* * *
Восвояси Аюб возвращался удрученный исходом встречи и в то же время довольный собой. Теперь, по крайней мере, сложилось более или менее зрелое представление о том, с кем имеешь дело. И что еще важнее - стряхнул с себя, как конь после купания стряхивает влагу, романтическую фикцию, надежду на легкую победу и громкую славу в единоличной схватке с матерым врагом. До тошноты становилось стыдно при воспоминании о похвальбе в месячный срок обуздать Анчока. Пять полных лун уже сменилось с того дня…
Неделю-другую после переговоров в роще Чыгыудж о банде не было ни слуху, ни духу. Сама эта зловещая тишина внушала серьезное беспокойство, была насыщена множеством неясных фактов, оценка которых могла строиться лишь на догадках. Предпринималось все, чтобы обложить волчью стаю огневыми вехами, не дать ей возможности опомниться. Хакурате в солдатской шинели, с патронными лентами накрест, с карабином поперек седла кочевал во главе опергруппы, организуя охрану аулов, хуторов и государственных объектов, круглосуточное патрулирование на большаках, проселках и тропах.
И вдруг - как просверк из нависшей тучи, и с той же мгновенной быстротой распространившаяся весть: бандит Анчок по доброй воле вернул властям аргамака. Действительно, Баязет в яркое апрельское утро, весь взмыленный, с оборванной, болтающейся меж передних бабок уздой примчался к родным яслям. С тихим ржанием бродил вокруг холодного пепелища - остатков бывшей конюшни. То воздевая морду кверху, то роняя ее к самой земле, жадно ловил трепетными ноздрями смрадные запахи тления и боязливо трогал изящным копытом головешки.
Комиссии, принимавшая коня под охрану государства, отметила в протоколе, что вреда его здоровью не причинено, если не считать порванной железными удилами губы. Это обстоятельство дало повод старому конюху Кадыру, выкохавшему его из сосунка, высказать догадку, что конь не отпущен, а сам вырвался на волю, движимый тягой к месту, где погибла подруга.
- Случается, - пояснил, - такое у бессловесных тварей.
Предположение это вскоре подтвердилось самым неожиданным образом. Двое бандитов, взятых при попытке поджечь урупский арсенальный склад, поведали в числе прочего и о том, что Анчок нагайкой забил насмерть не углядевшего за жеребцом коновода.
Такой исход дела обрадовал Аюба, как и всех отчаявшихся, хотя где-то в глубине души невнятно шевельнулась досада. Отрадно, конечно, сознавать, что Баязет в полной безопасности и сама по себе отпадает тяжкая забота и необходимость рисковать жизнью во имя данной клятвы. Но и обидно, как ни говорите: коновод ротозейством своим, в сущности, упредил наступление момента истины, перевеса, когда становится ясным, кто взял верх и кто кого должен бояться. В том, что Анчок не посмел ослушаться, сломлен уже и сам вернул бы коня, Аюб почему-то ни на минуту не сомневался.
В размышлениях о силе и воле случайная оговорка Лагимэ относительно того, что всякое ремесло имеет свои секреты, приобрела неожиданно глубокий смысл. Профессиональное мастерство чекистом постигалось трудно, долго, через множество обидных и нелепых промахов и просчетов. Порой ужасался, что ничего не успел, что время утекает меж пальцев.
Хакурате, общение с которым становилось все более доступным, исподволь открывал молодым бойцам то, что довольно расплывчато стояло перед их неопытными глазами, зрело в сознании.
- Вся "тайна" заключается в том, - повторял неустанно, - что борец за правое дело чувствует себя твердо и надежно, лишь когда спину ему греет любовь трудового народа. Чем более чекист вбирает этого тепла, чем более он чуток к людским чаяниям - тем он сильнее и неуязвимее…
Аюб давно уже избавился от мальчишеской блажи изображать из себя загадочную личность. В любом ауле каждый мальчишка знал, что всадник в бескозырке и черкеске с газырями - тот самый отчаюга, который ворожил атаману Анчоку на бараньей лопатке и поклялся собственноручно обрить ему бороду. Окруженный вниманием, Аюб хорошо понимал, что оказываемые почести пока еще не заслужены им.
Люди, среди которых он жил, как ему казалось, возлагали на него слишком большие надежды - верили, наверно, в его счастливую звезду. Коваль и паромщик, лесничий и продавец, дорожный рабочий и почтальон, учитель и батрак были его верными друзьями, не стеснялись в просьбе, совете, добром пожелании. Связанные прочными звеньями, они сообща вели точный счет Анчоковым подлым делам, и каждый в меру своих сил и умения приближал час возмездия.
По природе своей чуткий к внутреннему голосу, стал замечать, что все чаще почему-то встречаются ему люди, в глазах которых читались сочувствие, а то и явная усмешка: дай боже теляти волка поймать. Сознание своего бессилия вгоняло в черную меланхолию. В пору одного из таких самобичеваний, словно бальзам на кровоточащую рану, легло сообщение Хакурате на выездной летучке о том, что через старого натырбовского мельника получено предложение Азмета, телохранителя главаря, доставить труп хозяина властям или же заманить его в западню - как будет угодно начальству.
- Под письменную гарантию о полном амнистировании и денежном вознаграждении в сумме, достаточной для выезда в Турцию и обзаведения там бакалейной лавкой, этот… не придумаю даже, как его и назвать… обещает покончить с делом в считанные дни. Это - хрип придушенного иуды… Да, вот что еще интересно. В заслугу себе он ставит причастность к спасению Баязета. Утверждает, будто Анчок, напуганный оборотом, который принимало дело, велел ему тайком отогнать жеребца. А над конюхом расправу учинил, дескать, для отвода подозрения в трусости…
Скрупулезный разбор создавшейся ситуации завершился краткой, четкой, как статья кодекса чести, резолюцией, принятой единогласно.
"Как ни заманчиво, - говорилось в ней, - встретить Первомай неомраченным новыми бандитскими вылазками, все же не следует пользоваться мерзкой услугой. Нельзя поощрять оборотней, которые в последнюю минуту "набираются ума" с целью избежать возмездия. Не давать им никакой пощады. Разить врага не в спину, вероломством и подкупом, а лицом к лицу - доблестью и отвагой".
Что же касается Аюба - он внутренне возликовал. Анчок дрогнул, он струсил, он боится, сам-таки отпустил Баязета! Крысы кидаются врассыпную из залитой кипятком норы! Час расплаты близок, никому не уйти! В нетерпении сгорало сердце. Впервые с такой силой Аюб почувствовал прямую свою причастность к жизни и судьбам родного народа. Тот же изначальный зов природы, что, например, кидает и бьет о гранит водопада идущую к ледяным истокам Белой форель, пока она не достигнет верховий, так же неумолимо, снова и снова заставляет его не щадить себя ради короткого и емкого понятия - долг.
Незадолго до первомайского праздника банда Анчока сожгла единственную на всю округу действующую паровую мельницу. Погибли при погоне, опрометчиво ворвавшись во вражеский строй, комсомольцы-чоновцы Индрис Уджуху и Василий Скиба. В ту же ночь в другом месте изрублены, отстаивая помещение ревкома, Иван Подгорный, уполномоченный милиции Андрей Гуськов, его жена - председатель женсовета. Анчок неистовствовал, словно задавшись целью оставить по себе память, которую не могли бы смыть и десятки грядущих лет, чтобы люди как можно дольше проклинали его имя и свою судьбу за то, что появились на свет в такие безумные, жестокие времена…
За неделю до праздника подкинули Анчоку приманку в виде "плохо охраняемого" склада с сукном и кожами, доставшимися в качестве трофеев при разгроме деникинской армии и по распоряжению Москвы предназначенными для детских приютов, солдатских вдов и инвалидов войны.
Клюнул бандит, накинулся двухсотенной конной ордой.
Группа, оставленная на левом берегу для приема добычи и прикрытия отхода, внезапно с двух сторон была взята чоновцами в перекрестный огонь и полностью истреблена. Выскочивший на переправу со множеством груженых телег основной отряд встречен в сабли. Отпихивая друг друга на тесном предмостье, всадники заметались, как коты на горящей крыше. Бросая награбленное, коней, своих раненых и убитых, уже ползком, перебежками, поодиночке спасались в разные стороны.
Анчок быстро свернул остатки своры в тугой комок и, выставив для прикрытия с десяток наиболее искусных стрелков и пулеметную тачанку, полевым галопом, не разбирая дорог и троп, рванул в лабинские предгорья. К утру шайка оторвалась от преследования бронеавтомобилей.
За три дня до праздника насмерть перепуганный чабан из Псебая, одолев за ночь восемьдесят верст на лошади, доставил Хакурате письмо от Анчока. Обращение, составленное в цветистых выражениях, было щедро насыщено ссылками на коран. Это обстоятельство и происки главаря выхлопотать себе полное прощение принудили советские органы вынести дело на суд аульного схода.
Общественный приговор гласил: если закон проявит мягкость к бандиту, жители сами жестоко покарают его. Предадут "каменной смерти" - старинной казни, когда каждый бросал в связанного злодея булыжник, пока тяжесть камней не раздавливала его.
И пробил час.
В ночь накануне праздника Аюб во главе усиленного конного разъезда патрулировал на мартанской дороге. Луна изливала колдовское свое сияние на терны и космы ракит, на соломенные крыши дремлющего верстах в двух в стороне небольшого аула. Оттуда послышался трусливый, с подвыванием лай собак, какой они обычно поднимают при приближении волчьей стаи. Меняя аллюр, отряд свернул с маршрута. Скакавший навстречу гонец, Бечмиз Гучетль, подтвердил догадку - Анчок. С ним еще шестеро, один из них - без левой руки…
Когда осторожно подобрались к крайним домам, на темном крае неба бледным мазком обозначилась полоска зари. У подошвы крутого холма, среди огородов, в зыбком белом тумане - россыпь неказистых турлучных лачуг, опоясанных низким плетнем. Повторяют все его изгибы и переломы старые, раскидистые осокори, в ветвях которых уже затевается вороний грай.
Расставив людей, Аюб пластунским юрким броском скользнул сквозь росистые лопухи, подполз под рогатую корягу коновязи, прислушивался минуту-другую. Лишь низовой ветер с речки порывами тянет из пистолетного дула свирельные звуки, заунывную песнь… С живота на бок переворачиваясь, Аюб бросает в аспидно черное стекло, как бомбу, бескозырку с вложенной внутрь бараньей лопаткой.
- Эй, там!… Выходи бриться! По одному.
Спустя секунды дощатая дверь разлетается, и тень с маузером, разряжая на ходу обойму, выскакивает наружу. И кувырком летит на землю. Это - Азмет, в упор убаюканный из чьего-то карабина. Вслед за ним в дверях появляются еще двое, кидаются в разные стороны - но тщетно. Затем за порог летят, грубо бряцая об долбленное корыто для кур, винчестер, сабля, патроны, пара пистолетов, кинжал… Не видно еще, но смутно угадывается в глубокой тени серая согнутая фигура. Аюб стреляет в воздух и звонким голосом кричит:
- На колени, сволочь! Живо, кому говорят!
…Когда чоновцы, перетянув бандиту руки за спиной тем самым ситцем в цветочках незабудках и плотно окружив его во избежание самосуда, на аркане вели мимо Берекетова двора, семеро ребятишек в лохмотьях, повиснув на плетне, провожали шумную процессию потухшими глазами.
Анчок был расстрелян семьдесят два часа спустя в полынном буераке за скотомогильником и закопан так, чтоб не оставалось никакого следа.
Б. Шамша, В. Бурлаков
СЛОВОМ, ВИНТОВКОЙ, ЖИЗНЬЮ
След человека в истории далеко не всегда достойно отражается в исторических документах. Мало ли прекрасных людей честно делали свое дело, оставаясь незамеченными для летописцев? И прямой долг потомков кропотливо восстановить память о тех, кто в первую очередь думал о деле, а потом о славе. Ведь они, эти герои, твердо верили: мол, вспомнят о нас в том неминуемом светлом будущем, за которое кровь проливаем…
Михаил Полуян - один из первых кубанских чекистов. Сведений о его детстве, мечтах и надеждах, о его привязанностях, о взаимоотношениях с родителями и товарищами, о поведении в быту и в бою сохранилось мало. Но даже то, что известно, вызывает восхищение этим преданным делу партии бойцом. И обязывает думать о самых главных вещах на свете - о цене жизни и смерти, о нашем национальном духовном наследии и богатстве, о будущем.
Что делает людей несгибаемыми? Что помогает молчать под пытками и презирать палачей? Какой человеку нужен запас духовной прочности, чтобы даже свою смерть рассматривать как форму борьбы за свои идеалы? Это вопросы из разряда вечных и в то же время таких, на которые каждый должен ответить в своей жизни хотя бы раз.
По законам драматического действия следовало бы иметь представление о той ночи с 30 на 31 марта 1921 года в станице Кущевской. Какая была весна в те трагические часы? С каким небом, с какими звездами, с каким вишневым цветом прощался Михаил Полуян? Ничего этого не известно. Можно только предположить, что ночь была такая, когда восемнадцатилетнему человеку больше всего на свете хочется жить.
Поздним вечером с несколькими станичниками Миша Полуян возвращался с молодежного вечера, организованного им. И говорил с ними, конечно, о том, что было у него на языке все последние годы. О скорой победе мировой революции и начале счастливой жизни. О задаче дня - овладеть грамотой, и о задачах на десятилетия - учиться коммунизму. Наверное, он ощущал полную гармонию бытия в эти минуты: весна в природе совпала с весной революции и весной его жизни. Станичники жадно ловили его слова, он ощущал, что за ним готовы были идти не то что до окраины станицы, а до конца света…
По-разному можно представить то, что произошло затем. То ли сначала раздался из темноты ночи окрик: "Руки вверх, чертова комсомолия! Сдавайтесь, или стрелять будем!" То ли Полуян напоролся грудью на обжигающе-ледяной ствол обреза и уловил чье-то распоряжение: "Это он. Брать только живым".
Ноги сработали, как катапульта. Он отлетел в сторону быстрее, чем грянул бандитский выстрел. Даже успел выхватить свой револьвер и несколько раз нажал курок.
Но засада действовала наверняка. Михаил рухнул под тяжестью навалившихся сзади тел…
Многие называют происшедшее в ту ночь трагической случайностью. Мол, и поехать он мог с продотрядом не в Кущевскую - в тысячу любых других станиц, и вечер его никто не просил организовывать, и охрану мог взять. В конце концов, другой улицей пойти.
Следуя предположенной логике рассуждений, случайность смерти можно даже объяснить случайностью рождения. Ну что, действительно, мешало Мише Полуяну появиться на свет в наше время, лет этак через семьдесят? Но он родился в 1903 году. Революция была его юношеской романтической любовью. И в пекле смертельной битвы за нее он сам себе отводил не больше шансов остаться целым и невредимым, чем боевому патрону в барабане своего револьвера.
В борьбе за Советскую власть менялась тактика - то атака, то контратака, менялось направление главных ударов - то военный, то продовольственный фронт, то борьба с разрухой. Но не менялось место в рядах борцов таких рыцарей революции, как Миша Полуян - он был только на переднем крае.
…Пожелтевший от времени переплет личного дела. Бережно раскрываем тонкую папку.
"Регистрационный листок сотрудника ЧК № 372. Полуян Михаил Васильевич, 18 лет, родился в станице Елизаветинской Кубанской области, профессия - подручный токаря и переплетчика, член РКП(б), в партию вступил 8 июня 1918 года".
На небольшой фотографии запечатлены черты его лица - открытого, прямого, с ясными глазами. Сам он в светлой рубашке со стоячим воротником и шапке-кубанке, слегка сдвинутой на затылок.
В несколько строк собственноручно написанная автобиография:
"До 14 лет учился, а с 14 лет сначала работал на заводе "Кубаноль" в г. Екатеринодаре, потом работал в переплетной мастерской и в 1918 году начал работать в Союзе молодежи, и в мае месяце перешел работать в агитпропагандотдел, в июне 1918 года вступил в партию и в агитпропотделе был агитатором на Кубани…"
Да, революция прервала его учебу. Все, что к пятнадцати годам он успел понять, впитать в себя, воспитать в себе, теперь отдавал ей одной. Отдавал без остатка, яростно и беспощадно растрачивая себя на ее победу. Его оружием были то слова, то винтовка, то сама жизнь…
В период корниловского похода белогвардейской армии Мишу Полуяна часто можно было видеть в окопах среди героических защитников Екатеринодара. Здесь он выступал перед молодыми рабочими и казаками, поднимал их в контратаки и сам шел впереди с винтовкой наперевес.
Вскоре после разгрома корниловских полчищ в Екатеринодаре проходило общее собрание революционной рабочей и казачьей молодежи. Умелому агитатору Михаилу Полуяну было предоставлено право огласить на нем приветственное письмо членам екатеринодарской революционной молодежи от Петроградского Коммунистического Союза рабочей молодежи.
Волнуясь, он читал громким голосом:
"Товарищи революционная молодежь, рабочие и работницы!.. Корниловская авантюра под Екатеринодаром кончена, необходимо приступить к революционному творчеству.
Так давайте вместе строить нашу новую, лучшую, свободную социальную жизнь… Вы, революционная молодежь, краса и гордость всех революций, должны и даже обязаны принять участие в жизненном творчестве, вы, будущее поколение и строители будущей жизни…"
Это было его новым фронтом - создание первых комсомольских ячеек в кубанских станицах. И здесь он попал под перекрестный огонь глаз кулаков и зажиточных казаков, ненавидящих все новое.
Когда же они от угроз перешли к делу, когда Кубань захлестнула волна бандитизма, молодой комиссар Кубчека Михаил Полуян оказался на переднем рубеже борьбы с контрреволюцией.
Снова читаем личное дело Михаила:
"В августе, когда отступала Красная Армия, я ушел с ней и работал с октября в ЧК 11-й армии в Пятигорске…"
На скупой анкетный вопрос: "Подпись рекомендующих" - ответ: "Атарбеков".
Заслужить рекомендацию для работы в ВЧК от Г. А. Атарбекова - особоуполномоченного Революционного военного совета Кавказского фронта, члена Кубревкома, руководившего борьбой чекистов с контрреволюцией на Кубани, можно было только беззаветным служением делу революции. Эта рекомендация стала бессрочным кредитом доверия, выплачивать по которому Мише Полуяну пришлось до последнего вздоха.
Бело-зеленые банды терроризировали население многих горных и приазовских станиц, убивали коммунистов, комсомольцев и советских активистов, совершали налеты на железнодорожные станции, грабили население. Михаил Полуян во главе оперативных групп выезжает в города и станицы Кубани, аулы Адыгеи, где совместно с партийным и комсомольским активом, опираясь на поддержку трудового народа, ликвидирует контрреволюционные банды.
Поздно ночью 14 августа 1920 года все сотрудники Кубанской ЧК были созваны на экстренное совещание. В президиуме председатель чрезвычайной комиссии Дмитрий Павлович Котляренко и члены коллегии Сергей Владимирович Виноградов, Иван Данилович Павлов и другие. У всех озабоченные лица.
Слово взял Котляренко.