- Помоги перейти, - говорит он женщине на фотографии и вдавливает лезвие в руку - резкая, жаркая боль, но не очень страшная, - и выступает кровь, и течет по руке, и он смотрит, словно под гипнозом, как падают в воду капли. Он создает свой собственный алый прилив. Закусив нижнюю губу, Джереми глубже вдавливает лезвие и начинает его вести поперек руки к венам и не отрывает глаз от фотографии жены и сына, потому что скоро он будет с ними на той дороге, что ведет в Елисейские поля, - вот как Максимус воссоединяется со своей семьей в конце "Гладиатора".
Но вдруг рука Джереми с ножом замирает, не успев перерезать вены. Он останавливается на тропе самоубийства, и кровь капает и капает в воду с его руки.
Что-то там, в конце коридора, в другой комнате, требует его внимания.
На кресле, которое Джереми поставил перед телевизором, чтобы смотреть фильм, кто-то сидит. Вроде бы это человек, повернувший к нему голову, но лицо - шевелящаяся маска темноты. И рука поднята, и палец согнут: Иди сюда.
"Бог ты мой", - думает Джереми, а может быть, даже говорит вслух. Ибо ангел смерти прибыл в квартиру номер восемь в "Вангард эпартментс" в юго-восточной части Темпля, штат Техас.
Иди сюда, повторяется инструкция.
- Дай мне минуту, - просит Джереми неясным голосом, отдающимся эхом от кафеля. Он намерен закончить то, что начал, и он не боится ангела смерти, потому что так или иначе этот ангел смерти с ним давно, всюду рядом с ним, давным-давно. И минуту, Джереми просит лишь минуту, чтобы объяснить это все.
Но пока он собирался заговорить, ангел смерти сделал себе лицо Криса Монтальво - и череп провален, и детские глаза блестят в свете экрана, и палец манит Джереми подойти с настойчивостью, не допускающей отлагательства.
Теперь Джереми понимает, что у него в организме полно тайленола и найкуила, и он знает, что кровь течет по руке свободно, а в голове не все в порядке, и время истекает, и еще он знает, что это не Крис Монтальво пришел, а кто-то замаскировался под Криса Монтальво, и человеческим глазам - даже замутненным и расплывающимся - на это смотреть страшно, но все равно… кто бы это ни был, он требует, чтобы Джереми поднялся из ванны и подошел. Сейчас же.
- Блин, - говорит Джереми, потому что очень уж неподходящий момент. Ему кажется, что встать и пройти по коридору туда в комнату будет как скатиться с койки в самой жуткой "нулевой видимости - 30" за всю его жизнь или поднять руки и растолкать камни, вылезая из могилы, которую уже почти закрыл за собой. Он себе представить никогда не мог ничего столь трудного в эту последнюю ночь, но с судорожным вздохом, с напряжением мышц и замиранием под ложечкой он садится, откладывает нож в мыльницу и выходит из ванны, расплескивая кровавую воду, наступая на что-то вроде бы твердое.
На полпути через коридор он спотыкается и влетает в стену, оставляя кровавый мазок под рамой поддельной картины - пустынный пейзаж, наверняка купленный прежним жильцом на eBay. Колени едва держат, его мотает взад-вперед, и очень трудна дорога от ванной до кресла, где сидит кто-то с лицом Криса. Он понимает, как выглядит со стороны, как страшно задыхается, как болтается в обвисшем мешке собственной кожи. Хоть выбрасывай, думает он. Пять лет назад он мог пробежать три мили за восемнадцать минут с секундами, сделать сотню приседаний, не выходя из двух минут, и проплыть пятьсот метров как Аквамен. А сейчас единственный его классный результат - размер поглощаемой кучи фастфуда и оставляемой в сортире кучи дерьма.
Ура, сволочь! Ура!
Он мучительно входит в комнату. Существо, сидящее в кресле, поворачивает искусственное Крисово лицо к телевизору, и Джереми слышит его голос:
- Это про войну.
Он смотрит на экран и видит с трудом различимую фигуру в черном, в черной ковбойской шляпе.
- Песня называется "Когда ударит гроза", исполняет группа…
Перед камерой возникает ладонь с расставленными пальцами, и вокруг их кончиков играет электрически-синее пламя.
Несколько секунд затемнения с титром внизу "Когда ударит гроза", а под ним мельче: "The Five".
Потом, похоже, то ли молния, то ли срабатывает вспышка, и начинается ритм ударных и рокот гитары, и дергается ручная камера. По улице между разбитыми бетонными стенами пробираются то ли шесть, то ли семь солдат. Цвета линялые, смазанные, болезненно-бледная желтизна Ирака. Но это не Ирак, а эти шуты - не солдаты, потому что одни одеты в имитацию пустынного камуфляжа MARPAT, другие - в имитацию пустынного камуфляжа ARPAT. Какие-то идиоты актеры с липовым снаряжением, и никуда они не годятся, потому что идут не так, как когда знаешь, что тебе в любой момент башку оторвать может, они все дергаются и смотрят, мать их, куда попало - сплошь бардак и никакого порядка. Мясо для мукиев, думает Джереми. Пройдитесь, девочки, вот так вот по улице, чтоб вас легче было штабелями складывать.
Экран показывает стоящую на улице группу: длинноволосый панк на ведущей гитаре, басист с татуированными руками, бритоголовый хмырь в очках лабает на пианино или на какой-то штуке на металлических ножках, девка-хиппи с рыжеватыми кудряшками обрабатывает белую гитару и еще одна девка, чернявая и коротко стриженная, отчаянно колотит по ударным, сверкая на солнце тарелками. Потом камера берет крупным планом лицо панка, смотрит прямо в злые синие детские глаза, и он поет, как полупьяный негр с выбритым изнутри горлом:
Я иду по улице, солнце бьет в упор.
Мой щиток опущен, и взведен затвор.
Слышу грохот в небесах. То ли гром гремит,
То ли "Супер Хорнет" улетел в зенит.
"Щиток", - думает Джереми и кривится. Этот тип понятия не имеет, о чем шепчет.
Камера выхватывает лицо певца, потом лица других участников группы, а между ними перебивкой сцены: в американском доме молодому парню отец показывает старую фотографию солдата. Снят он на веранде, на фоне развевающегося американского флага.
Панк ведет дальше:
Мне сказали: кровь твоя трех цветов, как флаг.
Мне сказали: делай, мы научим как.
Для чего так надо, я позабыл узнать.
Вышло, тем, кто молод, - им и умирать.
"Ага, блин, - думает Джереми. - Поди догадайся".
Он понимает, что ему нужно сесть, колени слабеют, а в животе ощущение, будто там рыбы плавают.
Взрыв ударных, баса и гитары, словно товарный поезд врезается в дом, и камера показывает лицо одного из солдат на улице, и Джереми видит, что это тот парнишка из дома, и тут ад срывается с цепи, из окон палят красноголовые, якобы-солдаты вбегают в другой дом, - все, кроме одного, который падает на брюхо и сучит ногами, изображая раненого, а певец продолжает:
В день, когда ударит гроза и смоет всех.
В день, когда раздастся громкий страшный смех,
Мы разбогатеем, а вас отправят в бой.
Полночью глухой вернется в дом герой.
Джереми видит, что кресло пусто. Он опускается в него и чувствует, что воздух вокруг пахнет больницей.
В музыке он не так чтобы разбирается, но эта ничего. Мощный ритм. Мышцы и стиснутые зубы. Гитарные аккорды пронзают воздух лентами острой стали. Между домами продолжается перестрелка, и вспыхивает шар огня, выпуская щупальца дыма, и это вот выглядит очень реальным. Потом еще одного из наших подстреливают, он хватается за горло, и Джереми наклоняется ближе, потому что там густая тень.
Замолкает все, кроме ударных, и над их стуком и рокотом рычит панк:
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой.
Пусть в траве зеленой он найдет покой.
И второй раз, пока говорят барабаны:
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой.
Пусть в траве зеленой он найдет покой.
Музыка снова набирает объем, бас и гитары взлетают и с ними партия клавишника, которая наполовину сдавленное рычание, наполовину грустный ропот. Парнишка, герой этого ролика, как-то потерял шлем, у него кровь на щеке, вокруг него валяются тела его братьев. А исполнитель поет:
Мир куда-то катится - мне ль о нем судить?
Не скажу, что он такой, как мог бы быть.
Знаю лишь: война - это деньги, оттого
Слишком многим эта тварь милей всего.
В день, когда ударит гроза и смоет всех…
И молодой парень теряет самообладание и вскакивает из-за прикрытия; с дикими глазами он перебегает улицу, в одиночку, и вламывается в дверь, а там никого, только лежит на полу кто-то и смотрит на него, и камера показывает, что это иракский мальчишка лет двенадцати-тринадцати, поднимает руки и жмется к стене, а солдат вскидывает автомат и целится.
Мы разбогатеем,
А вас отправят в бой,
Полночью глухой вернется в дом герой.
Камера снова выходит из дома, и солдат переваливается, шатаясь, через порог с выражением ужаса на засыпанном белой пылью окровавленном лице, и бросает автомат, и бежит по улице туда, откуда пришел.
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза, когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза, разразится буря, когда разразится, ох, когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
И тут музыка обрывается, и лицо панка заполняет весь экран, и он поет хриплым обожженным голосом:
Пусть в траве зеленой он найдет покой.
Постепенно возвращается передача, в которой Джереми теперь узнает "Шоу Феликса Гого". Несколько раз он его видел и встречал портрет Феликса Гого на улицах. Феликс Гого стоит перед камерой с этой группой - "The Five" они себя называют? - в помещении с ярким светом и резкими тенями, и за ними на стене висит американский флаг. Они будут играть в "Кертен-клаб" в Далласе в субботу вечером. Гого задает вопросы, а под лицами появляются имена. Майк Дэвис говорит о своих татуировках, потом камера коротко показывает Берк Бонневи, но та не говорит ничего, Ариэль Коллиер начинает отвечать на вопрос, давно ли она стала музыкантом, и вдруг экран разваливается цветными квадратами, будто кабельная связь отключилась, но звук продолжается, и сквозь цифровое шипение помех хиппушка отвечает:
- Я хотела стать музыкантом, чтобы иметь возможность говорить правду.
- Какую правду? - спрашивает искаженное изображение Гого на терзаемом экране.
- Вот такую, - отвечает она, и эхо какое-то странное повторяет: такую, такую, такую. - Правду об убийстве, отвечает она, и ее изображение смывает мозаика бледно-зеленых квадратов.
Потом экран исправляется, становится как нужно, и Джереми видит Терри Спитценхема, который говорит, но что - непонятно, потому что отключился звук. Экран идет рябью и снова рассыпается, потом полностью чернеет. Динамик шумит взрывом помех, потом включается с середины, когда этот человек говорит:
- Война - это натаскивание киллеров, тренировочная площадка для убийств. Знаете, сколько детей убили наши так называемые герои?
- Не лез бы ты, - слабым голосом говорит Джереми черному экрану. - Не лез бы.
- Стыдно, - говорит другой голос сквозь треск помех. Стыдно им должно быть, и они заслужили страдание.
Снова появляется картинка, но серая и призрачная, и призрачный образ Феликса Гого возмущенным голосом пищит, как персонаж мультика:
- И вы хотите внушить людям, что наши солдаты там стреляют в детей? Что после всего, что они сделали для нашей страны, после всех принесенных ими жертв вы из них делаете убийц детей?
Снова мелькают светящиеся пятна, и вдруг картина проясняется, стоит этот поющий панк с фальшивой улыбкой, а под ним его имя Кочевник - что за имя дурацкое? И он очень ясно произносит:
- Мы над этим работаем.
- Что ж, флаг в руки, - отвечает Феликс Гого, и ясно по тону, что будь у Феликса пистолет в руках, он мог бы пристрелить этого длинноволосого гада на месте.
Остальное Джереми уже не воспринимает, потому что увидел все, что хотел увидеть, а сил выключить телевизор нет. Где вообще пульт? В кухне, в ванной? Накатывает волна изматывающей тошноты, он чует запах собственной крови из пореза на запястье, она стекает темным кругом на коричневый ковер. Вот, блин, думает он, тяжелое будет объяснение с мистером Салазаром.
"Погоди минуту, - говорит он себе. - Постой. Я же ухожу сегодня. Сейчас вернусь и закончу, что начал".
Но он не встает. И даже не пытается встать.
До него доходит откуда-то из глубин мозга, издалека, что надо встать и двигаться, перевязать рану, пока еще он может.
Странный этот мир, думает он. Пытаешься подняться по лестнице - под тобой ломаются перекладины, но когда решаешь спрыгнуть с обрыва, невесть откуда появляется крюк и цепляет тебя, убогого.
Он не совсем понял эту песню и ролик, и не понял, чего это ангел смерти хотел, чтобы он увидел. Ангел смерти? Чьей? Его или…
Он думает, что песня была о богатых, зарабатывающих на войне, или даже начинающих войны, чтобы заработать. Ну и что? Кто сейчас этого не знает? И всем наплевать, что знают. Так всегда был устроен мир, так что же? Может, это еще было новым во время Гражданской войны или в древней истории. Ага, вот эта же группа тоже пытается заработать на войне? Обхохочешься.
Но вся эта фигня насчет "буря разразится, чей-то сын, покой в зеленой траве" и все прочее… Может, это разговор о том, что случится, когда солдаты вернутся домой и задумаются… о чем? Что делали работу, которую их научили делать?
Джереми чувствует, как от него горячим туманом поднимается испарина. Желудок крутит, сейчас его вырвет, и добраться до ванной, пока не разразилась его собственная буря, - тяжкий труд.
"Знаете, сколько детей убили наши так называемые герои?"
- Да что ты в этом понимаешь? - спрашивает он у экрана телевизора, уже перешедшего к следующему эпизоду, где Феликс Гого за столом у себя в кабинете и чирикает с какой-то грудастой мексиканской актрисой. Она сидит на красном диване, сделанном в форме двух губ.
Фишка в том, что в ролике не сказали впрямую: солдат убивает ребенка. Может быть, убил, может быть, не убил. Джереми знает только одно: каждый квартал был полем боя. Особенно в Фаллудже, после того как ребят из "Блэкуотера" размазали. Будь Джереми солдатом из этого ролика, он бы мальчишку пристрелил на месте. Стреляешь в меня - я тебя убираю. Но опять же… Где было оружие у этого мальчика? Может, он просто случайно там оказался, бывало и такое. Случайная жертва при выполнении задания, невелика важность. Пригибаешься и идешь дальше.
"И вы хотите внушить людям, что наши солдаты там стреляют в детей? Что после всего, что они сделали для нашей страны, после всех принесенных ими жертв вы из них делаете убийц детей?"
"Мы над этим работаем", - сказал этот панк.
Джереми наклоняет голову и зажмуривается очень крепко. Начинает просыпаться старая ярость, и если бы эти брехливые мерзавцы оказались здесь, он бы их всех передавил, как клопов, одного за другим. Просто чтобы лживые пасти заткнуть.
А кто-то стоит у него за правым плечом и наклоняется и говорит едким шепотом, саркастическим и вызывающим:
- Ты мой пес?
Джереми вскидывает голову и оглядывается, но никого больше нет. Так ему говорил его старый ганнери-сержант, Ганни, когда у Джереми разрывались легкие от долгих миль бега в гору, или когда он полз по грязи с полной выкладкой, или делал бесконечные отжимания, или что еще, что сержант для него придумывал. Перевод: парень с девчачьей фамилией не должен быть девчонкой - в Корпусе служат мужчины.
Больше он ждать не может. Он поднимает себя усилием воли, шатается из стороны в сторону, сталкивается с телевизором, заставляет себя повернуть колени туда, куда хочет идти, и начинает двигаться в ванную. Коридор превращается в узкий проход лабиринта ужасов, памятный с детства, но тут ничего веселого нет. После столкновения - на этот раз со стеной - он попадает в ванную, падает на колени и успевает выблевать в унитаз процентов восемьдесят принятого на борт, а остальные двадцать процентов - на пол.
Когда дело кончено и рвотные спазмы стихают, Джереми старается рассмотреть рану. Он слишком устал, чтобы как-то серьезно ее обработать, а может, нужна пара швов, но вроде бы кровь запеклась. Слышно, как старик снизу стучит в потолок - похоже, ручкой от метлы. Небось раздражается по поводу всего этого шума, побоялся, что в его ванной обрушат потолок. Через несколько секунд стук прекращается. Джереми медленно поднимается с пола, включает холодную воду и плещет ею себе в лицо. Левую руку заматывает полотенцем. Тяжело моргает, видя покрасневшую воду в ванне, струйки крови на белом фаянсе, грязь на полу.
Завалил работу начисто, думает он мрачно.
Не будет сегодня дороги в Елисейские поля. Кое-что надо продумать, разложить в голове по полочкам. Он берет фотографию Карен и Ника и нетвердым шагом идет в спальню. Включает верхний свет. Ставит фотографию на ночной столик, достает из шкафа "Ремингтон-700" с прицелом "Таско" и ложится на кровать, тупо уставясь в потолок, прижимая к груди оружие.
"Моя винтовка, - думает он. - Их много есть таких, но эта - моя. Моя винтовка, мой лучший друг. Она моя жизнь. Я ее хозяин и точно так же должен быть хозяином своей жизни. Моя винтовка без меня бесполезна. Без моей винтовки бесполезен я. Из моей винтовки я должен уметь правильно стрелять. Стрелять лучше моего противника, который старается застрелить меня. Я должен его застрелить раньше, чем он застрелит меня".
После своей почетной отставки Джереми испробовал работы строителя, кровельщика, докера, охранника на складе стройматериалов, охранника в торговом центре, клерка в магазине видеозаписей, мойщика машин, продавца в магазине "7–11", а последние четыре месяца работал мусорщиком. Две недели назад его уволили в связи с сокращением городского бюджета.
Он давно уже понял, что больше всего годится для той работы, где нужен инструмент, лежащий сейчас у него на груди. Вопрос вот в чем: как может человек использовать свой дар - Богом данный дар снайпера морской пехоты - вне поля боя? Но после сегодняшнего вечера и появления ангела смерти с лицом Криса Монтальво он понял, что его работа, возможно, еще не закончена. И ролик, который ему сейчас показали, может быть ответом на его вопрос.
Профессиональный убийца.
Он может стать наемным ликвидатором.