Что могла предпринять маленькая миссис Браун? Понимает ли она, что от нее сейчас зависит жизнь мужа, что она должна во что бы то ни стало найти его и заставить отдать пятьсот тысяч фунтов?
Дождь перестал. Но мостовые были мокрыми, и в свете газовых фонарей блестели лужи. Внезапно миссис Браун вышла к самой воде, долго недвижно стояла у парапета, затем повернула обратно. Столкнувшись с инспектором, она воскликнула:
- Скажите, что я должна сделать?
Она и плакала и не плакала, лицо кривила страдальческая гримаса, но слез не было, они уже иссякли.
- Я провожу вас в отель, вам следует поспать. Мисс Митчел напрасно дала телеграмму.
- Но ведь она хотела спасти Брауна.
С трудом женщина дала себя увести, время от времени она останавливалась у темных улочек с явным намерением громко позвать мужа.
- Пойдемте!
- Может, он здесь прячется?
Внезапно она быстро заговорила:
- Я знаю Тедди Бастера. Браун говорил, что это его патрон, просил быть с ним любезной.
- Нечто вроде патрона, - вздохнул Молиссон, которого эта глупая прогулка по городу утомила больше, чем целый день расследования. - Пойдемте!
- Есть ли на нем хотя бы пальто?
- Нет. Плащ остался в отеле.
Похолодало. Стоит подуть восточному ветру, и к утру подморозит.
- Как он добывает себе еду?
- Не знаю, миссис Браун. Не задавайте мне больше вопросов. Завтра мы, наверное, все узнаем.
Пересекая холл отеля, они увидели в салоне Эву Митчел с отцом - те играли в шашки. Молиссон подумал, не придется ли уложить миссис Браун в постель, настолько она ослабла.
- Обещайте мне, что вы уже ничего не станете предпринимать.
- Да, да, конечно!
Спустя десять минут он звонил из телефонной будки комиссару по особым делам:
- Алло! Комиссар? Ничего не нашли?
- Ничего. Обходы будут длиться всю ночь. Есть почти полная уверенность, что он все еще в городе. Да, кстати, мне доложили, что на пароходе прибыла англичанка с паспортом на имя миссис Браун…
- Это его жена. Я занимаюсь ею.
У себя в будке Малуан отбросил газету, которую только что читал. Это был местный листок, большие столичные газеты не занимались подобными делами. Изложена была вся история. Репортеру, видно, удалось "разговорить" Молиссона, так как газета сообщала сведения о прошлом Брауна, приводила все подробности ограбления "Палладиума" и даже поместила фотографию старика Митчела и его дочери, выходящих из отеля "Ньюхевен".
Уже два дня Малуан, сам не ведая причины, избегал смотреть на шкафчик, все эти два дня голова его раскалывалась от дум. Он был одержим одними и теми же мыслями.
Не поступил ли он неосторожно, делая сегодня такие покупки? Ясно было, что шурин не без задней мысли вчера заметил: "Можно подумать, тебе достался главный выигрыш в лотерее!"
Как себя чувствует англичанин там, у него в сарае? Ему и в голову не приходило, что столько людей будут заниматься этим чемоданом. Самое большое впечатление на него произвел не инспектор Скотленд-Ярда, а старик Митчел с его повелительными манерами. Такой человек, спросив у Малуана, скажем, адрес отеля или магазина, наверняка дал бы ему на чай. И стрелочник взял бы!
Возможно ли, что у Митчела нет больше ни гроша? Эта мысль льстила Малуану и в то же время смущала. В довершение всего в конце газетной заметки была фраза, которая Малуану врезалась в память:
"Браун имеет жену и двух детей, которые живут в Ньюхевене и, по всей видимости, ничего еще не знают".
Перед его взором стоял Браун, в мятом плаще, поношенном костюме, стоптанных ботинках. Он представлял себе дом, построенный на косогоре в Ньюхевене, подобный его собственному на косогоре в Дьепе, может, чуть побогаче, да и то вряд ли.
Малуан открыл третий путь по запросу, выпил чашку обжигающего кофе. Он заметил на набережной инспектора Молиссона вместе с англичанкой, которую после полудня встретил на улице.
Малуан задыхался. Он чувствовал, что должен что-то сделать. Был момент, когда ему захотелось открыть шкафчик и выбросить чемодан в море.
Но к чему бы это привело? Если бы хоть была уверенность, что через неделю или две, когда все успокоится, он сможет найти его на том же месте! Но чемодан унесет течение, или он погрузится в ил, или зацепится за якорь какого-нибудь судна.
Казалось, о Брауне он не думает. Он не хотел о нем думать. И тем не менее все его мысли возвращались к сараю. Он так часто ловил рыбу, что знал, каким бывает уровень моря в любой час. Бывает так, что волны доходят до дверей и даже заливают сарай.
Он видел, что жандармы уже осмотрели гроты в скале. Они продолжали поиск. Проходя мимо сарая, кто-нибудь из них, может быть, пнет ногой в стенку и скажет: "А вдруг он здесь?"
- Взламывать дверь они не имеют права, - сказал вполголоса Малуан.
Но если человек в сарае вдруг чем-то выдаст свое присутствие, разве жандармы станут раздумывать? Если его схватят, заговорит ли Браун о стрелочнике?
Когда пароход из Ньюхевена вошел в порт, Малуан не обратил внимания на его маневры. Он ничего не видел, кроме пятен света и теней.
Не решался он смотреть и в сторону своего дома, где уже давно погас свет. В сарае достаточно инструментов, чтобы взломать замок. Если Браун знает, что деньги у Малуана, то, скорее всего, станет разыскивать чемодан в доме.
Комиссар по особым делам, стоя у входа морского вокзала, наблюдал за каждым пассажиром, и Малуан еле сдержался, чтобы не подойти к нему. Может, наказание будет не слишком строгим? Его послужной список чист. Все знакомые скажут о нем только хорошее. Но чемодан у него, конечно, отнимут! И место свое он потеряет!
Он будет вынужден, подобно Батисту, что-то мастерить, продавать рыбу на улицах или делать что-нибудь другое в том же роде. Анриетте придется вернуться на старое место, и она будет винить в этом отца. А жена не устанет повторять: "Вот что получается когда хочешь всех перехитрить!"
Шурин будет на седьмом небе от злорадства. Даже Эрнест перестанет его слушаться.
Если б он мог спуститься хоть на несколько минут в "Мулен Руж", он бы напился.
Малуан видел только двух жандармов. Но когда ушел парижский скорый, стали заметны блуждающие огни карманных фонарей, и он понял, что поиск продолжается. Патруль прошел мимо поста стрелочника, и луч света скользнул по железной лестнице.
Только спустя часа два он заметил огни фонарей на противоположной стороне гавани, буквально в ста метрах от его дома.
- Человек голоден! - процедил сквозь зубы Малуан и тут же добавил: - С этим нужно кончать!
Провести еще несколько ночей так, как он провел три последних, просто немыслимо. Он еще не знал, что сделает, но решил обязательно что-то предпринять. Если бы не служба, Малуан немедленно бы отправился к сараю, но нельзя оставлять пост без присмотра.
Приняв решение, Малуан почувствовал облегчение. До конца дежурства оставалось три часа. Рыбный рынок открылся, когда было еще темно. Занимался день, ясный и холодный. Пришел сменщик, замерзший и хмурый.
- Порядок? - спросил он привычно.
- Порядок!
Без особого плана Малуан шел по торговой улице, где только что открылась колбасная, купил колбасы, две банки сардин, кусок паштета.
На рынке он зашел в кабачок и попросил наполнить голубой бидончик разливной водкой.
Все тело размякло. Он действовал как-то неохотно, будто выполнял тяжкий долг. Он даже не верил в то, что делал. Если бы его внезапно встряхнули и обнаружилось, что он проснулся в своей кровати, он не удивился бы.
Вместо того чтобы подняться по крутой тропе, Малуан продолжал путь по низу скалы, на вершине ее он не обнаружил ни одного жандарма. Сарай был чуть дальше, за первой пещерой, идти приходилось по крупной гальке и обломкам скал, и он подумал, что засунутый в карман паштет превратится в кашу.
В последнюю минуту стрелочник присел на камень - передохнуть. А все-таки здорово, что судьба улыбнулась ему, его семье. Его дом совсем рядом, хоть отсюда и не виден, он стоит на скале, словно игрушечный. Из трубы, наверное, вьется дым. Эрнест завтракает перед уходом в школу, Анриетта, видно, спит, ей, бедняжке, так редко выпадает случай понежиться в постели.
По утрам в доме пахнет как-то по-особому - дух спален, аромат кофе, какой-то деревенский запах. По возвращении с дежурства он протягивал руки к огню, потом расшнуровывал тяжелые ботинки, надевал нагретые у плиты комнатные туфли.
Остальная часть дня принадлежала ему, сперва он спал чутким сном, когда слышны все домашние и уличные шумы. Потом мог делать все, что захочется, - налаживать удочки, перекрашивать плоскодонку, настраивать радиоприемник или чинить будильник.
Он вынул из кармана колбасу и с таким любопытством принялся ее рассматривать, будто забыл, что сам купил ее. Море было гладким, чуть окаймленным пеной, но вдали сталкивались барашки, гонимые ветром с суши. Малуан увидел баркасы, медленно тянувшие драги с моллюсками.
"Нынешней зимой мы еще их не пробовали", - подумал он.
Пора кончать передышку! Не оставаться же весь день на камне!
Но убежденность в правильности того, что он намеревался совершить, ослабевала. Так ли уж важно и необходимо это? Еще немного, и Малуан пошел бы домой, решив, что ничего не произошло, что жизнь идет, как прежде.
Но подтолкнула мысль о шурине, которого он всегда ненавидел. Положив колбасу обратно в карман, Малуан с трудом поднялся, как человек, страдающий ломотой в суставах.
IX
Возможно, за ним наблюдали в бинокль. Нередко рыбаки, выбиравшие невод близ берега, замечали черную точку на скале или у ее подножия и говорили: "А вот и Малуан пошел за крабами".
В свободное время рыбаки брали в руки бинокль и рассматривали берег.
В перламутровом свете рождающегося дня виднелись три рыбачьих баркаса - два с коричневыми парусами и один с голубыми.
Малуан шагал к сараю с тем внешне спокойным видом, за которым скрывается страх. Он испытывал такое чувство, будто ему предстоит обратиться к высокому начальству или выступить на митинге.
В такие моменты ум особенно ясен. Все видишь, все слышишь и как бы раздваиваешься. Малуан словно видел себя со стороны или в зеркале в тот момент, когда вставлял ключ в замочную скважину.
Можно было приоткрыть дверь сарая на несколько сантиметров, швырнуть еду, снова запереть дверь и уйти. Можно было просто удалиться, оставив дверь открытой. Он уже перебрал в уме столько вариантов, что потерял к ним интерес.
Поступит он так или иначе, цель одна - лишь бы что-то сделать.
Ключ повернулся без труда: Малуан бережно относился к своим вещам, и замок был смазан. Сперва он приотворил дверь и уставился в полумрак, где вырисовывался нос плоскодонки.
Все было тихо. Ни звука, ни шороха.
Тогда он приоткрыл дверь пошире, в сарай ворвался свет, и в то же время Малуану в нос ударил запах отхожего места. Он нахмурил брови и стал осматривать все, что окружало лодку, поставленную на деревянные катки. Направо - бочка со смолой, налево - груды корзин, и всюду, до самых дальних уголков, хаос - разбросанные доски, ящики, якорь, пеньковые тросы, старые коробки.
"Воздуха здесь маловато", - подумал он.
Ему никогда не доводилось оставаться в сарае при закрытых дверях, и его беспокоил терпкий запах, когда он снова и снова все осматривал.
Машинально, просто потому, что он за этим пришел, Малуан вынул из кармана колбасу и положил на плоскодонку, то и дело оглядываясь по сторонам - не высовывается ли где рука или нога.
- Месье Браун, - сказал он так, как если б встретил знакомого.
Рядом с колбасой легли коробки с сардинами.
- Послушайте, месье Браун… Я знаю, что вы здесь… Сарай принадлежит мне… Если бы я хотел вас выдать, то сделал бы это еще вчера…
Он прислушивался, чуть подавшись вперед. Ни звука, лишь эхом отдались последние его слова.
- Как вам угодно! Заметьте, что я пришел с добрым намерениями. Вчера прийти не мог, на вершине скалы, как раз над вами, стоял жандарм.
Бидончик Малуан по-прежнему держал в руке, почему-то не решаясь пошевелиться. Он говорил, как актер, заучивший текст, но на самом деле импровизировал:
- Сейчас самое важное - это поесть. Я принес колбасу, сардины, паштет. Вы меня слышите?
Уши у него покраснели, как в детстве, когда нужно было декламировать стихи. Но голос стал суровым.
- Бесполезно пытаться всех перехитрить. Я знаю, что вы меня слушаете. Если бы вы ушли, замок был бы сломан, а дверь приоткрыта.
Где же он? За бочкой со смолой? За грудой корзин? Может, под лодкой? Там достаточно пространства.
- Оставляю вам продукты и бидончик с водкой. Думаю, что правильнее будет снова запереть дверь, а то жандармы увидят открытую дверь при повторном обходе и могут заглянуть сюда…
Ему никогда не доводилось говорить в пустоту. Это сбивало с толку и вызывало раздражение.
- Послушайте! Мы не можем терять времени. Я должен знать - живы ли вы или мертвы.
Он вздрогнул при мысли, что, может быть, обращается к мертвецу.
- Скажите хоть слово или подайте какой-нибудь знак. Я не буду пытаться вас увидеть. Я тут же уйду, а завтра принесу еще еды.
Он ждал, взгляд стал жестоким. У рта появилась угрожающая складка, и он слегка наклонил голову, как с ним бывало в минуты гнева.
- Не пытайтесь сделать вид, будто не понимаете по-французски. Я сам слышал, как вы разговариваете с Камелией.
Он подождал еще. Чтобы не выйти из себя, стал мысленно считать до десяти.
- Считаю до трех, - сказал Малуан громко. - Один… два…
Теперь это уже был не только гнев. Появился страх. Малуан не решался больше шевельнуться. Говорил себе, что стоит обыскать сарай, как где-нибудь в углу он наткнется на бездыханное тело, скорченное, как у крысы, объевшейся отравленным зерном. Пришла мысль о запахе… Нет! Через сутки труп не разлагается!
- Ладно! Я ухожу!
Он и впрямь отступил на шаг с намерением уйти. Сзади, за открытой дверью, сверкало освещенное солнцем море… Было так просто выйти, оставив еду на плоскодонке.
- Я ухожу! - повторил он.
Но не уходил. Не мог уйти. Ноги точно приросли к земле.
- Признайтесь, вы нехорошо поступаете! Ведь я пришел с честными намерениями…
"Да уходи же, дурень!" - говорил ему внутренний голос. А он ему ответил: "Одну минутку… Только минутку… Он откликнется, и я сразу уйду". - "Но будет поздно!" - "А разве это моя вина?"
Да, его ли вина в том, что он не способен переступить порог и вернуться в ожидавший его мир солнца и свежести.
Глаза его шарили вокруг. Голос потерял уверенность, стал умоляющим:
- Месье Браун, я начинаю злиться.
В предчувствии решающей минуты его охватила дрожь.
- В последний раз считаю до трех… раз… два…
Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, забыв, что за спиной есть угол, самый темный из всех. Именно из этого угла послышался легкий треск, и, прежде чем Малуан успел повернуться, ему нанесли удар по правому плечу. Ударили чем-то тяжелым - железным прутом или заостренным концом молота.
- Негодяй! - закричал он, резко повернувшись.
Там стоял Браун. Во всяком случае, тот, кто был Брауном и кому за время разговора Малуана с самим собой стоило только протянуть руку, чтобы коснуться его.
Отросла рыжая борода. В полутьме сверкали глаза. Человек тяжело дышал.
Рука снова занесла оружие - не молот, а крюк, которым выгоняют крабов из-под камней и водорослей.
Инстинктивно Малуан схватил занесенную руку, вывернул так, что затрещали кости, и вырвал крюк.
Нервозности как не бывало. Он смотрел на сморщившегося от боли человека. Тот весь напрягся, готовясь к прыжку. Малуан уже не думал, что это Браун или вообще человек. Только знал, что это живое существо, готовое вцепиться в него, что два тела тесно сплетутся, будут кататься по земле, что пальцы постараются вцепиться в горло, выцарапать глаза, выкрутить конечности.
И тогда быстро и точно Малуан ударил. Крюк вошел во что-то мягкое, раздался хрип.
Человек все еще жил. Глаза сверкали. К Малуану протянулась рука.
- Получай! - взревел он.
И снова ударил крюком.
Браун лежал лицом вниз, и Малуан, не выдержав, бросился на колени, всхлипывая, крича, трясясь от ужаса.
- Простите!.. Скажите что-нибудь!.. Простите!.. Я не нарочно это сделал… Вы сами знаете, что я не хотел…
Он не решался притронуться к мертвому, глядел на прижатый к земле нос.
- Месье Браун!.. Месье Браун!.. Ну скажите же что-нибудь! Я схожу за врачом… Он вас вылечит… Я верну ваш чемодан… Помогу бежать…
Он повернулся к открытой двери и увидел на гладком, как небо, море голубой и коричневый баркасы.
- Месье Браун!.. Ради всего святого… Признайтесь хотя бы, что вы первым начали… Я же принес вам есть и пить…
Он встал на колени, взял с плоскодонки бидон, превозмогая ужас, повернул на спину распростертое тело.
Г лаза были открыты. На виске виднелась рана, точнее, дыра, настоящая дыра как в любом другом предмете.
- Месье Браун!
Он открыл бидон, приложил его носик ко рту англичанина и стал лить. Водка с бульканьем потекла по сжатым губам, по подбородку, обтекая адамово яблоко.
- Он мертв… - произнес Малуан, как в полусне.
Он поднялся, отряхнул покрытые пылью колени и пригладил руками волосы. Дыхание не сразу наладилось. Грудь бурно поднималась и опускалась. Немного болело горло, возможно от крика.
Он не помнил, плакал ли он, и удивился, почувствовав, что покалывает веки. Нагнулся, чтобы поднять бидончик, и засунул его в карман, даже не подумав выпить остаток водки.
Ужасающее спокойствие охватило его, такого он еще никогда не испытывал, спокойствие, равносильное пустоте. Он действовал, как любой другой человек, но прекрасно чувствовал, что он уже не похож на других. Он перешагнул неведомую границу и сам не знал, в какой момент это произошло.
Постепенно мысли его приобретали прежнюю ясность, он чувствовал, как проходила напряженность, расслаблялись мускулы.
Малуан стал наводить в сарае порядок. Если бы кому-то рассказать об этом - не поверили бы. И все-таки так было! Он привел в порядок сперва свою одежду, потом все вокруг.
В пылу борьбы он не заметил, как разбросались вещи, рассыпалась груда корзин.
Глаза Брауна были открыты, нельзя было их так оставлять. Малуан закрыл их, даже не дрогнув от прикосновения к векам, и только промолвил:
- Ну вот!
Положив колбасу и банки сардин в карман, он осмотрелся, удостоверился, что делать больше нечего, и уже собрался было выйти, как вдруг услышал женский голос:
- Привет, Луи!
Он шагнул к порогу и остановился в проеме двери.
- Привет, Матильда!
- Выйдешь в море?
- Может, выйду, а может, нет.
Голос звучал обыденно. Из-за солнца он слегка зажмурил глаза. Матильда, старуха, собиравшая для продажи крабов, проходила в двадцати метрах от него. В руках у нее был крюк, точно такой же, как у него в сарае, она шла согнувшись под тяжестью корзины за спиной.
- Будет ли мороз?
- Думаю, что да.