* * *
Гранатов и Журавлев в своем предположении о паспортистке не ошиблись: она, действительно, в тот же вечер сообщила Безелевичам, что Викторина о чем-то совещалась с Гранатовым и, кажется, долго. Ушла от него возбужденная.
Родители Арнольда забили тревогу. Надо непременно узнать, что она там наболтала. И надо растолковать Гранатову, что Викторина не достойна доверия, у нее невозможный характер, из-за которого погибает он, Арнольд, да и они, его родители, не знают, что делать, хоть живыми в могилу ложись… Можно попросить паспортистку, а еще лучше самому Арнольду пойти к уполномоченному и рассказать всё начистоту.
Арнольд выслушал родителей и молча ушел в свою комнату.
На второй день он зашел в контору к Гранатову и вызывающе предъявил участковому претензию, что тот собирает против него и его семьи грязь.
- Что это еще за методы? Скажите честно: о чем вы допрашивали мою жену?
Лейтенант и Арнольд в упор посмотрели друг на друга.
- Не думаете ли вы, что я должен отчитываться…
- Я этого не думаю, - нетерпеливо перебил лейтенанта Безелевич, - у вас была моя жена… и речь шла обо мне… Быть равнодушным к этому я не могу, вы сами это великолепно понимаете.
- К сожалению, ничем помочь вам не могу. - Гранатов встал.
- Я требую… Я буду жаловаться…
- Дело ваше…
- Да, буду… И вы пожалеете об этом…
- Если у вас ко мне больше ничего нет, то я вас не смею задерживать, - холодно сказал лейтенант.
- Ну что ж, благодарю за чуткость и прочее, прочее…
Придя домой, Арнольд уклонился от разговора с родителями, прошел к себе и закрылся. Только вечером он вышел в столовую. Жена уже пришла с работы.
- Ну вот, наконец и ты, - ласково сказал он.
Викторина с удивлением посмотрела на мужа.
- Я тут занимался одним делом и проголодался. Мама даст нам сейчас поужинать. По-моему, она напекла сегодня твоих любимых пирожков.
Викторина переодевалась и мылась, недоумевая, чем объяснить перемену в муже.
Весь вечер они мирно и весело говорили, а отправляясь спать, Арнольд сказал:
- Вика! С ссорами покончено навсегда… Тебе больше не придется ходить к милиционеру и жаловаться на меня… Нервы, нервочки - вот в чем корень зла… И я виноват и ты виновата… Предлагаю - завтра мы едем за город, подышим воздухом, полюбуемся пейзажами…
- На твоей машине?
- На нашей, - поправил Арнольд. Обнял жену и поцеловал, как это делал в былые дни.
Викторина подумала: может быть, и в самом деле взял себя в руки…
- Только смотри, - сказала она, - веди машину нормально, а то окажемся мы с тобой где-нибудь в кювете…
Арнольд усмехнулся:
- Я люблю быструю езду, но не беспокойся…
Ночью Викторина несколько раз просыпалась, прислушивалась к дыханию мужа и думала: может ли человек так, ни с того ни с сего, понять свои ошибки? Должна же быть какая-нибудь причина… Какая причина здесь? Та, что она была у Гранатова? Но ведь известие об этом посещении вызвало в нем третьего дня припадок ярости? Почему же вдруг всё прошло и в сердце вернулась любовь?
Ночь не принесла Викторине разгадки. Наутро она пошла в магазин кое-что купить для прогулки. По пути случайно встретилась с Гранатовым. Тот обратил внимание на ее измученный вид.
- Плохо спала, - сказала Викторина, - от радости: муж отошел, сдался, едем сегодня на прогулку, впервые за всю жизнь…
- От души поздравляю!
- Спасибо… К сожалению, что-то сердце шалит… плохо мне от этой "радости"…
- Именно?
- Это длинный разговор, а нам нельзя долго быть вместе: могут заметить и накляузничать… я так устала от всех этих передряг… Поговорим как-нибудь в другое время и в другом месте, если не возражаете…
- С удовольствием… Вы не против, чтобы я вас проводил?
- Не понимаю?
- Вы когда выезжаете за город?
- Кажется, в семь вечера.
- Я зайду "случайно" во двор и посмотрю еще раз на вас…
Викторина пожала плечами и, приветливо кивнув лейтенанту, вошла в магазин.
В девятнадцать ноль-ноль Гранатов явился во двор, где уже стоял "Москвич" Арнольда. Лейтенант козырнул молодому врачу, тот почтительно приподнял кепку.
Вышла Викторина. Выражение лица ее было и довольное и недоверчивое. Она взглянула на лейтенанта и села в машину.
Арнольд смахнул с капота пыль, сел за руль и включил газ.
Лейтенант быстро зашел во второй двор, вскочил на мотоцикл, заехал в отделение и, усадив в коляску милиционера, помчался по северному асфальтированному шоссе. Гранатов знал, что это излюбленное место Арнольда, который шутя называл эту дорогу - "САШ", что означало северное асфальтированное шоссе.
3
Первые минут двадцать Арнольд и Викторина молчали. Они уже выехали за город. Машина заметно набирала скорость, которая была близка к ста километрам. У Викторины сжималось сердце, но самолюбие молодой женщины не позволяло попросить мужа быть осторожней.
- Куда мы едем? - спросила она.
- В небытие, - сухо бросил Арнольд.
- В таком случае спешить не следует, - улыбнулась Викторина, - туда мы всегда успеем.
- Нет, Вика, нам надо поспешить… Впрочем, ты права, хотя бы потому, что нам надо очень обстоятельно и откровенно кое о чем поговорить…
Арнольд смолк, резко сократив скорость.
- Скажи, Вика, ты по любви вышла за меня замуж?
- Я собой никогда не торговала, и ты об этом великолепно знаешь.
- А сейчас ты любишь меня?
- По совести говоря, не знаю. Ты так много за последнее время причинил мне неприятностей.
- Спасибо за правдивость… Теперь мне понятно, почему ты донесла на меня - мстила…
- Я на тебя не доносила.
- Сообщение о моем плене и попытке передать другу записку - что это?
Викторину оглушили эти последние слова мужа: ему известно содержание разговора!.. А возможно, он провоцирует, выпытывает признание?
- Я попрошу тебя встать на мое место, - продолжал Арнольд - что бы ты сделала с человеком, который предал тебя и поставил в положение смертельной опасности?..
- Можно подумать, что тебя в плену завербовали и что ты пытался передать записку в шпионских целях…
- А почему бы тебе не подумать об этом?
- Перестань дурака валять… Если ты хочешь говорить со мной серьезно…
- Я говорю серьезно: допусти, что я шпион, а ты - жена шпиона. И вот ты вольно или невольно выдала своего мужа… Что я должен делать?
- На твоем месте я пошла бы с повинной, честно рассказала бы обо всем, спасла бы свою жизнь, а потом честным трудом очистила бы ее от всякой скверны.
- Казенные мысли… впрочем, они под стать твоей казенной душе - недаром же тебя потянуло к милицейской особе…
- Если ты не перестанешь меня оскорблять, я выйду из машины…
- Руль, голубушка, в моих руках, а руки мои, как тебе известно, стальные… Не отвлекай меня, у нас очень мало времени. Слушай дальше! Твоим советом я не могу воспользоваться: пути отрезаны… Те, кто сейчас повелевает мной, всё равно истребят меня…
- Ты с ума сошел! О чем ты говоришь?!
- Я говорю о том, что я шпион. Я не шучу. Поняла? Прошу ответить еще на несколько вопросов, если, конечно, можешь…
- Пожалуй, теперь могу. - В тоне Викторины почувствовалась жесткая решимость, женщина упрямо тряхнула коротко подстриженными русыми волосами. - Можешь спрашивать о чем угодно…
- Прежде всего я хочу знать, что тебя заставило домашние дрязги передать в лапы своего обожателя - представителя весьма небезобидного органа - Гранатова?
- Глупую ревность твою оставляю в стороне. Я считала этот путь наиболее удобным и лично для себя безопасным.
- А почему бы тебе не поискать сочувствия и помощи у твоих обожателей по месту работы?
- Мне было стыдно сказать товарищам по службе о своем несчастье…
- Пошла бы в юридическую консультацию…
- Пошла бы, но в консультации дают только консультации, а мне нужна была защита.
- Так, Викторина Кузьминична; теперь послушай меня. Сначала о любви к тебе. Я любил тебя, но любил особой любовью, попытался сочетать наслаждение с выгодой. Не получилось, и в том - клянусь! - нет моей вины. Я хотел тебя сделать своей помощницей, вместе нам было бы легче работать. Ты оказалась скверной закваски человеком, за что нам сейчас придется расплачиваться: мы должны умереть, и умереть добровольно, пока нас не прикончат другие… Это будет лучше и даже поэтичней, тем более, что я придумал соответствующий трюк… Попытка передать через тебя записку другу за границу была только проверкой тебя, не больше. Ты также должна знать, что первый общий сигнал о твоей встрече с участковым подала паспортистка, а до содержания разговора наши люди добрались другим путем, о котором я не буду рассказывать. Теперь ты понимаешь безнадежность нашего с тобой положения, понимаешь, что мы обречены?
Викторина молчала.
- Жалеешь… раскаиваешься?
Викторина отрицательно покачала головой и твердо сказала:
- Если ты не лжешь и не играешь со мной и задумал убийство…
- Не убийство, а расплату… Мы привыкли платить полностью…
- Ну так плати! - крикнула Викторина… - Что ты намерен делать, делай скорей…
- Да ты не лишена отваги… Приготовься!..
* * *
Из-за сосновой рощи вынырнул мотоцикл Гранатова. Гранатов увидел у груды камней разбитый "Москвич"… Человек в желтой кожаной куртке с камнем в руке стоял над другим, распростертым на земле. Увидев мотоцикл, он бросил камень и выпрямился…
Подъехав, Гранатов узнал Арнольда.
Мотоцикл остановился.
- Напоролся на груду камней, - тяжело дыша, сказал Арнольд, - кажется, убил жену… Лучше бы себя угробил…
- Чем могу помочь? - сочувственно спросил Гранатов и позвал милиционера с автоматом.
Арнольд украдкой следил за каждым движением Гранатова. Откуда тот свалился на его голову? Может быть, ездил на какую-нибудь операцию?..
- Вас сам бог послал, - грустно сказал Арнольд. - Как вы думаете, жива Вика?
- Вы же врач, что вы спрашиваете меня?!
Арнольд расслабленно опустился на колено и приложил ухо к груди Викторины. В это время Гранатов и милиционер схватили преступника и стали вязать ему руки.
* * *
Викторина осталась жить, хотя сотрясение мозга и перелом руки долго давали себя знать. Через месяц и семь дней она впервые допрашивалась по делу. Она помогла следствию ответить на многие вопросы. После ее допроса, содержание которого еще не было известно Арнольду Безелевичу, изощренный предатель сделал новый маневр. В своих показаниях он писал:
"Тяжкие и бесперспективные блокадные дни вынудили меня пойти в армию. Но армия тоже не устраивала меня: смерть от пули не лучше смерти от голода или заразной болезни. Тогда я, воспользовавшись трудностями, в которых очутилась моя дивизия (она попала в окружение), перешел к противнику… Там я назвался Федором Карповичем Карповым, санитаром, и меня загнали в какое-то отвратительное логово, именуемое лагерем. Освоившись с обстановкой и не в силах больше терпеть лишений, я признался, что имею высшее медицинское образование, но не признался, что скрываюсь под чужим именем. Однако меня скоро разоблачили и предъявили ультиматум: я должен работать на них или меня немедленно умертвят. Я, конечно, выбрал первое, хотя практически на немцев не работал, не успел. Перед скончанием войны меня кому-то переуступили. Кому, я точно не знал. Меня перегоняли из страны в страну, пока из французского сектора Берлина не передали в советскую зону. После тщательного фильтража я вернулся к родным. Меня долго не прописывали, но отец всё устроил через одного своего пациента.
Месяц спустя меня стали одолевать всякого рода заданиями. Первоначально мне удалось кое-что заполучить от Василия Васильевича Чайникова, но это была капля в море по сравнению с тем, что требовали от меня. У меня испортилось настроение, мною всё сильнее и сильнее овладевал страх. Хотелось жить, а смерть каждый день, каждый час, каждую минуту стучалась в сердце, страх высушивал душу. Решил найти постоянную и надежную сообщницу. С этой целью женился на Викторине. Но, как известно, провалился. Буду чистосердечным: я не полноценный человек - таким сделала меня жизнь, но у меня не совсем была убита совесть, она еще теплилась в душе моей. Я хочу, чтобы вы поверили в мое пассивное предательство, от которого я давным-давно хотел избавиться. К моему глубокому огорчению, это оказалось не так просто: меня преследовали, травили, как бешеного пса, мне грозили страшной карой, если я не буду выполнять всех их требований. Только под этим нажимом я кое-что сделал для них во вред своей Родине (об этом я уже дал вам развернутые показания). Чтобы избавиться от своих господ-поработителей, я решил спрятаться в тюрьме или каком-либо исправительно-трудовом лагере, там навеки порвать с родными, друзьями, после освобождения забиться куда-нибудь к чорту на кулички. С этой целью я стал лихачествовать, полагая, что совершу аварию и меня осудят. Но мне это не удавалось. Жена вынудила пойти на большее, потерять голову. У меня возникла мысль отделаться от нее… Нет, не тогда, когда она отказалась передать письмо, а когда связалась с милицией. Долго мы бились, чтобы узнать содержание беседы ее с Гранатовым, так ничего и не добились. Всё же здравый смысл говорил за то, что она предала меня и этим могла навести на след. Сказать, что я непоколебимо был убежден в этом, - нельзя. Прогулка на машине - это была последняя попытка повлиять на жену… Я ждал, что она начнет уверять меня в своей невиновности и убедит. Больше того, я надеялся, что она сдастся, примет мое предложение сотрудничать… Она, видимо, вам говорила, что я не сделал ей этого предложения: ни к чему было, настолько она вела себя вызывающе. Тогда-то и возникла у меня идея: "Сделаю-ка я небольшую аварию, срежу Викторину грудой камней. Если не будет полной удачи - добью камнем"… Не скрою, эту мысль несколько раньше подсказывал мой шеф. Я считал, что у меня не было выхода… Ни один технический эксперт не станет оспаривать, что я сам подвергался отчаянному риску, хотя я точно рассчитал всё, и расчет оказался верным… Впрочем, лучше бы я просчитался: при создавшемся положении вряд ли мои надежды на снисхождение оправдаются".
Последняя фраза задела следователя:
- Если бы закон позволил расстрелять вас, Безелевич, дважды, мы непременно сделали бы это; во всяком случае, я не колеблясь подписал бы такой приговор…
И следователь пополнил "чистосердечные" показания Арнольда Безелевича. Оказывается, он был верным фашистским слугой, нет, не слугой, хуже: палачом в белом халате. Его так и прозвали мученики. Доктор Карпов-Безелевич умертвил до тысячи человек военнопленных, жертвами, как правило, являлись лучшие советские патриоты… Очень жаль, что до сигнала лейтенанта Гранатова специальные органы не имели возможности замкнуть круг, не знали, что "палач в белом халате" и есть доктор Арнольд Теодорович Безелевич. Иностранная разведка сделала всё, чтобы тщательно замаскировать своего агента и его преступное прошлое.
"Палач в белом халате", выслушав следователя, что-то хотел сказать, но не смог, - мешала дрожь, от которой трясло всё тело.
Дело № 08
1
Хорошо одетая молодая женщина вошла в парикмахерскую.
- Садитесь, пожалуйста! - пожилой мастер почтительно предложил ей кресло.
Варвара Петровна Акимова, жена главного конструктора завода, села в кресло под огромный металлический колпак. Мастер приступил к очередной "электропытке", как он шутя называл шестимесячную завивку.
Чувствовалось, что Варвара Петровна была в хорошем настроении. Ее мужу, Антону Никаноровичу, недавно присвоили звание Героя Социалистического Труда. Варвара Петровна громко рассказывала мастеру, как мужу позвонил из Москвы сам министр и поздравил его.
К восторженному рассказу словоохотливой клиентки прислушивались все мастера и посетительницы парикмахерской; одна из них, Анна Викторовна Дугласова, рыжеволосая, пожилая, не подавая вида, ловила каждое слово и тогда же сделала для себя вывод; "на эту особу надо обратить внимание".
С этого дня Анна Викторовна не упускала Акимову из виду. Восемь с лишним месяцев она исподволь наблюдала за нею, собирала сведения, изучала ее характер, вкусы, привычки. Наконец, подвернулся подходящий случай для знакомства.
Об этом знакомстве обе женщины позднее так рассказывали на допросе у следователя.
"Это было осенью, - говорила Акимова, - кажется, во второй половине дня. Я зашла в булочную, и там мне нагрубила продавщица. Слышу позади себя сочувственный голос: "Не волнуйтесь, деточка". Я обернулась. Мне улыбалась пожилая, миловидная особа: "Не стоит портить нервы. К сожалению, она еще не понимает, что бескультурье теперь не в моде". Я пожала руку отзывчивой женщине - мы разговорились. Оказалось, живем почти рядом. Когда подошли к дому Дугласовой, она пригласила меня к себе. Она сделала это так просто и задушевно, что я, недолго думая, согласилась. У Дугласовой я познакомилась с ее соседкой по квартире Анной Кирилловной Губановой, которая была представлена мне как хорошая подруга и искусная портниха".
Анна Викторовна Дугласова излагала этот эпизод так:
"В булочной я бросила "пробный шар". Удача была полная. Я не думала, что гражданка Акимова такая чувствительная. Она поблагодарила меня за незначительное сочувствие чуть не со слезами на глазах. В разговоре я узнала, что ни одна из портних не удовлетворяет ее. Этим я и воспользовалась: затащила модницу к себе домой. Осторожности ради, я тут же поставила Акимовой небольшое условие: нашу мастерицу держать в строжайшем секрете, ибо Анна Кирилловна - честная труженица швейной фабрики и "недозволенным промыслом" не занимается, не считая, конечно, редких исключений, на которые ее вынуждают друзья".
Эти сухие протокольные записи далеко не полно, а кое в чем неточно передают события и даже отчасти комкают их. В деле имеются точные, исчерпывающие материалы; по ним мы и проследим дальнейшие события.
Первоначально Анна Викторовна "обрабатывала" Акимову одна, боясь, что ее партнерша Анна Кирилловна допустит по неопытности какой-нибудь промах. Правда, у самой Анны Викторовны практического стажа почти не было, зато теоретическая подготовка имелась солидная: окончила специальную двухгодичную школу, тренировалась у шпионов, прославленных в волчьем мире. Поэтому Анна Викторовна на первых порах плела паутину одна, была матерински нежной, заботливой, проявляла душевность, преданность. Немудрено, что Акимова полюбила Анну Викторовну и в душе называла ее "милой мамой".
Как-то Акимова призналась в этом своей старшей подружке и просила не обижаться: это совсем не намек на ее возраст… Это от чистого сердца.