- Чего? - насторожился Футбольный тренер. - Трусишь?
- Нет. Но ты хоть представляешь, что такое потопить пограничный сторожевик?
- Бух, бах - и дядя лежит на дне, воду пьет.
- Как бы не так! Это же боевой корабль.
- Ну и что? Ты чего… боишься?
- Да не боюсь я! - в голосе Никитина прозвучала досада.
- Тогда чего?
- Ты хоть знаешь, что это такое - потопить боевой корабль? Как бы он нас с тобою не потопил.
- Не боись, родимый, не скули. Все будет, как ты, моряк, говоришь… - Футбольный тренер, опытный воспитатель, решил поддержать Никитина. - Какое у тебя любимое слово, напомни… Ну, когда все хорошо…
- Цимес, - неохотно отозвался Никитин.
- Во-во, цимес будет. Все сгорит, а цимес останется.
- Я-то думал, что главное в профессии пулеметчика - вовремя смыться.
- Смыться, моряк, это потом. А для начала твоих бывших коллег, - Футболист произнес слово "коллег" презрительно, прозвучало оно, как "калек", - надо напугать так, чтобы они, завидя наши катера, обходили их так далеко, что даже их вонючего погранцовского флага не было видно. Понял?
- Понял, чем Васька Нинку донял…
Футбольный тренер оборвал связь с Никитиным и переключился на "дагестанцев".
- Мужики, ваша помощь нужна.
- Что, будем бить морду?
- Будем.
- Погранцам?
Футбольный тренер на этот вопрос даже не ответил, отвечать было просто глупо - и без того все ясно.
Так "семьсот одиннадцатый" оказался обложен по всем правилам морских баталий…
Вскоре один из "дагестанцев", наиболее настырный, хорошо вооруженный, зарылся носом в воду и забрызгал искорьем - его достал залп автоматической пушки, починенной Мослаковым. Один из снарядов снес половину рубки и угодил в машинное отделение катера.
Катер загорелся. Над черной кривобокой надстройкой вспухло жаркое красное облако, затрещало зло и весело. Создалось впечатление, что горит сам воздух. Люди начали прыгать за борт - на катере было опасно оставаться.
- Говорил я тебе, не надо трогать зеленофуражечников - самим дороже будет, - кричал, плюясь водой и стараясь отплыть как можно дальше от горящей жестянки, которая в любую секунду могла взорваться, лысый круглолицый человек с огромным мясистым носом. - Не стали бы трогать их - давно бы дома были, плов бы кушали.
Человек, к которому обращался лысый, плыл саженками и пыхтел, будто паровая машина.
- Говорил же! Говорил же! Э? - никак не мог успокоиться лысый.
Увидев, что один из "дагестанцев" замедлил ход и начал неуклюже, по большой дуге, разворачиваться, чтобы подойти к ним, лысый прекратил плеваться и причитать, обрадовался маневру чумазой коробки и, встав в воде солдатиком, отчаянно замахал руками:
- Сюда, сюда, сюда!
Его заметили - в чистой спокойной воде не заметить человека трудно.
"Дагестанец" выплюнул из красноватого шпенька трубы несколько лохматых клубков дыма - подал сиплый дырявый сигнал, - и лысый в ответ проорал что-то восторженное, гортанное. Напарник лысого продолжал размеренно плыть саженками.
- Эй, Ибрагим! - окликнул его лысый. - Ты чего, собрался в Иран уплыть? Или в Турцию?
Ибрагим, не слыша лысого, продолжал плыть дальше, словно в нем что-то сдвинулось или он был сильно оглушен.
- Ибрагим! - испуганно заорал лысый. - А, Ибрагим!
Иброгим продолжал сосредоточенно работать саженками дальше.
Лысый рванулся за ним.
- Стой, Ибрагим! Утонешь! - он ухватил Ибрагима за плечо. Тот повернул к лысому пухлое, с мокрыми вылезшими бровями лицо.
Глаза у него были белые, вываренные, остановившиеся на одной точке. Ибрагим перевернулся на спину и затих, вяло болтая в воде ногами.
Через минуту их подобрал "дагестанец".
Народа у Мослакова на корабле было немного - половина того, что полагалось по расписанию. Много с таким количеством бойцов не навоюешь, а с другой стороны, как учил дедушка Суворов, не числом надо брать, а умением. Хитростью, умным маневром, отвлекающими ходами, моральным совершенством.
А чем еще можно взять противника! И вооружен противник лучше, - у него полным полно заморской техники, диковинных стволов с клеймом "Мэйд ин…", взрывчатки и патронов, и горючее противник не считает по каплям, как это приходится делать пограничникам. И все равно этих людей одолеть надо, иначе одолеют они, и тогда Россия превратится неведомо во что. Скорее всего, России просто не станет…
Красное мясистое солнце наполнилось звонкой желтизной, будто жидким металлом налилось, по морю пошла беспокойная рябь, будто внутри, в непроглядной глуби, его кто-то пробудился, над горизонтом, по всей окружности, появились облачка - признак того, что через пару-тройку часов погода изменится.
Мослаков нырнул в машинное отделение, в маслянистый полупрозрачный сумрак:
- Дядя Ваня!
Откуда-то из-за угла неслышно появился Овчинников с гаечным ключом в руках, с потным, испачканным мазутом лицом:
- Ну что там, Пашок, наверху? Жарко?
- Пока не очень, но скоро будет жарко.
- А я тут трубу чиню. Свистит так, что оглушает. Бандаж вот наложил.
- Дядя Ваня, получи оружие! И на себя, и на напарника возьми автоматы. Обстановка такая, что… все, в общем, может быть.
- Обижаешь, Пашок, - Овчинников отер тыльной стороной ладони лоб, мазутная полоса сделалась шире. Повел головой в сторону: - Вон они, родимые, висят. Видишь? Вместе с боезапасом.
Над маленьким, величиной с журнальный столик верстачком висели два автомата. На верстачке лежали четыре рожка.
Мослаков взялся за поручень.
- Тогда все, дядя Ваня. Если тебе понадобится помощь - зови. - Затем, по-школярски шмыгнув носом, пожаловался: - А они из гранатометов бьют. Из противотанковых.
- Кхе! - крякнул Овчинников. - Знаю эту гадость. Броню прожигает, как картон.
Проворно взбежав по лесенке наверх, Мослаков глянул в одну сторону - увидел быстроходный катер с направленными на сторожевик пулеметами, глянул в другую сторону - там второй катер шел вровень со сторожевиком и тоже был готов в любую секунду сыпануть свинцом из пулеметов… Мослаков, не выдержав, выругался:
- Суки!
Настроившиеся на атаку катера явно поджидали "дагестанцев".
- Суки! - опять выругался Мослаков.
Ясно было, что расколотить супостатов надо поодиночке, нельзя им дать соединиться. Жаль, народу на корабле у него мало.
Катера не дождались подмоги - с них разом, дружно, ударили пулеметы. Пули лупили по сторожевику с двух сторон, только яркие электрические брызги летели в воздух, падали в воду, шипели, от секущего почти в упор огня некуда было деться. Железный грохот оглушал, рвал уши, вонючий дым выворачивал наизнанку легкие, кровянил ноздри.
Пулеметная обработка продолжалась примерно минуту, а потом катера, картинно развернувшись, пошли в атаку. Мослаков и глазом моргнуть не успел, как они уже прилипли к сторожевику - один с левого борта, второй - с правого.
Через несколько секунд на сторожевике появились люди с катеров - ловкие, широкоплечие, хорошо откормленные и хорошо обученные.
Капитан-лейтенант глазам своим не верил - как это так, среди белого дня нападать на государственный корабль! Спазмы сжали ему горло, перед глазами опустилась темная завеса. Мослаков застонал, подхватил автомат, лежавший в рубке на штурманском столе, запихнул за пояс запасной рожок и метнулся на палубу.
Боком, боком, будто краб, он бежал вдоль узкого борта, стремясь как можно быстрее его преодолеть, морщился от досады и от того, что видел, сипел неверяще и вдруг словно наткнулся на некую стену.
Перед ним легким серебряным пауком в воздухе взвилась "кошка", лапой зацепилась за леер, натянулась и в следующий миг над бортом сторожевика поднялась мокрая голова в маленькой, пришлепнутой к макушке тюбетейке, обнажившей высокие залысины, и желтыми кошачьими глазами.
- А ну назад! - шепотом скомандовал Мослаков желтоглазому.
- Чего-о? - желтоглазый издевательски хохотнул и вскинул руку, в которой находился автомат. Автомат он держал под ремень, под скобку, приваренную к стволу, оружие сковало ему движение; если бы в руке у налетчика был пистолет, он уложил бы Мослакова на месте. Но с автоматом мюрид не сумел быстро развернуться и вновь зашипел недовольно, по-кошачьи грозно: - Чего-о?
Капитан-лейтенант откинулся назад всем корпусом, вдавился спиной в узкое пространство и в то же мгновение нанес мюриду удар ногой по голове. Угодил прямо в наглую морду. Налетчик коротко вскрикнул, в следующий миг подавился своим криком, над бортом взвились две ноги в белых модных носках, и налетчик полетел вниз. Мослаков носком ботинка поддел "кошку" с леера и отправил ее туда же, за борт.
Снизу по борту хлестнула автоматная очередь. Мослаков посетовал, что на "семьсот одиннадцатом" нет гранат, сейчас пара-тройка гранат решила бы все - причем не обязательно лимонок, сильно рассеивающих свои осколки, а обычных, ручных, старых, с оглушающим взрывом РГД. Но почему-то считается, что гранаты - лишнее на кораблях. На кораблях, мол, артиллерии и без того полным полно.
- Ну, держись, рашен! - проорал кто-то снизу, снова дав очередь. Несколько пуль впились в леер, перебили его.
Мослаков откатился по борту чуть дальше, уперся лопатками в железный выступ, глянул за борт. Желтоглазый джигит, которого он "оприходовал", плашмя лежал на носу катера, свесив ноги к воде - Мослаков вырубил его капитально. Несколько человек лезли с катера на борт сторожевика, пыхтели, упираясь подошвами в металл. Прикрывали их двое дюжих автоматчиков в трусах и бронежилетах, надетых прямо на голое тело. Бронежилеты были не наши, заморские - скорее всего, американские, они и длиннее, и легче по весу. Мослаков отметил этот факт, сплюнул себе под ноги горький комок, сбившийся во рту, и дал из калашникова короткую очередь по одному из мюридов, наряженному в бронежилет.
Тот вскрикнул, в него попали две или три пули, в ткани бронежилета появилось несколько дымящихся рванин, мюрид выругался и дал по Мослакову ответную очередь. Ни одна из мослаковских пуль не поразила мюрида, все угодили в бронежилет.
Мюрид, запоздало поняв, что с ним произошло, захохотал. Смех был торжествующим. Мослаков пригнулся. Струя пуль вошла в борт сторожевика на уровне его головы, оглушила. Капитан-лейтенант потряс головой, отодвинулся немного назад и в ту же секунду увидел, что через борт переваливается один из мюридов.
Он вскинул автомат, но его опередили - с носа сторожевика прозвучала короткая очередь, мюрид ответил, очередь прозвучала снова, - кто стрелял, отсюда не было видно, - и налетчик кулем повис на борту. Коротенький, с тонким торчком ствола заморский автомат, который он держал в руке, шлепнулся на железо палубы. Мослаков такие автоматы видел только в кино, не сразу догадался, что это израильский "узи". Снова передвинулся на несколько метров назад, к выемке борта, всунулся в нее и дал по катеру очередь. Один из мюридов схватился за плечо и завертелся на катере волчком, второй, выглянувший из-за рубки, дал по Мослакову ответную очередь. Капитан-лейтенант нырнул за борт, ощутил во рту кислину - будто бы распаковал патрон и насыпал порох себе в рот. Отвратительный вкус у пороха, однако.
Выходить из переделки, в которую попал сторожевик, надо было без чьей-либо помощи - никто на подмогу Мослакову не придет, радио не работает, аварийная связь тоже, он со своими людьми один, совершенно один во всем Каспийском море… И хотя разбираться в своих ощущениях Мослакову было некогда, ему сделалось пусто, горько, будто бросили его в некий глубокий зиндан - холодную черную яму и забыли там.
Бой разгорался.
Сторожевик со всех сторон облепили мюриды, похожие друг на друга, будто близнецы. Как же их столько много вместилось на небольших катерах?
Отовсюду доносилась стрельба, она, похоже, уже начала раздаваться даже в машинном отделении - во всяком случае, внутри, под ногами, тоже что-то гулко бухало, звенело, свежий светлый воздух почернел от дыма.
Откуда-то сзади, словно выбравшись из потайной норы, на Мослакова прыгнул потный, скользкий, как кусок мыла, человек, замахнулся прикладом автомата, намереваясь оглушить капитан-лейтенанта, и этим допустил ошибку: надо было стрелять, но он стрелять не стал, решил взять командира сторожевика в плен живым; Мослаков почувствовал сзади человека, увернулся, и тогда налетчик перекинул Мослакову через шею ремень автомата, сдавил. Просипел грозно:
- А ну, брось автомат!
Мослаков бросил калашников себе под ноги, налетчик чуть ослабил удавку ремня, обрадованно заорал:
- Никитин, я взял его в плен! Я взял его в плен, Шипр, слышишь?
Капитан-лейтенант на мгновение сжался - неужели совпадение с фамилией Пашки Никитина? Не может быть! Но, с другой стороны, только Пашку Никитина, и больше никого на свете, могли прозвать Шипром, поскольку Пашка никакого другого одеколона не хотел признавать. Палуба качнулась под ногами Мослакова, проползла немного в сторону и остановилась.
- Слышь, Шипр! - вновь заорал налетчик, оглушая Мослакова. - Я взял эту гниду в плен, как ты и велел!
Мослаков аккуратно вытянул из-за ремня запасной рожок, набитый патронами, и, почти не шелохнувшись, - корпус его оставался неподвижным - с силой ткнул торцом рожка налетчику в лицо. В следующий миг резко ушел вниз, освобождаясь от удавки автоматного ремня, помог себе рукой, сдергивая ее с головы, и, пока ослепленный мюрид визжал, - Мослаков попал ему точно в правый глаз, - развернувшись всадил ему кулак во второй глаз.
Он понял, что миндальничать нельзя, это смерти подобно: нападавшие выбьют его корабль целиком и трупы сбросят в море. Рассчитывать нужно только на свои силы.
От удара мюрид отлетел на леер, лег на него спиной, леер отбил мюрида, будто рогаткой, ослепленный налетчик повалился на Мослакова, и тот, согнув руку, вновь ударил его в лицо. Ударил локтем.
Удар был сильным - налетчик, по-бакланьи широко раскинув руки, будто крылья, свалился с катера в воду и, булькая ртом, пошел на дно. В светлой воде он был виден долго, а потом исчез.
Мослаков нагнулся, подхватил свой автомат. Увидел, что рядом с "калашниковым" лежит "узи". Подхватил и его - сгодится машинка.
Передернул затвор у своего автомата.
Неожиданно сторожевик замедлил ход. Мослаков приподнялся, глянул на рубку - там же сейчас должен быть Балашов. Или что-то случилось? Нет, старик не должен подкачать. Если на сторожевик навалятся еще и "дагестанцы", то будет трудно; впрочем, "трудно" - не то слово, свирепые мюриды с черных чумазых коробок просто раздавят их, как пару мягких мандаринов, угодивших в железные тиски. Мослаков понесся в рубку.
Мичман Балашов с растерянным видом сидел на откидной скамейке, привинченной к переборке прямо позади штурвала, лицо его было бумажно-серым, неживым, губы шевелились вяло, беззвучно.
Перед мичманом на коленях стоял Ишков и тряс его за матерчатый мягкий погон, украшенный двумя маленькими звездочками:
- Иван Сергеевич, а Иван Сергеевич! Товарищ мичман!
Тот вместо ответа лишь шевелил губами и пытался приподняться на скамейке, но сил у него не было, и Балашов растерянно улыбался, смотрел в испятнанное пулевой строчкой стекло рубки.
- Товарищ мичман! - продолжал молить Балашова рулевой.
Мослаков поспешно откинул Ишкова от мичмана.
- Немедленно к штурвалу! - выкрикнул он. - Штурвал не бросать!
- Так ведь, товарищ капитан-лейтенант…
- К штурвалу! - прорычал Мослаков.
Нагнулся над мичманом. Тот не узнал командира. Губы у Балашова продолжали вяло шевелиться, глаза сделались тусклыми, на них наползла белесая проволока, лицо, которое всегда было живым, очень выразительным, сейчас одеревенело, сделалось неподвижным.
На лбу, точно между бровями, темнел густой синяк, центр синяка был украшен красной влажной точкой - автоматная пуля угодила мичману прямо в голову. Мослаков вздохнул - Балашову уже ничто не могло помочь и никто не мог помочь - ни один врач. Мослаков тяжело поводил из стороны в сторону челюстью, будто боксер, которому ударом срезали подбородок, и вздохнул. Легонько потряс мичмана за плечо.
Глаза у Балашова сжались, из уголков выкатилось по крохотной горькой слезке, и голова мичмана опустилась на грудь.
Все, отмаялся в этом мире мичман Балашов. Мослаков, услышав, как сзади тоненько скулит рулевой, втянул голову в плечи и выругался. Люди погибают, как на войне…
Ишков продолжал скулить. Одной рукой он держался за штурвал, второй - вытирал глаза. Мослаков положил руку ему на плечо, проговорил мягко:
- Хватит, Ишков. Будет, - и, понимая, что этих слов недостаточно, добавил то, о чем думал: - Идет война… Только мы не знаем, что это война. Ее никто не объявлял. Держись, Ишков. Нас все равно эти суки не согнут. Не согнут и не возьмут!
Сторожевик ходко двигался вперед, оставляя после себя пенистый широкий след. Отсюда, с высоты рубки, было видно, что разбойные катера не отстали, идут вровень с "семьсот одиннадцатым", они мертво прицепились к сторожевику и с них на пограничный корабль продолжают лезть люди.
- Может, повернем к берегу, товарищ капитан-лейтенант? - выкрикнул рулевой захлебывающимся слезным голосом.
- Ни в коем разе, Ишков! С этими бандитами нам надо разобраться в море. Держи на восток, Ишков, как и держал. На солнце. Тебя как зовут? - неожиданно спросил Мослаков.
- Володькой.
- Вот такая-то у нас, Володя, судьба, чашу эту надо испить до дна. Это - наша доля.
Плечи у рулевого дернулись, он сгорбился, отер кулаком глаза.
На носу сторожевика тем временем появилось сразу трое налетчиков.
- Вот, блин! - выругался Мослаков, невольно покривился лицом и выпрыгнул из рубки. С ходу дал автоматную очередь, сбил одного мюрида с ног и нырнул за кожух, прикрывающий лебедку.
По кожуху, брызгаясь искрами, загрохотали пули. Из-за спины Мослакова также ударил автомат, и пули перестали выбивать неровную барабанную дробь - двое налетчиков, раскорячившись, будто в каратистской стойке, перенесли огонь на автоматчика, стрелявшего из-за Мослакова. Мослаков оглянулся, засек промельк знакомого лица, мелькнуло лицо и исчезло, - это был Мартиненко. С ним - еще кто-то, кажется, из новичков.
Всего на сторожевике у Мослакова было восемь человек. Балашева нет, Хайбрахманов ранен, он - не боец. Значит, осталось шесть штыков. Вместе с командиром. Хоть и была арифметика не особо обнадеживающей, а Мослаков немного повеселел: бывает, что и один человек оказывается воином.