– У мамы был набор открыток с репродукциями, которые ей достались от ее мамы, – объяснил я. – А та их получила на память от Чикагского института искусств. Мама ведь из тех мест. И в самом начале набора был "Стол, накрытый в саду" Пьера Боннара.
– Так ты знаком с его творчеством? – спросила она горячо.
– Я знаком с его открытками.
Горло ее колыхнулось, еще порция пива проскользнула по пищеводу. Я старался не отрывать глаз от альбома.
На первый взгляд то, что показывала мне Келли, было куда хуже маминой открытки. Репродукция на открытке была залита теплым зеленым светом, мазки были мягкие, небрежные, на скатерти виднелась яркая розовая полоса; за такой стол я бы сам охотно сел вместе с Джоди.
Картина из альбома представляла темный угол комнаты. Окно распахнуто, день на дворе, но в комнате полумрак. Ослепительно белые цветы кажутся искусственными, восковыми. Бутылка открыта, в ней полно буроватого вина. Но по-настоящему меня озадачил артишок. Контуры его остроконечных листьев были обведены черно-синим, и на кончике каждого было красное пятнышко, такое яркое, что казалось мокрым.
Присмотревшись, я понял, почему мне картина не понравилась поначалу. От нее мурашки по телу бежали, но поэтому-то она и была лучше. Наверное, куда сложнее сделать так, чтобы зритель напугался, глядя на артишок, чем показать солнечный сад во всей красе.
– Мне нравятся импрессионисты, – сказал я.
И сразу же пожалел об этом. Ведь надо же будет развить мысль. Я порылся в голове. Как бы чего не ляпнуть. Ведь каких-то пару минут назад я считал, что импрессионизм – это когда Дейн Карви изображает Росса Перо.
– Мне кажется, их не интересует, как выглядят предметы на самом деле, – запустил я пробный шар. – Их заботит, что почувствует зритель, глядя на данный предмет.
Она улыбнулась мне. Улыбка была прекрасная, она шла из сердца, а не из головы, смеялись не только губы, но и глаза, я будто задел в Келли струну, которой прежде никто не касался. Я твердо знал это (понятия не имею откуда), и хотя меня не оставляло желание надругаться над ней физически, ковыряться в ее душе я бы не стал.
– Да ведь это определение импрессионизма, – мягко выговорила она.
– Ну да, я знаю, – соврал я. И встал из-за стола. – Опаздываю на работу Мне пора.
– Извини. – Она тоже поднялась с места. – Не догадалась, что ты заехал по пути на работу. Подожди минутку.
Она вышла. Вернулась с пластиковым контейнером.
– Кисло-острый суп. – Она протянула мне контейнер. – Ты сказал, тебе нравится китайская кухня.
Я, не двигаясь, смотрел на нее.
– Прошу тебя, – взмолилась она. – Это блюдо любим только мы с Эсме. Нам его девать некуда.
И я взял контейнер. Даже "спасибо" не сказал. И за ужин не поблагодарил. Только в машине дотумкал, что надо бы вернуться и отдать дань вежливости. Нельзя же так по-хамски.
Но я не стал возвращаться.
Когда отъезжал, внимание мое почему-то приковали холмы. Интересно, дедушка подарил их Келли до того, как она вышла замуж? Или после?
– А где папа Эсме? – спросил я у Джоди.
Она полезла в ранец за школьными тетрадками. Прямо в машине хочет мне показать. А то ведь я вернусь с работы, когда она уже будет спать.
– Ее мама говорит, у него сегодня мальчишник. А у меня, говорит, одна отдушина: в магазин выбраться. Вот она, семейная жизнь.
Я посмотрел на звезду, что венчала собой классную работу Джоди по сложению и вычитанию, и кивнул.
Если бы у меня была красавица жена, которая еще и хорошо готовит, я бы из дома носа не высовывал. Только на работу, чтобы нам с ней было на что жить. А все остальное время только бы ел и занимался сексом. И был бы безумно счастлив.
Не знаю, была бы счастлива она.
Стоило, однако, попробовать.
Глава 6
В свой следующий визит к психиатру (месяц спустя) я что-то разошелся и рассказал Бетти о том, как прошло свидание с мамой. Вообще-то я не собирался, но Бетти была со мной мила, и я решил: пусть порадуется. Заслужила. Парень впервые говорит с матерью после того, как та убила отца, – мечта любого мозгоправа.
Бетти чуть со стула не свалилась от восторга. Вышло круче, чем когда я ей рассказал, как папаша брал на охоту Мисти вместо меня и всякий раз бурчал: "В ней мужика больше, чем когда-либо будет в тебе".
Мозгоправы обожают, когда папаши ставят сыновей на место. "Вербальная кастрация", говорят. Назови хоть горшком, да в печь не сажай. Хотя в принципе они правы.
Притом Мисти внешне вовсе не походила на мальчишку. Блестящие каштановые волосы завязаны в хвост, ресницы густые и мягкие, словно перья птенчика. Но все же она была сорванец. Особенно перед папашей. Они вместе смотрели соревнования по борьбе, вместе орудовали косилкой, вместе ходили на автогонки. И на охоту Бетти встала, вышла из кабинета и вернулась со стаканом воды, стоило мне заговорить про маму Точно так же она вела себя, когда услышала про папашу и Мисти. Наверное, так рекомендует какой-нибудь учебник психологии из числа тех, что она держит во втором своем кабинете, где принимает настоящих, не бесплатных больных. Там, наверное, целая глава про воду и бумажные салфетки и про то, когда их следует предлагать пациентам.
Кое-какие подробности про тюрьму я ей рассказывать не стал, но ничего и не приукрасил. А стоило, наверное. Очень уж лицо у нее разочарованное сделалось. Постукивает себя кончиком карандаша по лбу и повторяет:
– Так вы не обсудили ничего существенного.
И дались ей эти поля подсолнухов возле тюрьмы! Ну не знаю я, почему они меня бесили! Понятия не имею.
– Когда ты собираешься на свидание опять?
– Не знаю.
– Но ты ведь собираешься, правда? Это большой шаг с твоей стороны, Харли. Ты движешься вперед.
Я смотрел в окно. Хорошо, что кабинет Бетти с тыльной стороны здания, иначе его окна выходили бы прямиком на "Припаркуйся и закуси". На парковке тоже особо полюбоваться нечем, но по периметру растут клены. Листья новенькие, яркие. Дунет ветерок, и семена крылатками-пропеллерами завертятся в воздухе.
– Уверен, что не хочешь снять куртку? – спросила Бетти.
– Уверен.
Она вздохнула, закинула ногу на ногу и уткнулась в свои записи. Опять постучала себя карандашом по лбу, покачала в воздухе ногой.
Туфли у нее сегодня не такие, как всегда. Обычно на ней поношенные черные лодочки, того и гляди свалятся. А сегодня серебристо-зеленоватые какие-то, словно тыльная сторона листа. Ни фирменного знака на них, ни размера. Подошва чистая. Совсем не идут к ее грубому, желтовато-серому платью. И дело тут не только в цвете. Мне пришла в голову Золушка, чья одежда опять превратилась в лохмотья, за исключением одного блестящего хрустального башмачка.
Заметив, что я гляжу на ее туфли, Бетти спрятала ноги под стул, будто ей стало неловко.
– Вернемся к твоему утверждению, что мама больше беспокоится за девочек, чем за тебя. Думаешь, это правда?
– Я знаю, что это правда.
– С чего ты взял? С чего это ей волноваться за девочек, а не за тебя?
– Потому что они девочки.
– Разве это так важно?
– Родители всегда больше беспокоятся за дочерей, чем за сыновей.
– Давай не будем обобщать. Почему у мамы на первом плане девочки, а не ты?
– Есть причины.
– Какие?
– Они могут забеременеть.
Она приподняла брови.
– Конечно, не все сразу, – в смущении пробормотал я.
– Ты очень волнуешься из-за возможной беременности сестер?
– Нет.
– Ты считаешь, это беспокоит маму?
Я заерзал на диване, пытаясь придумать ответ, к которому нельзя будет прицепить следующий вопрос. И ничего не придумал.
– Нет. Это просто факт.
– Ладно. – Она кивнула. – А что еще заботит ее, если речь о девочках?
– Им легче причинить боль.
– Физическую? Или эмоциональную?
– И ту и другую.
– Так ты считаешь, чувства Эмбер легче задеть, чем твои?
Глаза у меня стали закрываться, в животе заурчало. Проклятый яичный рулет. Проклятая Мисти.
– У Эмбер нет никаких чувств, – прорычал я.
– Тогда твои слова – бессмыслица.
Бетти подождала немного, но я молчал. Она занялась своим платьем, одернула подол, прикрыв бедра. Сказать ей какой-нибудь комплимент, чтобы начала носить платья подлиннее? Никогда не говорил ничего лестного женщинам. Еще подумает, что у меня опять переживания, и побежит за следующим стаканом воды.
– Вернемся к твоим словам насчет мамы и того, что в "обнималке" она была в своей тарелке. Ты отрицал, что это тебя взволновало. Но на мой взгляд, это тебя очень даже огорчило. Почему? Разве ты не рад, что мама хорошо держится?
Мне больше не хотелось говорить про маму, но уж если Бетти прицепилась, не отвяжешься. Меняй тему, не меняй, бесполезно. А вдруг? Вот если Элвису показать булку, вымазанную в кетчупе, ведь он забудет, что не получил сосиску?
– Родители больше волнуются за дочерей, а не за сыновей, потому что сыновья не залетят, – продолжал тупо настаивать я.
– В некоторых случаях это так, – согласилась она. – Почему бы нам не перейти к этому, когда закончим разговор о…
– Это во всех случаях так, – гнул я свою линию.
– Ну не знаю.
– Во всех.
– Конечно, девушка может забеременеть, но ведь участие парня тоже необходимо. Как по-твоему, родители не волнуются за сыновей, когда те вступают в сексуальные отношения?
– Это совсем другое.
– Почему другое?
– Парень может легко выйти из игры.
– Девушка может сделать аборт.
– Это совсем другое.
– Как поступил бы ты, если бы твоя девушка забеременела?
Я пошевелил пальцами ног в ботинках. Пора переходить на кеды. Ноги преют.
– Женился бы, – брякнул я.
– Это занятно.
– Почему?
– Ты ответил так быстро и так уверенно, даже обстоятельства не уточнил. А если бы девушка не очень-то тебе нравилась?
– У меня ведь был с ней секс, так?
– Ну да. Хочешь сказать, ты займешься сексом только с девушкой, которая тебе нравится?
– Если у нас с ней секс, значит, она мне нравится.
– Харли. – Она засмеялась. Свет заиграл в ее серебристых волосах.
Я опять повернулся к окну, смущенный и разозленный. Смеяться вместе с ней я не стал.
– Ну ладно, – сказала она. – А если бы ты ее разлюбил?
Она начала меня бесить. Интересно, она лично обо мне так плохо думает или в своих книгах вычитала, что, мол, "у подростков нет морали, они трахают все, что движется"? Соберусь как-нибудь, наведаюсь в ее настоящий кабинет и просмотрю ее книги. Спорим, найду в них все те гадости и глупости, которыми она меня пичкает. Столько их уже накопилось.
– А если жена и ребенок помешают твоим планам на будущее? – настаивала она. – Если у тебя нет источника дохода?
– Если она залетит от меня, – взорвался я, – значит, я сделал глупость.
Я тут же осекся и отвернулся от нее, чувствуя на себе ее взгляд. Я знал, у нее на языке вертится один вопрос: почему? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? Почему это значит, что ты сделал глупость? Откуда такие настроения? Почему твоя мать убила отца, как ты думаешь? С чего ты взял, что отец не любил тебя?
– Здесь нет никаких оправданий, – опередил я ее вопрос. – Ты должен сознавать последствия и принимать меры. У меня нет никакого сочувствия к тем, кто случайно залетел. Типа той набитой дуры, которая подала в суд на "Макдоналдс" за то, что обожглась кофе.
– Кое-кто считает, что та дамочка была вовсе не дура. Кучу денег отсудила.
– Я в курсе. Еще и Симпсона выпустили. Все это доказывает только, что судам – хрен цена. Я же говорю о том, что люди должны отвечать за свои долбаные косяки.
Обычно я не употребляю грубых слов при Бетти. Услышав ругательство, она словно в недоумение приходит. Не знает, как себя повести. Предложить водички? Подать салфетку? Похлопать по руке? Она как-то попробовала потрепать меня по руке. Я как раз рассказывал, как избавлялся от собак, и вдруг разревелся. Никогда больше при ней не плакал.
Рука у нее была холодная и сухая, и какую-то долю секунды прикосновение казалось приятным. Но тут же меня охватила такая ненависть к ней… Ни к кому никогда не испытывал ничего подобного. Я вырвал руку и бросился вон. Два раза потом не являлся в назначенные дни, хоть и сообразил, что никакой ненависти к ней лично во мне нет. Вот где собака зарыта.
Она кашлянула в кулачок.
– Так, значит, ты бы женился на ней из чувства ответственности?
– Типа того.
– Могу я позволить себе сформулировать это так: ты женился бы на ней, чтобы наказать самого себя?
– Типа того.
– Ты сам себя слышишь, Харли? Связать себя с другим человеком на всю оставшуюся жизнь в виде наказания. Считаешь, на этом должен быть основан брак?
– Я не знаю.
– Не знаешь?
Она откинулась на спинку стула и бросила взгляд на нетронутый пластиковый стаканчик с водой, стоявший на столе по соседству с салфеткой и моей бейсболкой "Реди-Микс".
– А как же быть с твоими родителями? Они поженились очень молодыми, потому что твоя мама забеременела. Это была глупость с их стороны?
– Да.
– И, несмотря на такую оценку, ты бы поступил точно так же, если бы твоя девушка забеременела?
– Да.
Она глядела на меня своими молодыми глазами, ярко выделяющимися на старом лице, а я отворачивался. Раскусить меня старается. Это всегда выводило меня из себя. По мне, так лучше бы занялась привычной работой – попыталась меня разговорить.
– У твоих родителей был счастливый брак, как по-твоему?
Надо соглашаться, мало кто задал бы мне этот вопрос на голубом глазу.
– Пожалуй.
Она кивнула.
– Что заставляет тебя так считать?
Я задумался. Если по правде, не знаю. Вот разве:
– Они ладили друг с другом.
– Другими словами, находили общий язык?
– Да. То есть они не дрались и не писали друг другу любовных писем. Ничего такого.
– А откуда ты взял, что они находили общий язык?
– Значит, мама всегда выходила его встречать к воротам, хотя и так знала, что он никуда не денется.
И она касалась его. Не лапала, нет. Типа как мать прикасается к своим детям, когда они потерялись в магазине и вот нашлись.
– А как обстояло с отцом? Какие знаки внимания оказывал он маме?
Я еще подумал.
– Когда мама, накрывая стол, рассказывала ему, как прошел день, отец закрывал глаза и лицо у него делалось такое умиротворенное… Словно ему стихи читали. Настоящих-то стихов он и слушать бы не стал, просто такое складывалось впечатление.
Бетти улыбнулась:
– Это придает его образу человеческие черты.
– Что вы имеете в виду?
– Ты всегда описывал его такими красками, что получался какой-то злодей из мультфильма. Тип личности, а не сама личность. Это характерно для оскорбленных детей – представлять обидчиков чудовищами или святыми.
– Он был тот еще козел, – сказал я.
Где же тут подвох?
– А ты не думаешь, что он был более сложным человеком, чем представлялось на первый взгляд?
– Что значит "сложным человеком"?
– Личностью, у которой различные эмоциональные и психологические факторы обуславливают реакцию на ситуацию, а не тупым животным, следующим только физическим стимулам или инстинкту.
– Про животное это вы верно, – сказал я. – Папаша и был скотиной.
– А как же быть с тем, что ты мне только что рассказал?
– Забудьте.
– Тебе нравился отец, Харли?
Каждые пару месяцев она задает мне один и тот же вопрос, а я даю на него один и тот же ответ.
– Я его недостаточно хорошо знал, чтобы решить, нравится он мне или нет.
– А какая была бы твоя первая реакция на него?
– Он был свой парень.
– Значит, ты его уважал, несмотря ни на что. Ведь так?
Я пожал плечами:
– Он во всем поступал как положено.
Она приподняла брови:
– Даже когда бил своих детей? Так полагалось?
– Он считал, что да.
– Хорошо, – сказала она. – Что заставляет тебя так думать?
– Мне не хочется говорить про отца, – категорическим тоном произнес я и отвернулся к окну.
Она помолчала, поднялась с места, подошла к древнему серому металлическому столу из числа тех, что даже директора школ давно велели выкинуть, достала ежедневник в кожаной коричневой обложке, ткнула пальцем в какой-то пункт на странице и захлопнула блокнот.
Я ее как-то спросил, откуда у нее такая шикарная вещь (куда круче, чем дребедень, которой торгует на своих прилавках "Холлмарк"). Похоже, ее даже слегка напугал мой вопрос. Но она моментально пришла в себя и объяснила, что купила его во время поездки и что порой человеку хочется шикануть.
– Ты подумал о том, чтобы навестить своего друга Скипа? – спросила она, не выпуская ежедневник из рук.
– Я купил себе нижнее белье, – ответил я.
– Боюсь, я не вижу связи.
– Я гол как сокол, трусы для меня – большая покупка.
– Не понимаю.
– Я не могу себе позволить поездку к Скипу, – растолковал я. – Нужны деньги на бензин, на еду, на пиво, на всякое такое. У меня нет средств.
– Понятно, – сказала она.
Куда ей понять.
Тут я заметил, что свою руку она с ежедневника так и не убрала. Опасается, мне тоже захочется шикануть?
– Я пока не обсуждала с тобой твое материальное положение. Как обстоят дела? Ты вступил в права наследования?
Права наследования. Курам на смех. Имущество отца надето на меня.
– Я вам уже как-то говорил: у него только жизнь была застрахована в рамках социального пакета по работе. Треть забрало правительство, остальное съели налоги на дом, гонорар маминому адвокату, похороны…
Я не стал оглашать весь список. Расходы на похороны потрясли меня не меньше, чем стоимость собачьего корма.
Довольно с меня. Я потянулся за своей бейсболкой и опрокинул стакан. Знаю, следовало извиниться, сказать: "Я сейчас вытру", но на меня словно столбняк напал. Вода лужей растеклась по столу, подступила к кожаному блокноту, закапала на ковер. Что-то мне это напомнило, даже желудок скрутило, только что конкретно?
Воспоминания закопошились у меня в голове. Что и когда пролил, какое наказание получил. Подзатыльник. Или деревянной ложкой по лицу. Или ремнем по заднице. Или по щеке тыльной стороной ладони. Провинился – получи. Без лишних разговоров. Если бы Бетти это видела, она бы согласилась: все происходило на уровне инстинктов.
Она вскочила с места, попыталась вытереть воду салфеткой и все уговаривала меня, мол, не стоит беспокоиться, оставайся на месте… Но я ноги в руки и вперед. Всю дорогу до своего пикапа бежал, в кабине по газам ударил. Она выбежала за мной на парковку и замерла у двери, немолодая женщина с юными глазами, знающая всю мою подноготную.