Гисберт начал медленно читать молитву и вдруг сообразил, что не задал очень важного вопроса: на каком языке он должен читать ее? Впрочем, он знал ее только по-немецки, поэтому продолжал, постепенно все более тихим голосом.
Закончив, он открыл глаза, но это мало чем ему помогло. Кругом ничего не было: потемки и плотная тишина.
Центральный зал собрания членов общества, который ничем не отличался от какого-нибудь зала собраний квартального совета, был полон. Мужчины и женщины разговаривали, курили, смеялись, ожидая начала. Нельсон Чоучэнь сел, чувствуя себя несколько скованно, поскольку было очевидно, что все от него чего-то ждут, а по правде говоря, он понятия не имел, о чем говорить. Вень Чен не сообщил ему никаких подробностей и ничего не объяснил. "Они хотят видеть вас, хотят слышать вас". Вот и все.
Вскоре Вень Чен попросил тишины и стал говорить. Нельсон, не понимая слов, подумал, что тот представляет его. Как странно, подумал он. Происходящее не показалось ему собранием тайного общества, оно походило на университетскую аудиторию, и это подбодрило его. В конце концов, это его вотчина. Поэтому, когда Вень Чен передал ему микрофон, Оталора решил, что лучше всего рассказать о своем деде.
- Говорите по-английски, - предложил Вень Чен. - Я переведу.
- Мне выпала незаслуженная честь: мне позволено присутствовать здесь, - начал свою речь Нельсон, - ведь, по правде говоря, именно вы помогли мне понять, кто я такой. Всего несколько дней назад я был всего лишь перуанским профессором литературы, писателем, который пишет повести, поэмы и эссе, который живет в Остине, в американском штате Техас, и чье мировоззрение, чей жизненный горизонт ограничен Европой и Америкой. Но благодаря счастливой случайности в свои сорок пять лет я решил предпринять это путешествие в Пекин, путешествие, которое должно было быть чем-то вроде возвращения к своим корням, поскольку, несмотря на то, что у меня мало сведений о них, я всегда знал, что мой дед родился в Китае и что по неизвестной причине, будучи молодым, он эмигрировал в Перу.
Нельсон сделал паузу для переводчика, налил себе в стакан минеральной воды и отхлебнул половину, что позволило ему мимоходом оценить реакцию публики на его слова.
- О дедушке у меня сохранились лишь некоторые детские впечатления, поскольку он умер, когда я был еще очень юным. Он обосновался в Куско, прекрасном колониальном городе в верховьях перуанских Альп, потому что, как он говорил, это место напоминало ему Лицзян, его родную деревню, и там он стал работать портным - в этой профессии китайская община в Перу пользуется большим авторитетом. Оттуда родом моя семья. Там родился мой отец, и я тоже там родился, а потом оставил Перу, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. О жизни в этом городе я поведал в одном из своих самых известных произведений, "Блюз Куско", которое, надеюсь, однажды будет переведено на китайский язык и в котором я, помимо прочих перипетий, рассказываю об обычаях китайско-перуанской семьи в пятидесятых годах.
Во второй раз сделав паузу, Нельсон с волнением заметил, что слушатели делают записи. Он подумал об Эльзе, о том, какую гордость испытала бы жена, увидев его здесь, на этой трибуне. Несомненно, очень скоро его произведения появятся на полках пекинских книжных магазинов, и он сможет вернуться сюда вместе с ней, чтобы пожинать плоды успеха.
- Все мои произведения так или иначе являются попыткой исследовать эту тему, и в конечном счете это размышления о взаимоотношениях между Западом и Востоком, благотворных для обеих сторон; хотя показаны эти отношения индивидуально, через простых персонажей, настоящих людей, в которых, как я считаю, заключена суть бытия. Если книги, которые мне удалось написать, до сего дня существуют и читаются в Америке, то это потому, что сто лет назад молодой китаец, в голове которого кипели страстные мечты, сел в лодку и причалил к перуанским берегам. Как я сказал вначале, я мало знал об этом храбром человеке, потому что он никому так и не поведал того секрета, который сегодня вы здесь, в Пекине, мне открыли: что он был великим патриотом, сражался за свободу и был героем. Современные герои, надо сказать, как раз такие: простые, молчаливые, скромные, как большинство людей, будь они родом с Востока или с Запада.
Снова сделав паузу, он вдруг понял, что до сих пор много говорил о себе и должен наконец сосредоточить свою речь на образе деда. Но мысли зашли в тупик. Он не мог ничего вспомнить. Как быть?
- Ху Шоушэнь, или Хуанито Чоучэнь, как его называли в Перу, очень скоро показал всем, из какого тонкого материала была сделана его натура. Во время народных бунтов против диктатуры Санчеса Серро, в начале тридцатых годов, он организовал отряд из крестьян и мелких торговцев - милицию, защищавшую сельские районы от бесчинств армии. Я особенно хорошо помню, как они освободили группу политических заключенных, несправедливо задержанных полицией в местности близ Ранкаса, деревни в Андах. Хуан Чоучэнь во главе отряда из восьми человек штурмом взял тюрьму и, освободив своих товарищей, отвел их в горы. В течение двух недель их преследовали войска, но он, пустив вперед освобожденных пленников, решил остаться в горной расщелине, чтобы одному сразиться с целым батальоном и, таким образом, предоставить товарищам время для бегства. Имея при себе два ружья, пистолет и ящик с патронами, мой дед отбивал атаки солдат - защитников диктатуры, - а потом, когда у него кончились патроны и он посчитал, что его друзья уже в безопасности, ушел, прячась в тени гор…
Его речь произвела впечатление. Некоторые из присутствующих, выслушав перевод, вытирали слезы. Группа людей в первом ряду начала аплодировать.
- Вот так имя Хуана Чоучэня превратилось в легенду в Андских горах. Крестьяне и мелкие торговцы, слыша его, чувствовали себя защищенными. Бабушка рассказывала, что его много раз искали у нас дома, но ему всегда удавалось бежать, прячась в народе, потому что враги не знали его в лицо. А лицо Хуана Чоучэня стало лицом всех притесняемых крестьян, страдавших от жестокой диктатуры, после падения которой, в результате убийства диктатора одним из его же приспешников, народу были возвращены честь и достоинство, за которые сражался мой дед. И что же сделал Хуан Чоучэнь после того, как моя страна обрела вновь свободу? Вместо того чтобы потребовать для себя почетной должности, вместо того чтобы просить привилегий за свое героическое поведение, он скромно вернулся в свою мастерскую и продолжал работать, как и все те простые люди, которых он защищал.
Нельсон допил минеральную воду в ожидании аплодисментов, которые на этот раз были еще сильнее. Эти люди были у него в руках. Он видел в зале слезы, гордо сжатые кулаки, полные решимости лица.
- Теперь благодаря вам я узнал, что мой дед делал то же самое здесь, в Китае, перед тем как эмигрировать, что он сражался, защищая слабых, что он осаждал врага до тех пор, пока не сводил его с ума, и что его имя, так же как и в Андских горах, превратилось в легенду. Я, его внук, пришел к вам этой ночью, чтобы сказать, что нужно следовать его примеру, что надо продолжать сражаться за жизнь, зачесть простого человека, задело всемирной солидарности и за то, чтобы человечество стало лучше, искреннее и чище, - за то, за что сражались такие люди, как Хуан Чоучэнь. Большое спасибо.
Зал поднялся в едином порыве. Те, кто сидел впереди, рванулись к столу, чтобы обнять Нельсона, поприветствовать его, дотронуться до него. Вень Чен должен был призвать собравшихся к спокойствию. Потом он сказал что-то, и люди стали расходиться, молча, приветствуя Нельсона почтительными поклонами.
- Поздравляю, ваша речь имела успех, - сказал Вень Чен. - Вы - великий оратор. Вижу, что идеи вашего деда вы сохранили в своей душе. Хочу поблагодарить вас, кроме того, за то, что согласились прийти.
Нельсон просто сиял. В его голове носилось множество грандиозных идей, но самая главная имела отношение к литературной работе. Если он превратился в такого могущественного человека благодаря своим словам, отнюдь не было глупостью с его стороны полагать, что его книги вскоре будут переведены на китайский язык. Он представил, как будет ездить в Пекин, Шанхай, Кантон и Гонконг, рекламируя свои книги, закрепляя свой успех на Востоке. Успех, который немедленно привлечет к нему внимание европейских и американских издателей, и тогда настанет благополучие - то, о чем он так мечтал, что было центральной осью его жизни, по крайней мере вот уже десять лет.
- Теперь нам надо поговорить о будущем, - сказал ему Вень Чен.
- Естественно, - ответил Нельсон. - Один из моментов, которые я хотел бы обсудить с вами, имеет отношение к литературному произведению, которое я хочу написать о жизни моего деда. Я полагаю, здесь оно вызовет большой интерес, если только найдутся хорошие переводчики, как вам кажется?
- Да, да, - сказал Вень Чен. - Однако пойдемте, у нас еще будет время поговорить о книгах.
Вень Чен вместе с двумя другими членами общества проводили почетного гостя в кабинет на четвертом этаже здания. Когда все сели, один из них поставил на стол три чашки, насыпал туда чай и налил кипятка.
- Нам нужно очень серьезно поговорить, - сказали китайцы. - Первое, о чем мы хотим вас попросить, - это что бы вы позволили нам подробно изучить письма вашего деда. Все. Мы можем снять копии, потому что уважаем тот факт, что они представляют для вас семейную ценность. Дело в том, что, хотя они и личные, мы знаем, что они имеют отношение к действиям нашей организации в прошлом, что пре вращает их в документы нашей внутренней истории.
Нельсон почувствовал, как опускается с небес на землю. Все вокруг, казалось, стали более серьезными. Что-то менялось.
- Нет проблем, - легко согласился он. - Письма в вашем распоряжении, можете снять копии.
- Во-вторых, - продолжал Вень Чен, - сейчас обсуждается вопрос о том, какое место вы займете внутри нашего секретного общества. Мы уже думали об этом, и здесь есть разные варианты. Некоторые считают, что вы должны принять верховное руководство, разумеется, после некоторой подготовки. Другие говорят, что, по культурным и языковым причинам, вы не сможете стать руководителем, но должны стать кем-то вроде почетного председателя, в чьи обязанности будет входить управление внешними связями общества, главным образом с Соединенными Штатами. У нас много сторонников среди членов диаспоры, особенно в Нью-Йорке и Сан-Франциско. Как я уже сказал, мы еще думаем над этим вопросом, и как только примем решение, вы можете быть уверены, что первым узнаете новость.
Нельсон почувствовал смутное беспокойство.
- Учту ваши предложения, дорогие друзья, - сказал он, - и можете быть уверены, что мое решение будет наилучшим для всех.
- Решение? - переспросил Вень Чен. - Мне кажется, господин Чоучэнь, вы не поняли. Боюсь, вы не сможете принять никакого решения.
- Ну ладно, ладно, - поправился тот, немного нервничая. - Я положусь на ваше решение. Несомненно, оно будет самым правильным.
В кабинете было два окна. В глубине, позади линии крыш, виднелся кусочек неба, а чуть дальше - верхушка современного небоскреба в форме пагоды.
- Что вы можете решать, сеньор Чоучэнь, - продолжал Вень Чен, - это хотите ли вы остаться в гостинице или предпочитаете переехать в частный дом.
- Мне удобно в гостинице, спасибо. Немного далеко от центра, но я уже привык. Нет необходимости беспокоить вас.
Вень Чен выдвинул ящик письменного стола и вынул несколько книг. На корешках Нельсон прочел имя одного и того же автора: Ван Мин.
- Для вас, - сказал Чен. - Прочитайте. Так вы для начала узнаете кое-что о нас.
- Это тот поэт, которого вы упомянули сегодня утром? - спросил Нельсон.
- Он самый.
- А что вы собираетесь делать, чтобы найти знаменитую рукопись?
- Мы ее ищем, но возникла некоторая проблема. Французы сами потеряли ее. Мы знаем, что ее прятал один священник, но, видимо, он пропал.
- А откуда вы все это знаете? - спросил Нельсон. Ему было любопытно.
- У нас очень длинные уши, друг мой, очень длинные. Едва ли в Пекине может произойти что-то, о чем мы не узнаем.
- И вам будет легко вернуть рукопись, разве нет?
- Увидим. - Вень Чен нахмурил лоб, закурил сигарету и продолжил: - Нас беспокоит вероятность того, что рукопись попала к представителям одной из наших группировок. Очень радикальной группировки, с которой у меня много раз были конфликты и которая не относится к организации. Там мало людей, не наберется и тысячи, но они используют насильственные методы. Ими руководит из Гонконга бывший израильский военный, в действительности они полностью подчинены ему. Эти люди стараются подорвать доверие к нам среди наших братьев, которых несколько сотен тысяч по всей стране. Если рукопись у них, они могут заявить о своих правах в качестве истинных последователей ихэтуаней. Когда рукопись была обнаружена, они пытали служащего архива. По счастью, брат, который видел это, сказал об этом нам.
- В таком случае, что вы собираетесь делать?
- Ну, сейчас у нас есть вы, - сказал Вень Чен. - То, что с нами внук Ху Шоушэня, - гарантия того, что именно мы - главные наследники борцов. А что касается рукописи, полагаю, мы в конце концов найдем и ее. Первое, что нам нужно, - выяснить, у кого она.
- А если не у них, - спросил Нельсон, - у кого еще она может быть?
- У других католических конгрегации, или у правительства, или у каких-нибудь иностранных агентов. У французов, канадцев, немцев, англичан. Кто знает?
- Вы полагаете, что мой друг, немецкий профессор, может быть агентом?
- Лично я в это не верю, хотя нам известно, что он интересуется произведениями Ван Мина. Он расспрашивал о нем одного букиниста. Профессор - знаток китайской культуры. Мы следим за ним.
- А что я могу сделать сейчас?
- Оставаться с нами, - ответил Вень Чен. - Когда мы найдем рукопись, именно вы должны представить ее нашим братьям.
- А, теперь понимаю, - кивнул Нельсон.
- Теперь возвращайтесь в гостиницу, изучите книги, которые я вам дал, и передайте письма моему помощнику. Два человека будут охранять вас. И еще кое-что: если снова захотите увидеть русскую девушку, скажите об этом моему помощнику. Он вам ее приведет.
Из окна автомобиля проспект казался светящейся каруселью, и вскоре я осознал реальность происходящего. Что я натворил? Я ехал в свой отель с незнакомкой. Или лучше сказать, с кем-то, о ком у меня была туманная и второстепенная информация - что на ней голубые трусики, что она использует крем "Вагизил" и что, несмотря на то что я ошибся номером, эта женщина все еще не свободна от подозрений.
- Клянусь, - сказала Омайра, - ты меня околдовал. Ты что-то подсыпал мне в стакан. Я схожу с ума.
И она снова с силой целовала меня, втягивая мои губы своими, как медуза, которая глотает маленькую рыбку. Потом я почувствовал ее руку у себя между ногами. Пальцы дрожали.
Наконец мы приехали в гостиницу. Я подумал, что у нас не будет никаких проблем, если дама поднимется в мой номер - ведь она не китаянка, - и сразу направился к лифтам. Пока мы поднимались, она снова сказала:
- Пречистая дева из церкви Каридад-дель-Кобре, ты свел меня с ума. Я околдована. Это ненормально.
- Ты хорошо себя чувствуешь? - спросил я в тревоге.
- Чудесно, я чувствую себя так, как будто я под кайфом. Это редкость, если учесть, что я едва знаю тебя, малыш.
Мы вошли в номер. Я сразу пошел к бару, собираясь налить что-нибудь выпить, но Омайра не дала мне времени его открыть. Она сняла платье через голову, легла на постель и сказала:
- Иди сюда, и ты узнаешь, что такое наслаждение. Ты был на Карибах, когда там ураган? Тогда держись!
Несмотря на небольшой целлюлит, ее тело было красиво. У нее были круглые ягодицы. Я никак не мог бы подумать, когда смотрел в ванной на эти голубые трусики, что так быстро увижу тело их владелицы. Сняв их, она прижалась ко мне и начала лизать мне шею, грудь, засунула кончик языка мне в ухо. "Посмотри на мой цветочек, он тебе нравится?" Она шептала непристойности, возбужденная, глубоко и горячо дыша. - "Мой цветочек хочет проглотить твой член, войди медленно", - и я вошел, и почувствовал, как ее тело обволакивает меня, вздрагивая от сладострастных судорог, и мне показалось, что это не в первый раз, что были еще и другие, что мы знакомы давно и что я почувствую себя одиноким, очень одиноким, когда эта женщина уйдет, потому что люди, конечно, уходят, и чаще всего те, кого мы любим, такова жизнь. Тогда я сказал шепотом: "Омайра, императрица Востока", - и она ответила мне, постанывая, прижимаясь своим животом к моему: "Откуда ты узнал, что я из Гибары, малыш? О Боже, твой член убьет меня", а я, возбужденный, чувствуя запах ее волос, погружая пальцы в ее ягодицы, спросил: "Что такое Гибара?", на что она, делая круговые движения, покусывая и посасывая мне мочку уха, ответила: "Гибара, провинция на востоке Кубы, малыш, давай, давай, твой член - это золотой слиток, не останавливайся", - и я продолжал двигаться внутри ее лона, чувствуя себя счастливым, задыхаясь, пьяный от наслаждения. "Я сказал "императрица Востока", имея в виду Пекин, а не Кубу, но это все равно. Повелительница Гибары, царица Востока", - и она, задыхаясь, закатив глаза, тонким голосом, с сосками, налитыми, как снаряды, ответила: "А, теперь понимаю, я думала, что ты имеешь в виду Кубу, ах Очун, я увезу этот член в Музей мужчины, в Обтала, и там я положу его в ларец и буду молиться ему, ах, святая Барбара, прости меня, о нефритовый член, о, Святая Дева из Агаррадеро, о сахарный мой, я кончаю! А-а, милый, а-а-а, вот, уже! Очун, кончи ты тоже, сердце мое, ты чувствуешь меня, чувствуешь меня?!!!"
Мы оба откинулись, изможденные, потрясенные, еще не понимая, почему мы здесь, но счастливые. Я боялся, что сейчас меня охватит чувство вины, поэтому встал, разлил содержимое двух маленьких бутылочек виски по стаканам, стоявшим а ванной, положил туда лед и вернулся в постель.
- Ты почти убил меня, - томно проговорила Омайра. - Посмотри, я до сих пор дрожу. Потрогай. Видишь?
Это была правда - и большая редкость. Не то чтобы я считал себя ничтожеством, но, по правде говоря, никогда ничего подобного не видел. Омайра закурила, отхлебнула немного виски и сказала мне:
- Я замужняя женщина и хочу, чтобы отныне ты это знал. Я замужем, меня двое детей.
Я промолчал. Не знал, что ответить.
- Ты этого не ожидал?
- Ну, я ведь видел твое кольцо. Тебе повезло. У меня нет детей, несмотря на то что подолгу жил с двумя женщинами.
Омайра продолжала смотреть в потолок. Возможно, она собиралась с силами для важного признания.
- Хочу, чтобы ты знал: я в первый раз наставляю мужу рога. Я очень люблю своего мужа. Тебе может показаться странным, что я говорю об этом здесь, после того, что произошло, но это правда.
- Верю, - сказал я ей.
Я бы жизнь отдал за то, чтобы она осталась, но знал, что в какой-то момент она начнет одеваться. Поэтому пошел в ванную. Когда я вышел, Омайра все еще лежала в постели.
- Я проголодалась, Серафин, закажем что-нибудь в номер или спустимся?
Когда я услышал свое ненавистное имя, у меня волосы встали дыбом, но в ее устах оно звучало мягко, нежно. Кроме того, это значило, что она не собирается уходить. И за это я любил ее, сознавая, что это абсурд. Я едва знал ее.
- Расскажи мне о себе, - попросила она.