От палубы несло жаром - успела нагреться. Кровавая гора солнца поднялась над водой, тяжело зависла в небе, растекаясь кипящей вязкой массой по пространству. Вода еще более попрозрачнела, приобрела рекламную голубизну, заискрилась дорого - не верилось, не укладывалось в голове, что в этой райской красоте, в этом благолепии могут умирать люди. Мослакову в который уж раз что-то цепко сжало горло, вызвало слезный, как и у Ишкова, приступ. Он переместился на метр назад, уходя за прикрытие, и вовремя это сделал - один из мюридов совершил лихой цирковой прыжок и прямо в воздухе, дал очередь по месту, где только что находился Мослаков. Выругался громко, зло, снова располосовав пространство очередью. И снова мимо.
Огляделся растерянно - он только что видел человека, знает, куда тот нырнул, где затаился, а человека этого там, оказывается, нет, человек этот исчез.
- Ты где? - проорал мюрид. - Вылезай, тварь!
Мослаков ждал. Позиция его была выгодной, он видел мюрида, мюрид его - нет. Был мюрид по-негритянски загорелым, лицо его от солнца сделалось совсем черным, будто физиономию ему сшили из старого сапога, отличался завидной худощавостью - на теле ни одной жиринки. Такие люди, как знал Мослаков, бывают самыми опасными в драке.
- Тварь! - блеснув зубами, вновь выкрикнул мюрид, завращал глазами.
"Сейчас я тебе покажу "тварь"", - спокойно, будто бы наблюдая за происходящим со стороны, подумал Мослаков. Ему надо было, чтобы мюрид немного развернулся, стал смотреть в другую сторону. Сейчас он смотрел в то место, где скрывался Мослаков, и мог засечь любое, даже самое легкое и неприметное движение.
- Ну! - вновь выкрикнул мюрид, в голосе его слышалась ярость.
А нервишки-то у него, оказывается, совсем никуда не годятся.
Вдруг в ноги Мослакову ткнулось что-то осторожное, пушистое, нежное. Он скосил глаза и увидел кота Каляку-Маляку.
Господи, а кот-то как сюда попал? Его место - в Астрахани, на причале бригады либо в столовой, около чашки с макаронами по-флотски. Мослаков, не сводя глаз с мюрида, протянул руку к коту, подтолкнул его.
- А ну, смывайся отсюда немедленно, - прошептал беззвучно, - пши!
Но Каляка-Маляка и не думал смываться, он привычно потерся о ногу Мослакова, замер.
- Где ты, тварь? - проорал в очередной раз мюрид, вращая глазами и от злости делаясь еще более черным.
Каляка-Маляка, не привыкший к такому крику, выгнул спину дугой.
- Тихо, Каляка-Маляка, - предупредил его Мослаков, - не возникай!
Мюрид ткнул автоматом в одну сторону, в другую, потом развернулся лицом к рубке, и Мослаков напрягся - вдруг мюрид засек там Ишкова? Сейчас даст очередь, и все… Но Ишков опустил защитную стальную "ресницу", угодить очередью в прорезь "ресницы" - дело трудное, и Мослаков успокоился.
Каляка-Маляка выгнул спину еще круче.
Солнце стало припекать сильнее, от железа начали исходить прозрачные дрожащие струи.
- Ну! - яростный крик мюрида был схож с выстрелом.
Каляка-Маляка неожиданно фыркнул и сорвался с места. Он беззвучно одолел пространство, отделяющее его от мюрида, и взвился в воздух. Каляка-Маляка бесстрашно летел к мюриду, по-беличьи раскинув в обе стороны лапы и норовя выцарапать ворогу глаза.
Мюрид вскрикнул гортанно, на длинной, как у коня, мускулистой шее его вздулись жилы, за криком послышался хохот - мюрид хохотал безудержно, весело, в следующий миг он ткнул стволом автомата в сторону Каляки-Маляки и нажал на спусковой крючок.
В воздух полетели клочья шерсти, брызги крови - очередь разрезала Каляку-Маляку пополам. Мослаков почувствовал, как что-то горячее сдавило ему горло, в глазах возникла радужная мокреть. Он стремительно выдвинулся вправо, выходя из укрытия, и в ту же секунду, опередив мюрида, дал по нему короткую злую очередь.
Автомат вылетел из рук мюрида, изуродованной железкой подскочил вверх - в него попали сразу две пули, смяли, словно детскую жестянку, две пули попали также в самого мюрида. Он схватился рукою за горло, сжал его, сквозь пальцы брызнула кровь, мюрид, хрипя и напрягаясь шеей, сделал несколько шагов назад и запрокинулся на спину. Ткнулся головой в борт.
В рубке тем временем послышались выстрелы. Мослаков развернулся, увидел, что Ишков стреляет из автомата в открытую дверь, а из-под "ресницы" тонкими папиросными струйками тянется дым.
Ишков стрелял, не выпуская из рук штурвала. Куда конкретно он бил, Мослакову не было видно.
Иллюминатор в двери был пробит пулями. Отстрелявшись, Ишков ударил прикладом по продырявленному стеклу, но стекло было прочное, с одного удара не поддалось. Ишков ударил еще раз, посильнее, потом еще, выколотил кусок, спихнул ударом ноги за борт.
Мюрид продолжал дергать одной ногой, вторая была парализована. Мюрид умирал.
Мослаков поморщился. Мюрид его не интересовал - интересовал Каляка-Маляка, точнее, то, что осталось от кота.
- Ах, Каляка-Маляка, - Мослаков сморщился жалобно, дернулся, словно бы прикоснулся к оголенному электрическому проводу, шмыгнул носом, - Маляка ты, Маляка…
Он неожиданно почувствовал, что перестал слышать звуки, видеть цвет - все вокруг стало черно-белым, как изображение в старом телевизоре, и солнце перестало припекать, успокоилось - оно сделалось совсем иным, чем было минуту назад, словно бы в нем что-то отказало либо вообще умерло.
- Бедный Маляка… - пробормотал Мослаков.
Ему надо было прийти в себя.
А вокруг шел настоящий бой. Сторожевик продолжал упрямо двигаться вперед, тащил за собою два нарядных катера. "Дагестанцы" хоть и не могли его догнать, но и не отставали.
На ходовую рубку нападали уже дважды, пытаясь выкурить оттуда рулевого, но Ишков умело отстреливался. Он вообще оказался крепким парнем, матрос Ишков, - в крови у него сидели солдатские гены, - проявлял храбрость и смекалку.
Кому принадлежат эти два катера, какому подонку? Неужели толстобрюхому астраханскому богатею, к которому поступил в услужение Пашка Никитин? Ах, Пашка, Пашка! Шипр! Не думал Мослаков, что судьба, эта безжалостная, страшная тетка, столкнет его с бывшим другом в одной бане, в одной жарильне.
Жарко сделалось в этой бане.
Образовался узелок. Не узелок, а узел. И разрубить этот узел надо было обязательно…
В это время Папугин получил сообщение, что в море замечена сильная стрельба.
- В каком квадрате? - спросил он.
Капитану первого ранга назвали квадрат. Папугин глянул на карту.
- Час назад там был "семьсот одиннадцатый". Не случилось ли что с ним?
- Если бы что-то случилось, он дал бы сигнал по радио, - Кочнев вопросительно приподнял и опустил одну бровь. Это движение означало у него недовольство.
- А вдруг у него радио разбито, а? Свяжитесь-ка с "семьсот одиннадцатым".
- Есть связаться с "семьсот одиннадцатым"! - Кочнев вновь приподнял и опустил одну бровь, кашлянул в кулак и вышел из кабинета комбрига.
Попытка связаться со сторожевиком Мослакова ни к чему не привела - корабль не отвечал. Вернулся Кочнев в кабинет комбрига с виноватым лицом, развел руки в стороны:
- Ничего не понимаю!
- Кто там сейчас находится ближе всех к Мослакову? - Папугин, сидевший в старом вертящемся кресле, вновь стремительно развернулся лицом к карте.
Карта висела у него за спиной.
Ближе всех к Мослакову находился сторожевой корабль "Таймыр". Чуть дальше - сторожевой корабль "Смена".
- "Таймыр" и "Смену" послать в район стрельбы, - распорядился Папугин. - Не хочу думать о худшем, но мне не нравится, когда сторожевик не отзывается на радиовызов. - Он снова развернулся лицом к карте, поиграл желваками, будто перед крупной дракой, вслепую потянулся рукой к телефонной трубке - надо было докладывать об обстановке на море в Москву.
С Пашей Никитиным Мослаков столкнулся лоб в лоб. Из катера, прилепившегося к правому борту сторожевика, на "семьсот одиннадцатый" перепрыгнуло сразу трое человек с автоматами. Старший скомандовал:
- Рубку берите, рубку! Ее надо захватить в первую очередь!
Ишков высунулся в дверь рубки, дал несколько коротких автоматных очередей, отгоняя непрошеных гостей, завалил сторожевик круто влево, словно бы хотел отодраться от настырного катера, потом резко ушел вправо, давя катер, будто куриное яйцо, затем снова завалил сторожевик влево.
Схватившись рукой за леер, Мослаков пригнулся, сменил рожок у автомата, пустой бросил под ноги, прямо на палубу, поспешил к рулевому. По пути перепрыгнул через убитого мюрида, оскользнулся на натеке крови, выругался, впрыгнул в рубку. Ишков, морщась и непривычно зло скаля крупные зубы, крутил штурвал сторожевика, закладывая глубокие виражи то в одну сторону, то в другую.
Влево - вправо, влево - вправо.
Действовал он одной рукой, вторая была прижата к плечу. Сквозь растопыренные пальцы текла кровь.
- Что, зацепило?
Вместо ответа Ишков мелко затряс головой. В глазах у него стояли слезы.
- Только что, - наконец произнес он.
- Сейчас я тебя перевяжу…
- Больно, - шмыгнув носом, детским тонким голоском пожаловался Ишков.
- Потерпи секунду, - Мослаков глянул на нос сторожевика - нос был чистым, ни одного человека, осторожно высунувшись из рубки, глянул на корму - как там? Там тоже никого не было.
Ишков заложил очередной вираж.
- Если можешь, минут пять веди корабль ровно, - попросил его Мослаков. - Пусть "быки" вылезут из укрытия.
- Больно, - вновь пожаловался Ишков, сморгнул с глаз слезы. - Одного я все-таки уложил.
- На корме кто-нибудь остался?
- Двое. - Ишков всхлипнул опять. - Я видел двоих. Один из них - наш.
- Как наш?
- Ну, наш. Офицер. Я встречал его в штабе бригады.
- Понятно, - лицо у Мослакова невольно вытянулось и потяжелело. - Понятно.
Да, теперь окончательно стало ясно, что за офицер окопался на корме среди железа. Он подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, словно на зубы ему попало некое жесткое невкусное зерно, затем, выдернув из аптечки резиновый пакет, разодрал его зубами, с ходу прилепил к плечу рулевого.
Тот застонал, втянул сквозь сжатые губы воздух, покосился на завалившегося набок Балашова - еще немного, и тот свалится на пол рубки, - сделал болезненное движение, чтобы поддержать мичмана, но не дотянулся и спросил, морщась и трудно дыша от боли:
- Как там ребята, товарищ капитан-лейтенант?
- Хоть и мало нас, но все - калиброванные, как патроны, - Мослаков усмехнулся: слово "калиброванные" ему нравилось. Закашлялся, стер с губ слюну, посмотрел на ладонь. Слюна была красная. Кровь. - А где, говоришь, тот, который в штабе бригады ошивался?
- Офицер? На корме спрятался. Как бы он в машинное отделение не проник, товарищ капитан-лейтенант.
- Не проникнет. А если проникнет, то долго кашлять будет. Там мичман Овчинников сидит.
Мослаков провел рукой по голове. Волосы были заскорузлые от крови, то ли от своей, то ли от чужой - не понять. Разогретый солнцем воздух сделался вязким, противным, будто прокисший вазелин. Было нечем дышать.
Капитан-лейтенант неожиданно услышал, как у него хрипят легкие, а в горле даже что-то шкворчит, вызывая в висках жжение, руки подрагивают.
- Ишков, достань мне из оружейного ящика пару рожков, - попросил он.
Ишкову нельзя было оставаться со своей раной наедине - боль задавит его, потому капитан-лейтенант и дергал матроса.
Имелся у них в ходовой рубке такой ящик - оружейный. В основном с запасом патронов. В других местах схоронки тоже имелись, чтобы не бегать каждый раз к командиру и не получать у него под расписку "маслят".
Ишков часто-часто закивал, покосился на плечо, залепленное резиновым тампоном, в глазах у него тяжелой медленной тенью прополз страх - Ишков боялся крови, - продолжая морщиться, он потянулся к ящику, установленному под штурвалом.
Мослаков следил за ним - ему важно было, чтобы Ишков одолел свою боль, одолел онемение и страх. Если он сейчас не сделает этого, то навсегда останется нерешительным, трусоватым человеком. Капитан-лейтенант одобрительно кивнул, усмехнулся: он словно бы увидел в Ишкове самого себя - молодого, неотесанного, жалкого, перехватил рожок, протянутый ему матросом, еще раз одобрительно кивнул.
- Еще один рожок, будь добр, - попросил он Ишкова, снова выглянул из рубки. - Одного рожка мало.
Ну и где же, в какой сторонке затаился Никитин? Никаких признаков того, что он присутствует на "семьсот одиннадцатом". А ведь Никитин этот сторожевик знает хорошо - не хуже, чем иная кухарка свою кухню и обеденный стол. Как же его выкурить?
Чумазые "дагестанцы" по-прежнему упрямо шли в кильватере сторожевика, безнадежно стремясь догнать "семьсот одиннадцатый". Мослаков вздохнул и пожевал губами: крови хотят "дагестанцы", крови.
- Ладно, будет вам кровь, - пробормотал он и бесшумной тенью выскользнул из рубки.
Хоть и не защищает рубка от жары, а все-таки спасительную тень дает, дышится в рубке легче. На открытом пространстве солнце сжигает все живое. У Мослакова в ушах возник звон, воздух перед глазами сделался жидким, поплыл в сторону Мослаков присел, огляделся. Чисто. И тихо. Только мюрид лежит неподалеку, пухнет на жаре. Ну, где ты, Никитин? Мослаков вновь глянул в одну сторону, потом в другую. Корабль был пуст. Ни своих, ни чужих. Словно жизнь на нем замерла. Лишь было слышно, как глубоко внизу, в железном нутре, размеренно стучит клапанами дизель. Мослаков осторожно, по-кошачьи бесшумно стал пробираться на корму. Он кожей своей, кончиками пальцев, волосами ощущал: Никитин где-то рядом.
Под ноги попала испачканная мазутом тряпка, Мослаков подскользнулся на ней и чуть не растянулся на палубе. Замер, перевел дыхание. Пот скатывался со лба и шеи на грудь, ноздри щипало. Через несколько секунд Мослаков двинулся дальше. От напряжения у него даже звон в ушах утих, обратился в легкое сипение, звука дизеля не стало слышно, пот по щекам побежал сильнее.
Ну, где же ты, бывший друг Никитин, где ты спрятался, подонок? А?
Удивительная штука - жизнь человеческая. Еще вчера они с Пашкой Никитиным были закадычными дружками, все были готовы делить пополам, а сегодня они с Пашкой - враги. Даже в страшном сне такое не приснится.
Солнце сделалось совсем беспощадным, рвало кожу, давило на череп, норовило приподнять черепную коробку вместе с волосами, пот заливал глаза. Совсем рядом плескалось безмятежное прозрачное море, манило к себе. В другую пору Мослаков кинулся бы в него, смыл бы с себя всю налипь, но неведомо, наступит эта другая пора или нет, по лютости нынешнего времени, скорее всего, не наступит. Слишком уж человек сделался безжалостен к человеку… Иногда бывает так тревожно, так плохо, что хоть скули по-собачьи, но приходится сжиматься в кулак, стискивать зубы из последних сил, чтобы взять себя в руки, и хорошо бывает, если это удается… Но в один прекрасный момент сил может не хватить…
Тревожно было и сейчас. Он продвинулся вперед еще на несколько метров, вновь замер, обратившись в слух.
Послышался далекий, задавленный расстоянием хлопок. С одного из "дагестанцев" в воздух поднялась красная ракета и, словно ударившись обо что-то, о невидимый потолок, рассыпалась на мелкие брызги.
Следом поднялась вторая ракета. "Дагестанцы" о чем-то предупреждали катера.
- Сигнальте, сигнальте, - едва слышно пробормотал Мослаков, - скоро от катеров один пух с заклепками останется… От вас останется то же самое.
На катере, прилепившемся к левому борту сторожевика, что-то гулко ухнуло, вверх взметнулся столб вонючего сизого дыма, белыми чайками полетели слизанные взрывом бумаги. Несколько листков перепорхнули через борт "семьсот одиннадцатого" и шлепнулись к ногам Мослакова. Он потянулся рукой к бумаге, которая лежала ближе к нему, поднял, глянул.
Это была газета. Половина текста на азербайджанском языке, половина - на русском. Место издания - город Баку.
Интересно, как же газета попала из Баку на бандитский катер? Мослаков неожиданно вздрогнул - с газетного листа закантованный в траурную рамку на него смотрел знакомый человек. До боли, до слез знакомый.
- Г-господи! - неверяще прошептал Мослаков.
Это был Магомед Измайлов, старый бакинский кореш, с которым они в уютных задымленных подвалах выпили столько вина! Мослаков опустил глаза чуть ниже, прочитал: "В автомобильной аварии во время исполнения служебных обязанностей погиб…" Дыхание у Мослакова сперло, в груди тоскливо заныло. Но это было еще не все. Газета не отпускала его, она словно хотела преподнести что-то еще, такое же неприятное, как и извещение о гибели Магомеда Измайлова. Мослаков скользнул глазами по строчкам газетного набора.
Так оно и есть.
Внизу блеклой типографской краской были напечатаны две траурные рамки, в них помещен короткий текст. Мослаков, еще не читая текста, понял, что написано в этих траурных обводках. Лицо у него дернулось. Хоть и догадался он, что за фамилии помещены в рамки, а верить в это не хотел. Не мог. Это же - его друзья - Санечка Зейналов и Алик Самшиев. Мослаков вяло зашевелил губами. Так и есть: Александр Зейналов и Альберт Самшиев. Лицо у Мослакова снова дернулось, он, почувствовав это, прижал к щеке ладонь.
Мослаков свернул газету, засунул ее под ремень. Газета эта могла быть только у Никитина, больше ни у кого. Мослаков потряс головой, сбивая с себя пот, услышал, как в горле у него что-то захлюпало, заныло тоненько. Это что же выходит? В Азербайджане начали расправляться с теми, кто сочувствует русским? Или хотя бы был знаком с ними? Интересно, Зейналов и Самшиев тоже погибли в автомобильной аварии? Тоже "во время исполнения служебных обязанностей"?
Но не могли, никак не могли его друзья умереть разом, едва ли не в один день: Алик - пятнадцатого июня, а Санечка - шестнадцатого. И Магомед погиб шестнадцатого. Значит, их убили. И Никитин узнал об этом раньше, чем он.
Мослаков стиснул зубы и вновь бесшумно продвинулся к корме. Никитин со своим напарником-мюридом находился уже где-то рядом, совсем рядом. Мослаков, будто охотничий пес, чувствовал его. Он напрягся, целиком обратившись в слух.
Может быть, Никитин действительно умудрился нырнуть в машинное отделение? Вряд ли. Тогда бы Никитин сразу вырубил двигатель, он это сделал бы в первую очередь. А так дядя Ваня Овчинников пока жив. Да и вряд ли он пустит мюридов в свое царство.
Машина "семьсот одиннадцатого" работала размеренно, в одном темпе, не сбавляя оборотов.
Над головой Мослакова, очень низко, пронеслась крупная, с пышным зобом, чайка, сделала в воздухе цирковой кувырок, снова просвистела у капитан-лейтенанта над макушкой. Уж не приняла ли она Пашу Мослакова за лакомую добычу? Или же, напротив, собирается его о чем-то предупредить?
Он продвинулся еще не несколько метров к корме. Замер, вновь обращаясь в одно большое ухо, в один гигантский глаз. Тихо. Ничего, кроме рокота дизеля да слабого плеска волн у бортов, не было слышно.
И людей нет. Ни мюридов, ни своих матросов-погранцов. Да своих людей по пальцам можно пересчитать. Это исходя из штатного расписания. А осталось и того меньше. Балашов убит, Хайбрахманов ранен - не видно Фарида. Может, пока Мослаков воевал, Стас Мартиненко оттащил его в укрытие? Пуля ведь, как известно, дура…