- Так-то оно так, да… Белоруссия душу ему слишком ранит. Посылал недавно в те края. Вернулся сам не свой. На тамошнее небо, говорит, смотреть не могу, сердце - в клочья.
- Из-за брата?
- Василий Григорьевич ему не только братом, но и за отца был.
- Парень мужественный, ему-то, считаю, под силу поработать в кровавом прошлом. А вообще - смотри. Тебе виднее.
- Посмотрю.
О Василии Григорьевиче как об отце, может, сильно сказано. Василий Ковалев старше Александра всего на шесть лет. Но было достаточно и этого старшинства, чтобы мальчишке, оставшемуся без отца в годовалом возрасте, иметь достойный предмет подражания. Сыновние чувства - часть человеческой сути, они возникают и у сироты, если есть кому возбудить их.
В годы войны боевой летчик Василий Ковалев сражался с врагом в небе Белоруссии. В этом же небе, испытывая новые машины, погиб прошлым летом.
19
Новоселов и его жена Таня собирались в дорогу. Участие Юрия в сборах состояло из сплошных советов: что необходимо взять, куда и как положить необходимое. Когда сам взялся укладывать, подозрительно исчезла самая ценная вещь из гардероба жены - купальник. Купальник привезла ей подруга, вышедшая замуж за лейтенанта, который служил в Группе войск в Германии. Роскошный подарок отыскался, но стали теряться вещи Алешки. Татьяне Ивановне надоело дурачество мужа, и она усадила его по другую сторону стола.
- Сиди и не двигайся, пока чемодан не будет заперт на ключ.
Юрий взял Алешку на колени, изогнулся дугой, прижался щекой к нежной щеке сына. Грустно. Сколько таких разлук - не сосчитать, а все равно каждая - как первая.
Не выпуская Алешку, запел дурашливо: "Дан приказ: ему - на запад, ей - в другую сторону…" Таня тенорком подхватила: "уходили комсомольцы на…" и тут же ойкнула:
- Юра, у меня комсомольские за июль не уплачены.
- До вечера времени много, уплатишь.
- Пожалуй, - согласилась Таня и снова: - "…уходили комсомольцы на гражданскую войну". С чего в твою голову пришла эта песня?
- Как с чего? Мне приказ - на запад, тебе в Махинджаури. Совсем в другую сторону.
- Не на войну же едем!
- На самую настоящую. Ты и Алешка с морем воевать будете, а я эту гадину…
- Опомнись! - в отчаянии воскликнула Таня.
Но было уже поздно.
- А что такое - гадина? - немедленно спросил Алешка.
- Кх-хм… Ну, это… - изворачивался папа. - Так нехороших людей называют.
Мама поспешила ему на помощь.
- Гадинами, Алеша, называют змей. Это плохо. Ты не говори так.
Алешке не все ясно, требует уточнений:
- Вовка нехороший. Мое колесико сломал. Он гадина-змей, да?
- Але-е-ша-а… - простонала Таня и осуждающе посмотрела на мужа. - Лучше бы ты, Юрий Максимович, язык себе откусил. Ляпнет где-нибудь там - со стыда сгоришь.
Расстроенная, отправилась на балкон, где в ожидании утюга подсыхали полотенца и бельишко сына.
Балконами пятиэтажный дом выходил на тихую улочку, буйно заросшую неприхотливыми и мусорными в период цветения тополями. Их густые кроны достигали верхних этажей. Там воробьи проводили свои собрания и митинги, пробуждая в обленившихся кошках кровожадный инстинкт предков. Внезапное появление человека вспугнуло очередное пичужье сборище, и оно с недовольным чивиканьем ссыпалось в пропыленный газон противоположной стороны, где еще сохранялись бревенчатые дома екатеринбургской поры. Но и тут не было покоя. Ржаво скрипнула калитка, согнала настороженных воробьишек и оттуда.
- Светланка, со двора ни шагу! Скоро вернусь! - услышала Таня повелительный голос женщины и тут же увидела ее. Это была Альбина Потапова, с которой познакомилась, когда еще "гуляла" со студентом юридического института Юрой Новоселовым. Альбина - бухгалтер школы, где, по всей видимости, начнет нынче учиться их Алешка.
Хотела окликнуть подругу, но сдержалась. Обстановка для разговора не очень-то подходящая. Но Альбина заметила Таню, громко спросила:
- Ну как, Новоселовы, собрались?
- Собираемся. Да ты заходи, а то я отсюда - как муэдзин с минарета.
- Некогда, Таня. К папе спешу.
Татьяна Ивановна смотрела вслед Потаповой, и что-то удушливое подступало к горлу. Оставалось только расплакаться. Отыскивала бельевые прищепки и снимала просохшее белье на ощупь.
К папе… Слабея, Таня опустилась на Алешкин фанерный стульчик, уткнулась лицом в теплую, прогретую солнцем махровую простыню.
Встретилась Таня, а потом и подружилась с Альбиной Потаповой в госпитале инвалидов Отечественной войны, куда ходила с Юрием навещать Максима Петровича Новоселова.
Отец Альбины, Олег Родионович, жив и сейчас. Но, господи… Можно ли назвать жизнью это медленное угасание, растянувшееся на годы! Тяжело контуженный, он прожил в семье совсем немного. Паралич ног - и госпитальная койка. Время от времени все же возвращался домой. Родные всячески поддерживали его, стремились улучшить положение. Но недуг не отступал. А тут новый удар - умерла жена. К страданиям физическим добавились душевные муки, давило сознание, что он в тягость молодым.
В тягость или не в тягость, но Альбина с мужем от чистого сердца обихаживали его: кормили, одевали-раздевали, купали, укладывали в постель. Олег Родионович настоял на своем - лег в госпиталь. Пожалуй, не сам настоял, а перестал противиться настоянию врачей.
Альбина с мужем ежедневно навещали Олега Родионовича. Но он уже не узнавал зятя, принимал дочь за покойную жену, а то и вовсе безучастно смотрел на обоих. Теперь атрофия прихватила и прозрачные, исхудавшие руки; обрекая на жалкое прозябание, подступала и к мозгу.
Недобрые языки осуждали: вот, дескать, нынешняя молодежь - избавились от старика, умирать в больницу уложили. Несправедливо это! Пытались взять домой. Но больному требовался ежечасный и профессиональный медицинский уход. Выписать его не позволили. Только госпиталю под силу оттягивать безжалостный приговор войны.
…Недоумевая, что задержало Таню, на балкон вышел Юрий Максимович, встревоженно посмотрел на заплаканную жену. Таня поспешно вытерла лицо охапкой стираного белья, поднялась, прислонилась к мужу.
Она не знала подлинной цели командировки, но догадалась: и эта поездка Юрия связана с розыском.
Косясь на открытую дверь балкона - не услышал бы Алешка, умоляюще попросила:
- Юрочка, постарайся… Постарайся, милый, найди эту… гадину.
20
Одной из главных забот Белоруссии в те годы была забота о детях. Вот и эта школа, окруженная молодыми липами, построена в Гомеле лишь три года назад. Нынче ей предстоял "асвяжаючи ремонт". Старшеклассники, не разъехавшиеся на каникулы по селам и вёскам, выносили парты из помещения, громоздили их под навесом. Целыми днями пропадал здесь и муж Галины Кронидовны - военрук Леонид Герасимович Смирнов. Галина Кронидовна спросила о нем у девчонок.
- В спортзале, видать, зачынився, - хитренько скосила глазки одна из них.
Нужда заставляла спешить со стройками. Эта спешка не обошла и школу - спортзал в проекте не был предусмотрен. Под него отвели классную комнату, где вместо парт теперь стояли обитый кожзаменителем "конь" с растопыренными ногами, скрипучие брусья и притянутый растяжками к полу турник. В углу, образованном двумя глухими стенами, был еще дощатый настил со стопкой разномастных металлических кругляков и самим снарядом, который с помощью этих кругляков утяжелялся или уменьшался в весе.
Военрук Смирнов едва не каждый день приходит сюда побаловаться со штангой, поднакачать мышцы. Крупноголовый, плечистый, с боксерскими кулаками, он выглядел внушительно. Но внешность обманчива иногда. Тяжело израненный на войне, Леонид Герасимович не блистал особыми спортивными успехами. Семиклассники - дети, рожденные перед войной и не умершие в оккупации, - даже они поднимали тяжести более солидные, чем военрук. Опасаясь их максималистских суждений, Смирнов свои занятия проводил тайком. Но разве можно что-то удержать в секрете от мальчишек и девчонок! Все знали ("зачынився") и, заботясь об учительском авторитете, тоже хранили эту тайну.
Десять лет минуло после войны, а латаные, застиранные гимнастерки все еще исправно служили фронтовикам. У Леонида Герасимовича был, правда, очень даже приличный бостоновый костюм, выкрутились с Галиной Кронидовной на хлебе с квасом, купили, но такая роскошь - не для каждого дня. Смирнов натянул свою диагоналевую с отложным воротником, опоясался командирским ремнем и направился к двери. В это время в нее требовательно постучали.
- Войдите, - откликнулся он на стук, но дверь была заперта, как всегда, стулом - ножкой в скобку. Леонид Герасимович высвободил этот необычный и надежный запор. Вошла Галина Кронидовна.
…Бог мой, девять лет как Галя - его жена, а все не верится. И в мыслях не допускал, что на него может свалиться такое счастье. Галя Ларина заканчивала институт на Урале - Свердловский педагогический. Он, после демобилизации, на каких-то курсах-скороспелках при этом институте набирался учительских навыков. Невест - уйма. Даже для таких, как он, израненных и далеко не студенческого возраста. Сделай руку крендельком - любая подхватит. Не давал повода подхватить - одна Галя на уме. А Галя Ларина, казалось Смирнову, вроде и не смотрела на него никогда, а она смотрела. Смотрела издали, с гнетущей ревностью к его окружению из простецки смелых студенток.
Долго укрощала, обуздывала себя Галя, но совладать с накатившей любовью не смогла. Перешагнув через девичью застенчивость, первой сделала шаг навстречу.
В тот день они допоздна бродили по Свердловску и к полуночи пришли к убеждению, что счастливы и медлить со свадьбой у них нет никаких оснований.
Утром после свадьбы, поглаживая поросшую волосами грудь мужа, притрагиваясь пальчиками к шрамам, Галя сдавленным от любви и жалости голосом спросила:
- Это немцы тебя?
- Немец. Пять штук. Насквозь. Если бы не Мама-Сима, не видеть бы мне белого света, пхишлось бы тебе замуж за другого выходить.
Галя смотрела на коричнево-синеватые бугристые шрамы и, представляя, как, ударив в спину, отсюда выскакивали не успевшие остыть пули, стала быстро-быстро целовать эти бугорки, смачивая их слезами. Успокаиваясь, спросила:
- Когда в партизанах был, тогда?
- Нет, под Вязьмой еще. В сохок первом. В пахтизаны я потом, когда Мама-Сима на ноги меня поставила.
Многим выпускникам 1946 года, вернее, выпускницам, поскольку девчата в институте из-за войны составляли абсолютное большинство, предложили поехать в пострадавшие от захватчиков районы. Леонида Герасимовича тянуло в края, где партизанил. Он сказал Гале:
- Просись в Белоруссию, а я с тобой на правах мужа.
Здесь, в Гомеле, у них родилась дочь.
- Назовем Таней, - предложил Леонид, - и оставим ей твою фамилию. Будет Татьяна Ларина. Здохово?
Галя, хотя и моложе супруга, была дальновиднее его. Тотчас возразила:
- Ни в коем случае! Ты только представь нашу девочку в обществе языкастых школьников! Татьяна Ларина… Кошмар!
Девочку назвали Мариной и, разумеется, Смирновой - но отцу.
…Вошла Галина Кронидовна.
Милый, немножко испуганный взгляд. Чем встревожена? Леонид Герасимович увидел протянутую к нему руку с конвертом.
- Я из дома. Вот. Извини, прочитала. Увидела адрес… Понимаешь, из города, где ты… От школьников. Ты только не волнуйся. Хорошо? Из Вязьмы. Ужасное письмо. Да что я говорю! Ничего ужасного, но ты все равно не волнуйся… Даже к лучшему - будешь все знать… Боже, какое ужасное письмо…
Выносить и дальше путаницу из трагических восклицаний не было сил. Леонид Герасимович отбросил стул, который все еще держал в руках, выхватил у жены аккуратно вскрытый конверт, подошел к окну. Тетрадный лист в косую линейку исписан старательным ученическим почерком.
"Дорогой Леонид Герасимович! Из областной газеты "Рабочий путь" мы узнали о героизме, проявленном воинами Уральской дивизии на нашей смоленской земле, об отважных воинах сержанте Смирнове и старшине Алтынове. Автор заметки майор запаса Захаров ответил нам, что не знает имен погибших героев, не знает адреса их родных. Через Архив Министерства обороны мы разыскали ваших родных и узнали, что вы живы и живете сейчас в Гомеле. О товарище Алтынове в архивах ничего нет…"
Галина Кронидовна следила, как лицо мужа становится гипсово-белым. Прислонилась к нему, успокаивающе приобняла.
"…Вы были рядом с тов. Алтыновым, вместе сдерживала атаку ненавистных фашистов. Напишите о своем геройском подвиге, а также об отважном воине Алтынове. Если он жив, сообщите адрес, а если погиб, то расскажите о его геройской смерти. Нам надо для музея, для ребят, за счастливую жизнь которых вы проливали кровь и умирали…"
Галина Кронидовна в подробностях знала о боях в окружении, о том, чем кончилось сражение возле райцентра. Не выдержала, снова проговорила:
- Какое ужасное письмо…
"…Мы будем ходатайствовать о присвоении двум лучшим пионерским дружинам имени Смирнова и имени Алтынова. Напишите подробнее о себе и о товарище Алтынове, и если знаете адрес, то мы будем переписываться с его родными и учениками школы, где он учился…"
Исказилось, посуровело лицо Леонида Герасимовича, всей грудью, будто после глубокого погружения, резко вздохнул, врастяжку, через нервный изгиб губ процедил:
- Если бы я знал его адрес…
- Думаешь, жив?
- Такие у немцев выживали… Что же делать, Галка?! Ты пхедставляешь, какая чудовищная неспхаведливость!
- Надо Захарову написать.
- А он что, опровержение даст? Написал честно, что знает, что помнит… Жив, жив лейтенант. Вывел, значит, ребят из окхужения, воевал, до майора дохос…
- Съезди к нему.
- Съезди… На какие шиши?
- Займем. В первый раз, что ли. Поезжай, не так уж далеко. Что-нибудь вместе придумаете.
- Надо еще узнать, куда ехать.
- Газета смоленская. В Смоленск, значит.
- Захаров писал туда, где воевал. Жить можно и на Чукотке.
- Телеграмму в редакцию или позвонить.
- Голова опухла. Вдхук у Алтынова такая газета есть.
- Боже мой, Ленечка. Ну что ты на самом деле… Заладил: Алтынов, Алтынов… Может, его на свете-то нет.
- За портянку на палке и мехтвому не пхощу… Вдумайся, Галка: пхедательский шаг пятнадцать лет назад, а гнусь от него и сейчас - рядом… Пионерская дружина имени Алтынова… Подумать только!
21
Освободившаяся от снега земля подсыхала. На пригретых солнцем песчаных горбах скудной смоленской земли пробивались робкие стрелки зелени. Деревушку, в которой размещались некоторые отделы штаба 4-й ударной армии, ожесточенные зимние бои прихватили не очень. Избы, беспорядочно разбросанные по берегам мелководной, заросшей осокой речушки, оставались целыми. Лишь за деревней лежали черные кучи сгоревших скирд и торчали обугленные остовы скотных сараев.
Особый отдел армии занимал две избы и несколько землянок в четыре наката, оборудованных на задах огородов, полого спускавшихся к реке. Заседали в меньшей избе, предварительно турнув из нее писарскую братию. В центре внимания сегодня были старший оперуполномоченный майор Яковлев и его товарищ оперуполномоченный старший лейтенант Николай Орлов, который, несмотря на свои двадцать семь, обладал огромной лысиной и потому наголо брился.
Совещание не было плановым, не вызывалось и какой-то крайней необходимостью - все вопросы, как говорится, можно было решить в рабочем порядке. Но начальник особого отдела полковник Слипченко воспользовался некоторыми обстоятельствами и организовал вот эту, часа на полтора, "пятиминутку". Обстоятельства же - присутствие в штабе секретаря Витебского обкома партии Стулова и командира партизанской бригады Шмырева. Было еще одно заинтересованное лицо - начальник разведотдела подполковник Ванюшин.
Прежде чем узнать, о чем пойдет речь, вернемся на некоторое время к событиям, которые предшествовали этому совещанию.
В первых числах января 1942 года войска Северо-Западного фронта и правое крыло Калининского фронта прорвали оборону противника и к началу февраля, продвинувшись на 250 километров, вступили на землю Белоруссии. Ощутимо растратив силы, части Красной Армии, едва не взявшие Витебск, вынуждены были отступить и перейти к длительной обороне. В результате этой (Торопецко-Холмской) операции в стыке вражеских армий (от райцентра Усвяты Смоленской области и до села Тарасенки Витебской области) образовался сорокакилометровый разрыв, получивший название Суражские ворота.
Партизанский край Белоруссии обрел возможность поддерживать беспрепятственную связь со страной. Командование 4-й ударной армии и Витебский обком КП(б)Б через эти ворота засылали в немецкий тыл партийных работников, разведывательные группы, переправляли в партизанские отряды оружие, боеприпасы, медикаменты, газеты, листовки, выводили советских людей с оккупированной территории.
Пользовались проходом в линии фронта и сотрудники особого отдела 4-й ударной армии, в помощи которых крайне нуждались создаваемые крупные партизанские соединения. Пополнялись эти соединения разношерстным военным и невоенным людом: усиливался приток добровольцев из местного населения; искали тропы к партизанским базам остаточные группы окружение в и бежавшие из лагерей военнопленные; шли сюда, чтобы искупить свою вину, и дезертиры из полицейских и карательных формирований гитлеровцев. В такой обстановке ни один партизанский отряд не был застрахован от проникновения вражеской агентуры. Требовалась профессиональная контрразведывательная служба. В ее создании и помогали контрразведчики Красной Армии.
Неподалеку от Суражских ворот действовала 1-я Белорусская партизанская бригада Миная Шмырева. Три недели пробыли в этой бригаде майор Яковлев и старший лейтенант Орлов. В тот период и определился окончательный план, касаемый редактора фашистской газеты Александра Брандта.
Вот об этом плане, о котором в общих чертах уже были осведомлены все собравшиеся у начальника особого отдела 4-й ударной армии полковника Слипченко, и шел разговор в избушке на краю небольшой деревеньки.
Но еще несколько слов о старшем оперуполномоченном майоре Яковлеве, поскольку он был в центре внимания участников совещания.
В особом отделе подобрались чекисты в основном не старше тридцати лет, не исключая и полковника Слипченко. Рано поседевший Константин Егорович Яковлев молодым контрразведчикам казался едва не дедом. В определенном смысле быть дедом сорокалетний мужчина, конечно, мог, но для этого надо еще, по меньшей мере, стать отцом. Радости же семейной жизни Константину Егоровичу не пришлось познать. В семнадцать лет к нему пришла большая любовь, в девятнадцать он ее потерял. Бедовая, под стать чоновцу Косте Яковлеву, секретарь Нижнесалдинской комсомольской ячейки Варя Волкова была убита озверевшим кулачьем во время Ишимского восстания, волны которого докатились и до некоторых волостей Екатеринбургской губернии. Позже, конечно, встречались отличные девчонки, но они были только верными друзьями по комсомолии, не больше. Заново испытать пылкое чувство Косте Яковлеву так и не довелось.