Если бы Нельсону нужно было описать эту сцену в одной из своих повестей, он бы подпустил апокалипсической атмосферы в стиле Томаса Пинчона или даже больше, в стиле Филипа Кей Дика. Что-то вроде: "Человек поднял голову и понял, что оказался среди гнили, пустых ящиков и каких-то запчастей. На этом кладбище вещей лицо его не выражало никакого героизма; скорее некоторое смирение, как если бы горы беспризорных предметов передали ему свое прочное неверие в жизнь".
- Что вы здесь делаете? - спросил профессор Клаус.
- Честно говоря, именно это я и хотел бы знать, - ответил Нельсон. - Какого черта я здесь делаю.
И еще одна груда ящиков, подобно фосфоресцирующему грибу, осветилась среди потемок. Персонаж, появившийся из-за нее, показался Нельсону человеком, когда-то потерпевшим кораблекрушение, приговоренным к тюремному заключению на острове, как Эдмон Дантес, - кстати, фигура графа Монте-Кристо должна была ему потребоваться в час его триумфального возвращения, для наказания всех тех, кто смеялся над ним; он также подумал о "Сумасшедшем Максе", с некоторым опозданием сообразив, что странные предметы, висевшие у незнакомца на шее, были крест и четки.
- Разрешите представить вам отца Жерара, - сказал Гисберт Клаус. - Он наш предшественник в этом стран ном и негостеприимном месте. Кстати, падре, вы говори те по-английски?
Жерар ответил утвердительно. Потом подошел так близко, что Нельсону показалось, будто тот собирается его обнюхать.
- Вы колумбиец? - спросил он.
- Нет, - ответил Нельсон. - Перуанец.
- А, уже ближе, - сказал священник. - В таком случае, возможно, вы и есть тот человек, которого я жду. Я вас проверю: вы интересуетесь китайской поэзией XVIII века?
Нельсон посмотрел на Клауса, не понимая, и тот сделал ему жест, которым хотел сказать: "Он действительно кажется сумасшедшим, но через некоторое время перестает им казаться. Это всего лишь человек, который слишком много времени провел в одиночестве. Послушайте его. Оно того стоит".
- Я ничего в этом не понимаю, падре, извините, - ответил Нельсон. - У меня сегодня вечером было назначено свидание, и когда я шел на него, кто-то силой притащил меня сюда. Я знаю профессора, но вас…
Сказав это, он вспомнил о Вень Чене. Он говорил ему о пропавшем французском священнике, том, что охранял рукопись, которую все искали. И его немедленным заключением было: это он, и он в руках Клауса, который действительно немецкий шпион и организовал его, Нельсона, похищение! Кроме Вень Чена, только Клаус знал, в какой гостинице он живет. Кроме того, он мог видеть Нельсона с Ириной - ведь с ней Нельсон познакомился в "Кемпински", где остановился Клаус. Эти мысли возникли в его голове в десятые доли секунды, как обычно бывает с великими откровениями. И он с недоверием посмотрел на Клауса.
- Надеюсь, вы не думаете, что я… - сказал Клаус. Нельсон напряг все мускулы своего тела и прыжком взлетел на один из ящиков.
- Здесь что-то нечисто, - заявил он сверху. - Я не спущусь отсюда до тех пор, пока происходящее не прояснится!
- Осторожно! - предупредил его Клаус. - Вы можете упасть спиной и удариться затылком или пораниться ржавым гвоздем.
- По мне, так можете хоть навечно оставаться на этом ящике, - пожал плечами Жерар. - Если вы не мой связной, делайте что хотите, господа…
Сказав это, он удалился в свое убежище из дерева и жести. Потом погасил фонарь, и "гриб" исчез в потемках. Клаус продолжал настаивать:
- Спускайтесь оттуда, ради Бога. Вы можете повредить себе что-нибудь. Идите сюда, позвольте объяснить вам то, что мне известно.
Нельсон засомневался. Возможно, у Клауса инструкция - заставить его поверить, что они оба пленники, и, таким образом, воспользовавшись доверием, обычно рождающимся между двумя людьми, пережившими одно и то же несчастье, выудить у него то, что ему было известно. Но что-то тут не сходилось: если кюре, с которым Нельсон только что познакомился, - тот самый, о котором говорил Вень Чен, значит, и рукопись здесь, в этом темном помещении.
- Спускайтесь, пожалуйста, - настаивал немец. - Не ведите себя, как ребенок, подвергая опасности прежде все го себя. Идите сюда, дайте руку.
Нельсон решил спуститься, но без помощи профессора. Он тихо спрыгнул. Потом зажег сигарету, закурил.
- Что это все значит, профессор? - спросил он.
- Я расскажу вам прежде всего, как я сам здесь оказался, - сказал Клаус. - Это некоторым образом объяснит ваше присутствие. Все это - моя вина. Вы с этим никак не связаны.
Нельсон был благодарен, что разговор ведется по-английски, на языке, которым оба прекрасно владели, поскольку ошибки профессора в испанском доводили его до белого каления. Что же такое "это", с чем он никак не связан? Нельсон сел на старый ящик из-под прохладительных напитков и стал слушать.
- Я был ночью в парке Пурпурного бамбука, знаете это место? - спросил Гисберт Клаус. - Ну, не важно, это красивейшее место на северо-западе Пекина. Я пил чай и делал некоторые заметки касательно своего пребывания в городе, книг, которые нашел, писал и о том, что я здесь узнал. Когда я вышел из чайного домика и уже собирался возвращаться в отель, рядом остановились два автомобиля, и двое незнакомцев, которых я, кстати, раньше не видел, притащили меня сюда. Полагаю, ваша история похожа на мою, но боюсь, вас вовлекли во все это по моей вине. Видите ли, вполне возможно, что в моем номере нашли ваш роман, который вы так любезно сочли возможным мне посвятить, и карточку с координатами вашего отеля. Вся эта история кажется безумной, но если вы немного успокоитесь, я вам ее расскажу. Повторяю вам, все произошло по моей вине. Виновато мое тщеславие и гордость знакомством с вами.
Сказав это, немец рассказал Нельсону с самого начала о своем интересе к творчеству Ван Мина, о научных статьях об этом поэте и о своем намерении, которое сейчас он считал легкомысленным, совершить переворот в синологии, сделав открытие такого значения, что имя Гисберта Клауса вознеслось и пребывало бы в веках наравне с именами мэтров этой столь сложной науки, основоположником которой был отец Матео Риччи, иезуит, которым Гисберт так восхищался. Профессор Клаус так и выразился - "пребывало бы в веках", однако потом объяснил, что некоторым образом в научных дисциплинах идея этого пребывания в веках иная, чем в искусствах, где среди других значится и имя высокочтимого писателя из Перу, знаменитого прозаика, поскольку в науке открытия живут, да позволено будет высказать эту азбучную истину, до тех пор, пока не будут превзойдены новым открытием, что почти всегда рано или поздно происходит, или же, что еще хуже, они превращаются во всем известные вещи, что делает его поведение еще более легкомысленным и безответственным. Тут он наконец заговорил о рукописи "Далекая прозрачность воздуха", обо всем том, что видел и не смог рассказать, о том, как впервые узнал о ее существовании от любезного букиниста с улицы Донгси, где он нашел и первое издание Хосе Марии Аргедаса, с которого, заметил профессор, и началась эта интрига, хотя здесь была своя хорошая сторона, по крайней мере для него - а именно, возможность познакомиться со столь выдающимся представителем американской литературы. Затем Гисберт подробно остановился на открытиях, сделанных им при чтении книги Пьера Лоти, на непосредственной причине этого любопытства, возникшей еще в Париже, а также на внезапном и властном желании предпринять путешествие в Пекин, позволившее ему некоторым образом заново открыть жизнь, которой он так пренебрегал, что посвятил последние пять десятилетий своего существования учебе, библиофилии и читальным залам, в то время как за их пределами пульсировало настоящее, которым он никогда не интересовался. Никогда, вплоть до этого путешествия, естественно. Теперь же он был здесь и думал, что зашел слишком далеко, что вот такой ценой он заплатил за свою неопытность, поскольку эта рукопись приносит несчастья, и его предупреждали, но он, по своему высокомерию, продолжал, будучи слепым к предупреждениям, до тех пор, пока не попал в это место, и мимоходом втянул в приключение его, высокочтимого поэта. Профессор поклялся, что если представится случай, он все объяснит и сделает все возможное, чтобы Нельсона освободили. Друг мой писатель, вы не заслуживаете этого, и - это он сказал очень убежденно, - он догадывается, кто такие могут быть похитители - тайное общество в действительности, секта. Он посоветовал Нельсону не волноваться на этот счет: дескать, друг мой, я вас втянул в круговорот событий, и я вас вытащу, будьте уверены, пусть даже это будет последнее, что я сделаю в жизни.
Нельсон остался под очень большим впечатлением от того, что только что услышал. Если все это была правда - а на данный момент ему не приходило в голову ни единого соображения, почему бы это не могло быть правдой, - то Клаус самостоятельно добрался до рукописи и не имел ни малейшего представления о его, Нельсона, отношениях с Вень Ченом и тайным обществом, членов которого, по-видимому, и считал организаторами тройного похищения. По правде говоря, многое из того, о чем рассказал Клаус, Нельсон уже знал. Возможна ли такая цепь случайностей? Трудно было свыкнуться с этой мыслью. Но очевидно было одно - до сих пор Клаус ни о чем его не спросил.
- А рукопись, о которой вы говорите, профессор, - осторожно спросил Нельсон, - где она?
- Здесь… - ответил Клаус. - Она у Жерара, французского священника. Я сам имел возможность видеть ее этой ночью. Его миссия состоит в том, чтобы охранять ее, но, несмотря на это, он позволил мне поглядеть. Это оригинал. Она привязана у него стальным канатом к спине.
Нельсон замер от изумления. Он все-таки нашел ее! Господи, сказал он себе, если удастся выйти отсюда вместе с рукописью, тайное общество будет преклоняться перед ним. И у него было одно преимущество, по крайней мере, создавалось такое впечатление. Ни Клаус, ни кюре не знали, кто он на самом деле и какую роль играет в этой истории. Конечно, была еще куча проблем, начиная с этого странного похищения. Кто их захватил? Нельсон решил действовать с осторожностью. Первое, что нужно сделать, думал он, - это узнать, в каком месте их держат, в целях возможного бегства. Второе - подружиться со священником, чтобы он и ему показал свое бесценное сокровище, и, наконец, придумать что-нибудь, чтобы отобрать рукопись и освободиться, или по крайней мере сделать нечто, что привлекло бы внимание наблюдателей Вень Чена, которые должны были быть поблизости.
Сказав себе это, он решил, что план его безупречен. Который час? Два часа ночи. Скоро рассвет - время, когда можно попытаться что-то предпринять. Он предложил Гисберту Клаусу сигарету, намерившись обратить в преимущество его чувство вины на то время, пока это будет нужно, как вдруг они услышали шорох в глубине комнаты. Гисберт прижал палец к губам. "Тсс", - сказал он. Нельсон посмотрел в сторону хижины французского кюре, но свет не зажигался - знак того, что тот их не слушал. Тогда они на цыпочках подошли к месту, из которого исходил шум, и как раз вовремя: оба увидели, как в полу открылся люк, замаскированный под грудой деталей из сероватой пластмассы, и в темноте возник темный человеческий силуэт.
Один из агентов Чжэна отвез меня в гостиницу, предупредив, что, если будут какие-нибудь новости, я должен буду немедленно вернуться. Чжэн, воспитанный на традициях Красной Армии, не доверял своим и считал, что, если возникнет хоть малейший намек на путь, который может привести к священнику, действовать должны мы с ним вдвоем. Он сказал мне, что каждый день менял своих агентов, чтобы те не догадались, каков мотив наших поисков. Я был согласен на все, чтобы только уйти.
- Ах, жизнь моя, я думала, тебя не будет, - голос Омайры Тинахо лился в мои уши, как глицерин. - Я уже поднимаюсь.
Как я должен был принять ее? Держать дистанцию, чтобы она занервничала и допустила какую-нибудь ошибку? Это могло бы быть хорошим методом: избегать основного интересующего меня момента, а дальше, по мере того как встреча будет становиться более теплой, постепенно заставить ее рассказать все. "Тук-тук", - услышал я и побежал открывать, полный решимости, взволнованный, счастливый, довольный тем, что знаю, как себя вести.
- Привет, малыш, - сказала она мне, прекрасная в своем платье с летящей юбкой и глубоким декольте. - Я умирала от желания увидеть тебя.
Она поцеловала меня, страстно дыша, исследовав языком все уголки моего рта. Потом подняла юбку и опустила мою голову себе между ног, и я оказался среди увлажненных зарослей вьющихся волос, которые скрывали розоватый шрам от кесарева сечения. Я решил поменять план действий, потому что тактика "бдительного равнодушия" явно не удалась. Потом Омайра раздела меня, целуя, и это еще более поколебало мои первоначальные намерения, и в конце концов я решительно отбросил их в сторону, когда, нагая, она откинулась на стол, развела ноги и вскрикнула: "Возьми меня и ничего больше не говори". Тогда я забыл о планах, потому что правда состояла в том, что я не хотел больше ничего на свете, кроме как соединиться с ней, забыв обо всем, как в первый раз, и у меня разрывалось сердце, когда я прикасался к ней, когда входил в ее плоть, и тогда я понял сущность звука, поэзию темнокожего Гильена, ча-ча-ча, "сахар!" Селии Крус, игривую прозу Кабреры Инфанте, все, все одновременно в эту вечную секунду, потому что я влюблялся; я понимал, как прекрасен мир, если смотреть на него вместе с Омайрой, и как тускл, уродлив, враждебен мир без Омайры, и я отважился сказать: "Я люблю тебя", а она закричала: "Ах, малыш, если ты скажешь мне это еще раз, я кончу", и я, безумный, сказал ей: "Омайра, не покидай меня никогда", и она снова закричала: "Серафин, но как же я оставлю тебя, посмотри на меня, если я здесь, прикована к тебе", и я предпочел больше не задавать вопросов, подумав, что ее слова - это миражи опьянения, а потом, когда ее тело начало сотрясаться в судорогах, когда дыхание ее стало похожим на дыхание быка и она сказала мне на ухо: "Ах, командир, разряди в меня свою пушку", я почувствовал "Маэлстром" По, Биг-Бен, метеоритный дождь, целую вселенную у себя в позвоночнике, а она, задыхаясь от собственной слюны, тихо проговорила: "О, чувственный член, почему ты мне столько даешь, это счастье", и стала успокаиваться, очень медленно, полная неги, с полузакрытыми глазами; и тогда я помог ей подняться, и мы перешли на постель и там переплелись в слепом объятии, под одеялами, ища защиты от чего-то, что рано или поздно явится, чтоб разлучить нас, причинить боль, вернуть нас тому миру потемок, в котором мы пребывали раньше, заблудившись, не зная, где настоящая жизнь.
- Ты хочешь есть? - спросил я.
- Нет, какое там, - ответила она, снова целуя меня. - Я хочу остаться здесь, с тобой. Я не хочу, чтобы ты двигался. Я хочу слышать, как ты дышишь.
Мадам Баттерфляй, Мата Хари, кто бы ты ни была, я люблю тебя, я верю тебе, какое мне, к черту, дело до рукописи, сказал я себе и погасил свет, опутанный ее объятиями, я тоже хочу слышать, как ты дышишь; и так, очень медленно, мы засыпали, и я, давно мечтавший стать писателем, вспомнил стихотворение Леона де Грейффа и прочитал ей: "О, эта ночь, навсегда уснем мы, / наутро нас не разбудят, и никогда нас не разбудят".
Однако реальность - это единственное, что всегда настигает нас, и около часа ночи раздался телефонный звонок.
- Алло?
- Думаю, они у нас. - Это был голос Чжэна. - Спускайтесь в холл. Я уже послал за вами человека.
- Мы не можем сделать это утром? - взмолился я, сжимая тело Омайры.
- Нет, поторопитесь. Все объясню на месте.
Сам Пекин этой ночью казался нереальным, но мне было легче оттого, что я знал: Омайра ждет моего возвращения. "Если тебе нужно уйти, иди, но я останусь здесь, - сказала она и добавила: - Не знаю, во что ты впутался, Серафим… Не буду ни о чем тебя спрашивать, но, если здесь замешаны женщины, предупреждаю: у меня на это хороший нюх!" Мне понравилось, что она ревнует. Это был своего рода способ сказать: ты уже мой.
Когда я приехал, Чжэн повел меня на террасу и протянул бинокль:
- Вон там, смотрите.
Вначале я увидел только два темных круга, но потом среди бликов смог различить очертания некого строения.
- Как вы это обнаружили? - спросил я.
- Один из моих людей увидел, как из гаража выезжает автомобиль через служебную часть ресторана. Его вела блондинка. Это весьма необычно. Возможно, это ничего не значит, но стоит проверить. Идемте.
Я почувствовал бешенство. Меня выдернули посреди ночи из ложа любви из-за простого подозрения? По правде говоря, мне уже было все равно, я хотел лишь вернуться обратно.
- Мы оба должны идти? - спросил я.
- Да, - ответил Чжэн. - Напоминаю, что вы - единственный, кто имеет право получить рукопись. Я только должен отвести вас к ней.
- Мой Бог! - воскликнул я. - Какая привилегия! Ну хорошо, идемте.
Прежде чем уйти, Чжэн дал мне черный пиджак, фонарь, шапку и перчатки.
После того как свои дали нам знак, что опасности нет, мы в тени пробрались к дверям гаража. Чжэн вошел первым, я за ним, подумав, что, если кто-нибудь попадется нам по дороге, он по меньшей мере испугается, особенно из-за серых шерстяных шапок, которые были на нас. Они, кстати, кусались, будто сделанные из проволоки. Действительно, через гараж ресторана шла узкая мощеная дорога, ведущая в центральную часть группы зданий.
Чжэн прыгал, прячась в тени, а я очень быстро двигался следом, как если бы не знал, что умею двигаться, испытывая страх, беспокойство, удивление перед самим собой, но и уверенность, пьянящее ощущение своего бессмертия, которое, несомненно, было результатом недавней эротической сцены с Омайрой. Как меняется человек, когда его любят, философствовал я, но идея эта так и осталась невоплощенным черновиком, поскольку в ту же минуту мы приблизились к воротам, сделанным, по всей видимости, из стали. При помощи рычага Чжэну удалось приподнять их на несколько сантиметров, и через щель мы пробрались внутрь. За ними оказался пахнувший сыростью заброшенный двор, который сообщался с другим двором, а тот, в свою очередь, - с третьим. Там заканчивалась мощеная дорога.
Мы стояли перед полуразрушенным сараем. Открыть одно из окон было просто, поскольку во всех стекла были разбиты, петли ржавые. Через мгновение мы залезли внутрь. Откуда начинать наши поиски в этом просторном помещении, разделенном на два темных нефа, с железными лестницами, которые вели наверх неизвестно куда?
- Вы гуда, - сказал Чжэн. - И помните: передвигаться медленно, смотреть, что находится под тем местом, куда вы собираетесь поставить ногу, держаться в тени. Если что-нибудь найдете, нажмите на кнопку своего телефона; если не сможете говорить и будете в опасности, дважды ударьте пальцем по микрофону. Когда ваш осмотр будет закончен, поднимайтесь наверх вон по той лестнице и продолжайте на верхнем этаже. Я буду обследовать эту сторону. Если ничего не найдем, встретимся наверху. Есть вопросы?
- Да. Это действительно опасно?
Чжэн почесал подбородок.
- Как посмотреть. Из каждой тени может кто-то выпрыгнуть и вцепиться вам в шею. Лучше быть готовым ко всему.
- Спасибо за совет, - ответил я.
- Удачи, увидимся наверху.
Он пожал мне руку и удалился короткими прыжками. Даже я, видя его, не слышал его шагов.