлечением.
Глядя в лицо Терри, Кочевник подумал, что вот так же может выглядеть его лицо. Или Майка, или Джорджа, или Берк, или - если отвлечься от румянца молодой свежести - Ариэль. Все они устали. Это была не физическая усталость - у них еще хватит сил тянуть этот плуг, и они будут делать свою работу, и делать ее профессионально, но усталость мозговая. Усталость души, рожденная смертью ожиданий. Столько вокруг групп, столько групп. И столько среди них хороших, которые никогда не дают передышки. Сейчас каждый может записать диск на портативных восьми- или двенадцатидорожечных устройствах, всякий может выложить дурацкое видео на YouTube, сделать для своих творений страницу на MySpace. Так много вокруг шума - как добиться, чтобы тебя слушали? Не просто включили в плей-лист очередным шумом, но слушали, чтобы отложили свои телефоны и отключили лихорадочное бормотание мира, а тебя - слушали? И слышали? Но столько шума, столько треска вокруг, столько музыки - и хорошей, и плохой, и все это в эфире, но такая музыка только для одного годится - крутить ее, закольцованную, тихим фоном в лифте или в магазине.
- Можно мне объяснить? - повторил Терри.
Кочевник кивнул.
- Я хочу заняться старыми инструментами. У меня кое-что отложено на это, и отец говорит, что даст мне ссуду.
По торопливой, взахлеб, речи Терри, по слышному в голосе облегчению от сказанного Кочевник понял, что друг давно уже вынашивал это решение. Сперва оно было как мелькнувшая мысль, еще когда они играли в "Venomaires". Эта мысль развивалась, крепла, отращивала крылья и целеустремленность - и теперь выросла достаточно, чтобы унести с собой Терри.
А Терри продолжал говорить, радуясь возможности наконец-то облегчить душу. Его план, говорил он, в том, чтобы вернуться домой, в Оклахома-Сити. И там заняться этим делом - покупать инструменты в любом состоянии: винтажные органы "Хаммонд" во всех вариациях, "фарфисы", пианино "Родес", клавиши "Хохнер", "Джемы", "Кастомы", "Кордовоксы", "Элки" и "Эйстоны", линии "Дорик" и "Экосоник", и прочих древних и гордых воинов - и возвращать их к жизни. У него почти по всем уже есть инструкции, говорил он, и он сам отлично умеет восстанавливать винтажные инструменты собственной коллекции. Он может починить вообще все, что в руки попадет, а если какие-то запчасти не найдутся, может сам их сделать. Старые клавишные, говорил он, теперь мечта коллекционеров. Они - вымирающий вид, и почти все их модели исчезли, когда началось победное шествие диско. Но есть сейчас люди, желающие найти инструменты, на которых играли в юности в гаражных оркестрах, или починить те, что плесневеют в подвале. И он уже слышит некоторые из них в новых песнях. Он наверняка сможет создать в интернете поисковую службу для музыкантов или коллекционеров, которым нужны какие-то конкретные клавиши. Надо еще кое-какие детали продумать, но он считает, что начало будет хорошее.
Когда Терри закончил прокладывать свой будущий курс, Кочевник не знал, что сказать. Впереди справа висел рекламный плакат - они подъезжали к окраинам Темпля. На плакате был изображен мужчина латиноамериканской наружности, с серебристыми усами и густыми серебристыми бакенбардами, одетый в черную ковбойскую шляпу, черный смокинг, черную рубашку с кружевами и черный галстук с бирюзовой булавкой, и он улыбался, показывая на надпись: "Хорошие парни не всегда в белом". Над головой у него красным было написано: "Феликс Гого Тойота", а рядом - "Темпль… Уэйко… Форт-Уорз… Даллас". Под этой перенаселенной рекламой были слова: "Входи пешком - выезжай на машине!"
- Ну? - спросил Терри с напором. - Что скажете?
Кочевник не ответил. Он думал о том, как же много есть у группы способов погибнуть.
Ему довелось видеть их почти все. Война самолюбий, вдруг вспыхивающая пожаром, вялотекущее недовольство, накапливающееся со временем, резкая вспышка гнева, скрывающего опустошенность, тяжелый громкий хлопок дверью, потасовка на автостоянке, взрыв на сцене, уход с репетиции, обвинения в предательстве - такие же резкие, как предсмертные судороги издыхающего брака, орущее молчание, гитара, летящая через весь номер мотеля, как брошенный серп, кулак в стену и сломанные пальцы, "Черная смола" и "пыль стервятника", "твэк" и "шизнит", "нью-джек-свинг" и прочие комбинации героина, крэка, метамфетаминов и всего, что можно сварить, скурить, вдохнуть или вколоть.
Нет ничего красивого в этом зрелище - смерть группы.
Он смотрел вперед невидящими глазами, и ему казалось, что он смотрит в бездну. Конечно, можно продолжать и без Терри. Можно будет найти другого клавишника - если они будут продолжать. Но Терри давал звук, неотъемлемый от имени "The Five", от резкой и грубой закрутки психоделических цветов до темных блюзовых стонов, по-своему оттенявших собственный резкий, пропитой и прокуренный голос Кочевника. Конечно, можно жить дальше и без Терри, но ни с каким другим клавишником это уже не будет "The Five". Другой оркестр, другая группа, но не "The Five".
И Кочевник понимал, что эту смерть он будет оплакивать - и больше, чем любую другую. Когда работали на всех парах, "The Five" была ясной, сплоченной, и у каждого свое место. У каждого своя работа, и делали ее все профессионально. С гордостью. И хотя жизнь была трудна, и денег не столько было, чтобы об этом упоминать, концерты были подъемом. Ничто не сравнится с тем мигом, когда нащупал колею, ощущаешь энергию зала и жар юпитеров и электрический пульс минуты. Это было настоящее. Но более того, Кочевник думал тогда - надеялся, - что "The Five" проложит себе путь сквозь стену, что именно эта группа из всех, в которых он играл, пробьется в звукозапись. Найдет денежных людей, умеющих продвигать, имеющих контакты и открытые двери.
Джонни, сказал где-то внутри очень знакомый голос, здесь дорожной карты нет.
Он все еще видел эту кривую усмешку на лице отца, эти синие глаза, горящие, как полночный неон на Бил-стрит.
- Ладно, - сказал Терри. - Только не говорите все сразу.
Кочевник знал, что говорит ему это молчание. Все думали об одном и том же: после этого тура, когда они проедут на запад через Аризону в Калифорнию и вернутся через Нью-Мексико для последнего выступления в Остине шестнадцатого августа - до чего уже чуть меньше месяца, - "The Five" перестанет существовать.
- Вы же можете кого-нибудь найти на мое место. - Терри показал, что умеет читать мысли, если это необходимо. - Я же не один-единственный.
- Не могу поверить. - Голос Ариэль звучал еще тихо от потрясения.
- Я вам могу пять-шесть клавишников назвать прямо сейчас, - продолжал Терри, неловко поерзав на сиденье. - Это не конец группе.
Джордж издал неясный звук, что-то среднее между вздохом и хмыканьем, и услышал его только Кочевник.
- Хочешь что-то сказать? - спросил Кочевник резче, чем намеревался, но Джордж только покачал головой и еще внимательнее стал следить за дорогой.
- Колоссальная лужа кипящего дерьма, через которую нам теперь вброд перебираться, - сказала Берк, и если кто-нибудь мог высказаться саркастичнее Кочевника, то первое место было бы за ней. - Охрененно колоссальная.
- Не надо грязи, - повернулся к ней Терри. - Меня можно заменить. Да вообще никого нет, кого нельзя было бы заменить.
- И что ты будешь делать, когда тебе надоест вытаскивать паутину из старых пластиковых клавиш? Устроишь концерт в баре местной гостиницы? Выставишь чашку для подаяния, вложив туда пятерку? Станешь играть по заказу Билли Джоэла?
- Билли Джоэла не трожь, - предупредил Терри.
- Я тебя трогаю. Ты думаешь, можешь бросить музыку и быть доволен?
- Я не бросаю. Я…
- Репозиционируешь жизнь, - сказал Майк, и Терри замолчал, потому что так это звучало хорошо - уж лучше, чем он мог бы сейчас найти слово. - Ну да, я понял. - Майк кивнул, потер подбородок. На костяшках сверкнули извитые татуировки. - Репозиционируешь. Как мне сдается, каждый должен время от времени такое делать. Встряхнуть все и посмотреть, как фишка ляжет.
Берк нахмурилась и хотела ему что-то сказать и, может, сказала бы что-то вроде "Да хрен ли ты в этом понимаешь?", но Майк Дэвис в репозиционировании понимал чертовски много, и она промолчала.
Кочевник подумал, что в любой группе на каждую яркую звезду - склочного кретина - приходится дюжина Майков Дэвисов. Крепкий мужик, работник. Человек, который, когда играет, выходит из-под прожектора, потому что пылающего света не любит. Майку тридцать три, рост пять десять, но он некрупный - на самом деле тощий - и выглядит так, что хочется его покормить как следует, хотя ест он, как медведь гризли после спячки. Крутой, битый жизнью, жилистый, всем своим видом говорящий: "Не трожь меня или голову оторву на фиг и кадку для цветка из нее сделаю". На глазах у Кочевника Майк поглядел на троицу безбашенных поддатых футболистов из Теннессийского университета - в каком-то заштатном клубе в Ноксвилле было дело, - и что-то проскочило между Майком и этими разошедшимися ребятами, сигнал об опасности, информация на животном уровне, и парни отступили, не успев совершить очень серьезной ошибки. Может, дело в длинном клюве вместо носа, в бетонном подбородке с вечной щетиной, в темно-карих глазах, глубоко сидящих в резном лице и обычно не выражающих никаких эмоций. В покер в дороге он почти всегда выигрывал - на лице у него можно было прочесть не больше, чем у краба. Длинные каштановые волосы начинали седеть на висках. Можно сказать - вполне оправданно, учитывая, через что ему пришлось пройти. Шесть групп, о которых знал Кочевник, и еще, наверное, парочка, о которых Майк не давал себе труда упоминать. Две бывших жены, одна в Нэшвилле, другая с их общей шестилетней дочерью в Ковингтоне, Луизиана. И родной город Майка как раз по дороге оттуда - он родился в Богалусе рано утром на Рождество семьдесят четвертого года. Разной бывала его жизнь, только святой не была.
Первым делом бросались в глаза татуировки на бицепсах, и они либо пугали до смерти и заставляли держаться подальше, либо завораживали и манили подойти - если осмелишься. Майк ходил в безрукавке, выставляя руки напоказ. На закруглении правого плеча красовался всплывающий из океана Моби Дик, а на левом - веснушчатая физиономия улыбающегося мальчишки. Майк говорил, что это его старший брат Уэйн, погибший на лесопилке восемнадцать лет назад. И первый его товарищ по группе. Играл на убогом "Фендер телекастере", говорил Майк. Голубой огонь, как резной алмаз, - "телекастер", не брат. И он, "телекастер", тоже был тут изображен, изогнутый, как разозленный галстук-бабочка.
Кочевник всегда считал, что человек носит в себе свой мир. То, что он испытал, перевидал или перечувствовал, все свои радости и скорби, все, что не может в точности повторить никто другой, и поэтому мир у каждого свой. В случае Майка различные татуировщики - не меньше полудюжины и с контрастно различающимися стилями - изобразили его мир у него на руках. От плеча до кисти сверкали разноцветные чернила ярких тонов: лица мужчин и женщин, переведенные с фотографий, крутые или раздолбанные машины, "пикапы пикаперов", как называл их сам Майк, даты, которые что-то для него значили, где бутылка виски, где дымящийся косяк, тюремная решетка, длинная сельская дорога, плюющий огнем череп, топоры бас-гитар, которые он любил, или терял, или закладывал, белый пес, черный пес, дьявол, ангел, лицо его маленькой Сары, названия групп, которые ему хотелось запомнить ("The Five", конечно же, входила), изречения вроде "Доверие надо заслужить" и "Живи, пока жив" - и все, что происходило от прошлого к настоящему, от плеч до кистей. Все это, разумеется, на фоне фантасмагорической темно-синей звездной бездны, где среди картин блуждали огненно-красные и ярко-желтые кометы. Кочевник подумал (как наверняка уже думал и Майк), что кончается свободное место.
Моби Дик? Первая прочитанная Майком книга, которая ему понравилась. Он даже украл ее в публичной библиотеке Богалусы, когда библиотекарь ему сказал, что ему еще рано такое читать. И он очень болел за белого кита и хотел, чтобы тот снова жил.
- Верно, - сказал Терри, когда решил, что можно уже говорить. Обращался он прямо к Майку. - Именно репозиционирую.
- А чего бы нам не остановиться и не репозиционировать твою задницу на обочину прямо сейчас? - спросила Берк в совершенно очаровательной манере.
- Потому что, - ответил он с большим достоинством, - я в игре, как вот Джордж. На это турне. Я буду делать то, что делал всегда. И никто не скажет, что я стал работать спустя рукава, не сомневайся.
- Не могу поверить. Не могу поверить, - повторяла Ариэль, и Кочевник подумал, что никогда не слышал у нее такой страдальческой интонации. - Когда ты уйдешь, Терри, кончится все. Никто тебя заменить не сможет, кто бы он ни был.
- Ну, не знаю, - начал Джордж. - Есть же…
- Мне кажется, тебе лучше бы заткнуться, - перебил Кочевник, и Джордж замолчал.
- Вот объясни ты ему, блин, - попросила Берк.
- И ты свой вулкан с лавой заткни тряпкой! - огрызнулся Кочевник.
- Ура-ура, радость-радость! - засмеялся Майк смехом могильщика. - Живем мгновением, братья!
Кочевник приложил пальцы к вискам и сполз по сиденью вниз. Кондиционер тарахтел как бешеный, но работал ли? Кочевник приложил руку к отверстию трубы - слабое дуновение прохладного воздуха, но не холодного. Да готовил ли Джордж вообще "Жестянку" к дороге на прошлой неделе, как должен был? Вот этот низкий скрежещущий шум - как если взять аккорд ми минор на дешевой сингапурской гитаре, - вроде бы набирает громкости и всех с ума сведет, пока машина доберется до Уэйко. Уже эта собака Джордж начал халтурить, а ведь только-только выехали.
- Так что, - спросил Терри дрогнувшим голосом, - все сейчас меня ненавидят?
Да, то еще турне намечается.
Последнее в таком составе. Может быть, последнее турне с кем-либо из них вместе, потому что как только начинает распадаться группа, император оказывается голым в ноль минут.
Штука в том, что император - это он. Он никогда не просил этой чести, не хотел ее. Но так получилось.
Он понял, слушая шум приборной доски и ощущая спиной гнетущее молчание, что такая хрень может развалить группу еще до того, как этот уик-энд кончится. В лучшем случае их будет сильно штормить. И что он может сделать вот сейчас - вот прямо в эту блядскую минуту, - чтобы они увидели, что он все еще император, а "The Five" - все еще группа и будет ею, пока он не скажет, что уже нет?
В гуще хаоса мелькнула мысль, и Кочевник за нее ухватился.