Из документов, найденных мичманом Овчинниковым на катере, следовало, что бандиты, напавшие на сторожевик № 0711, принадлежавший пограничным войскам России, являлись охранниками товарищества с ограниченной ответственностью, владельцем которого был гражданин Российской Федерации Оганесов Георгий Арменович.
Папугин поскреб пальцами щеку и произнес удовлетворенно:
- Вот и попалась мышка в сети!
Начальник штаба усомнился в этом:
- Ой ли, товарищ капитан первого ранга!
- Что, Константиныч, не веришь?
- Не верю.
- А что? Дело же ясное. Передадим документы прокурору Каспийской флотилии, тот направит бумаги в суд, и вся недолга - каждый заяц получит по морковке.
- Вот в суде-то нас и обуют, как доверчивых дошколят.
- Хорошо, что ты в таком разе предлагаешь?
- Не знаю.
- Уж не собираешься ли справиться с этим Оганесовым собственными силами?
- Конечно нет. Хотя… - Кочнев невесело усмехнулся, - в этой идее что-то есть.
- Э-э, товарищ начальник штаба, - комбриг погрозил Кочневу указательным пальцем, - и думать об это не моги!
- А голова тогда человеку для чего нужна?
- Гражданскому - чтобы носить на ней шляпу, военному - чтобы кусаться.
В тот же день документы с соответствующими актами, оформленными в штабе пограничной морской бригады, были отправлены в прокуратуру Каспийской флотилии.
Мослакова хотели похоронить так, чтобы с могилы можно было видеть Волгу… Но ничего из этого не получилось. Могилу ему вырыли на новом участке, голом, пьяно пахнущем чабрецом и полынью.
Над могилой дали три залпа из карабинов. Речей не произносили - и не потому, что не было слов, просто присутствовавшие не могли говорить, давились от слез.
Ира Лушникова на похоронах не плакала. Стояла с каменным отрешенным лицом, смотрела на людей и одновременно смотрела сквозь них. Она словно бы находилась вне всего происходящего.
Люди не могли на нее смотреть - боялись: от Иры исходила скорбь и одновременно некая странная сила. И многие понимали, что это за сила, и были готовы протянуть ей руку… Останавливал только ее невидящий взор.
Ира никого не видела.
Папугин молча подошел к ней, взял неживую, совершенно невесомую высохшую руку, поцеловал пальцы и отошел в сторону, так и не произнеся ни одного слова.
Впрочем, Ира все равно бы не услышала его.
Рядом с Мослаковым похоронили мичмана Балашова. Так у пограничной морской бригады на астраханском кладбище образовался свой угол. Известна одна истина: всякая земля только тогда становится родной, когда на ней появляются дорогие могилы.
Так астраханская земля стала родной для пограничников.
Все думали, что Ирина Лушникова вернется в Москву и постарается все забыть, как дурной сон, похоронит в прошлом все горькое, что оказалось связано с этим городом, но она не вернулась в Москву. Она решила на некоторое время осесть в Астрахани.
Устроилась работать в НИИРХ - Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства, поскольку немного знала ихтиологию, и стала ждать.
Ей было важно узнать, что решит суд, какой приговор вынесет людям, погубившим ее Пашу. Но дело до суда не дошло - вернее, дошло, но не коснулось ни Оганесова, ни его сына, ни тех, кто командовал подпольным рыбным бизнесом. На скамью подсудимых попал один охранник - тщедушный мальчишка, который пошел на работу к Оганесову и взял в руки оружие лишь потому, что в Астрахани другой работы не было, да двое небритых, пропахших сивухой бомжей, подрядившихся в ООО "Тыюп" красить катера и попавшихся на воровстве четырех банок с лаком…
Узнав о приговоре, Ирина нашла мичмана Овчинникова, кинулась к нему:
- Дядя Ваня!.. - сказать больше ничего не смогла, затряслась от рыданий.
Мичман огладил рукой ее плечи.
- Тихо, Ириш, тихо!
- Это что же такое делается, дядя Ваня? - Ира отерла платком мокрое лицо. - Где правда?
- Вот именно, где правда? Это и я знать хочу, - мичман не выдержал, усмехнулся горько. - Нет правды.
- Где закон?
- Нет закона.
- Что делать, дядя Ваня? - Ира вновь забилась в рыданиях.
- Надо над этим крепко поломать голову, - мичман опять погладил Иру по плечам, прижал к себе. - Тихо, Ириш, тихо…
- Что делать, что делать, что делать? - повторяла раз за разом Ира, ее начал бить озноб. - Что делать?..
- Потерпи, потерпи немного, Ириш. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Успокойся, не плачь. Может, вообще государственное устройство наше изменится, и тогда станет легче дышать… Потерпи!
Днем у ворот базы с визгом развернулся джип, из него прямо под железные створки ворот, на которых был нарисован якорь, шлепнулась граната РГД на длинной ручке, похожая на модную посудину из-под фирменного ликера. Часовой кубарем покатился от гранаты в сторону, прикрывая руками голову…
Граната рванула, но ворота остались целы, граната не смогла одолеть их.
Очухавшийся часовой - боевой парень - дал вдогонку джипу автоматную очередь, но джип был уже далеко, да и опасно было стрелять - вдруг какая-нибудь коза попадет под пулю? Часовой раздосадованно махнул рукой…
- Война с Оганесовым продолжается, - прокомментировал взрыв гранаты Кочнев, заглянув в кабинет комбрига, напомнил ему о давнем разговоре. - А ведь я тогда был прав.
- Прав, - согласился Папугин.
- Этот муходав нам еще покажет.
- Чего же ты хочешь? "Новый русский"… Типичный. Наглый, напористый, кровожадный.
- Только вот русских среди этих "новых" что-то не очень много попадается. Все более представители других народов.
- Хорошо хоть часового ни один осколок не тронул. Повезло.
- Если бы тронул - был бы новый уголовный процесс.
- А толку-то?
- Толку никакого. В следующий раз нам под ворота кинут три гранаты.
- Все может быть, - Папугин не выдержав, выругался.
- Вот и думай после этого, командир, как быть. Воевать или не воевать?
- Воевать можно на море. А на пустыре… тут нам здешние власти, живо, Константиныч, голову открутят.
- Бандитам с нами, выходит, воевать можно, а нам с бандитами - нет?
- Выходит, так.
Кочнев не выдержал, сокрушенно покачал головой.
- Во, блин, жизнь! То не моги, это не моги! Не моги дышать, не моги жить, не моги есть хлеб, не моги выполнять свой профессиональный долг, не моги держать в руках оружие… А что моги?
- Моги только смотреть, как тебя убивают. И больше ничего.
Через минуту в кабинет комбрига вошел дежурный, вскинул руку к козырьку фуражки:
- Разрешите обратиться, товарищ капитан первого ранга?
- Обращайтесь, - разрешил Папугин.
- Без потерь у нас все-таки не обошлось. Есть потери.
- Как так? - Папугин с силой вдавился спиной в кресло, приготовился услышать худшее.
- Осколок гранаты убил Черныша, пса нашего. Только сейчас нашли Черныша, под кустом лежал.
Папугин вздохнул облегченно. Хотя пса тоже было жалко. Живое все-таки существо. Всеобщий любимец.
Потерянных людей Оганесову было не жалко. Этого товара в России на его жизнь хватит. И не только хватит, но еще и останется. Были бы деньги, а "мясо" всегда найдется. Жаль было потерянных катеров. Катера стоили больших денег, очень больших… Кто ему компенсирует потерю? Александр Сергеевич Пушкин? Грибоедов? Руставели? Неведомый генерал, который сидит в Москве в большом кабинете и командует пограничными войсками?
Оганесов бессильно сжимал и разжимал кулаки, крушил посуду, попадавшуюся ему под руку, выгнал с работы секретаршу Дину, попытавшуюся что-то сказать.
- Во-он! - заревел Оганесов, показывая пальцем на дверь. Затопал ногами по полу.
Дина побледнела и поспешно выскочила из кабинета.
Через два часа на ее месте сидела уже новая секретарша - Роза.
Оганесов продолжал еще два дня крушить посуду, а потом стих. Задумчиво уселся в кресло, выудил из шкафчика бутылку дорогого коньяка и сделал несколько крупных глотков. На новые катера требовались деньги, кругленькая сумма, а деньги выкладывать не хотелось.
- На кого я должен повесить эти убытки? - пробормотал он угрюмо, вновь прикладываясь к бутылке. - На этого… полковника в черных штанах? Как его фамилия?
Он попытался вспомнить фамилию Папугина, но так и не вспомнив, выругался.
Придется раскошелиться. Без новых катеров не обойтись. Конечно, на этот раз надо купить не такие дорогие посудины, как были, но обязательно быстроходные, иначе все его контракты с Москвой полетят псу под хвост. А это - деньги, деньги, деньги, такие деньги, что даже дыхание перехватывает. И все - "зеленые"!
Оганесов почувствовал, как в нем вновь вспыхнула злость, перетянула железным обручем грудь, и он с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел. Вновь отпил из бутылки коньяк и выругался хрипло, незнакомым чужим голосом:
- Яйца козлиные! На вертел бы всех вас насадить. Лохи! Дерьмо на палочке!
И лучших людей своих он потерял. Футбольного тренера нет, Карагана нет, Фикрята нет, Ибрагима Карамахова нет… Где он найдет таких людей, в каких городах-весях?
Оганесов запустил пальцы в свои пышные бакенбарды. На голове, на темени волос не было, зато в баках - изобилие, хоть на рассаду кому-нибудь поставляй. Выдернул несколько волосков и с недовольным шипением втянул в себя воздух, словно бы чай с блюдца схлебнул: волоски были наполовину черными, а наполовину седыми…
Он давно не подкрашивал себе бакенбарды. Седые волосы - плохой признак. Это значит, что он сдает. Оганесов выдернул еще один волосок, удивился тому, что тот вылез без боли, подумал о том, что тело у человека к старости мертвеет отдельными частями. Эта мысль бодрости в настроение не добавила.
Ну где он возьмет такого великолепного бойца, как Караган? А где отыщет такого услужливого и упертого проходимца, жадно смотревшего ему в рот, будто оттуда каждую минуту выскакивали золотые монеты, как Футболист?
Нет таких людей больше в Астрахани, нету!
А с другой стороны, чего он жалеет об ушедших боевиках, когда ему только стоит поднять призывно палец, как незамедлительно сбегутся разные людишки. Чего, чего, а этого товара хватает. Надо только умело выбрать. А вот катер…
Он вновь зло стукнул кулаком по столу. Затем нажал на кнопку, вызывая секретаршу, поморщился - внутри у него что-то разладилось, одно никак не совпадало с другим, не совмещалось, не склеивалось. Этот разлад приносил раздражение, даже боль - глухую, отвратительную, будто у него болели зубы.
Когда секретарша появилась на пороге, он рявкнул на нее озлобленно:
- Пошла вон!
- Но вы же меня вызывали!
- Я сказал: пошла вон - значит, пошла вон!
Вызвал он ее случайно - не подумал, что называется… Он хотел узнать имя единственного человека с разбитых катеров, оставшегося в живых, а секретарша, новый человек в структуре, этого знать не могла. Она вообще еще ничего не знает, не ведает. А парня того, задыхающегося, с выпученными от ужаса белыми глазами, извлекали из воды "дагестанцы"…
Как же его кличка?
А кличка спасшегося мюрида была Репа. Повезло мюриду - два раза в один день спасся.
- Дядя Ваня, неужели нет правды на земле? - в который раз спрашивала Ира Лушникова у мичмана Овчинникова как у некой последней инстанции и не находила ответа - мичман молча вздыхал, щурил влажные блеклые глаза и отводил их в сторону. - А, дядя Ваня? - с надеждой спрашивала Ира и опять не получала ответа.
- Если бы я мог, - наконец отозвался мичман, но в ту же секунду понял, что этого ему нельзя говорить, и вновь замолчал.
- Чего мог, дядя Ваня?
- Если бы мог рассчитаться за Пашу, я бы давно рассчитался, - мичман жалобно сморщился, скосил глаза на одно плечо, на котором округлым матерчатым мостиком сгорбился выгнувшийся погон, - но не могу…
- Почему, дядя Ваня?
- Погоны ношу на плечах, они останавливают, - дядя Ваня виновато пошмыгал носом, глянул на Иру в упор, глаза в глаза, вздохнул.
Ира понимающе кивнула, на вздох мичмана отозвалась своим вздохом:
- Ох!
- Ты потерпи, Ир, мы обязательно что-нибудь придумаем. Потерпи немного…
- Терпеть больше нельзя, - неожиданно жестко, непрощающим мужским голосом проговорила Ира. - Все, натерпелись! Этот ублюдок Оганесов не имеет права на жизнь.
Она еще не рассказала мичману, как ее пытались выкрасть… И все это - Оганесов.
Мичман повесил голову, и Ира увидела у него на шее мелкие завитушки волос, ей сделалось жалко его. Она тронула мичмана за плечо.
- Простите меня, дядя Ваня. Я ведь не за себя пекусь и не для себя стараюсь. За Пашу. Надо, чтобы память его не оставалась оскорбленной.
- Я понимаю, понимаю, Ир, - глухо проговорил мичман и, словно почувствовав, что Ира смотрит на него, поправил пальцами завитки волос. В нем происходила борьба. С одной стороны, верх брал служебный долг, останавливали погоны, а с другой - он понимал: когда тебя ударили по щеке, другую щеку подставлять нельзя. Надо бить самому. Но как быть, если он, человек военный, не может делать то, что хочет? Существует некая невидимая грань, которую он переступить не имеет права.
Мичман мучился.
- Еще раз простите меня, - проговорила Ира и вышла из комнаты. По дороге споткнулась о выбоину в полу, вытерла кончиками пальцев глаза.
Она сейчас была совсем другим человеком, чем десять минут назад.
Через день она уехала из Астрахани. Все думали, что уехала навсегда, - эта красивая длинноногая девушка теперь уже окончательно выбросит Астрахань из головы, как дурной сон, переможет, переживет боль у себя дома, в Москве, обновится, и все у нее вернется на круги своя. Но оказалось - уехала она не навсегда. Она даже из НИИРХа не стала увольняться.
Ира забрала все деньги, которые имелись у нее в Москве, продала золотые украшения, в том числе и дорогой бабушкин кулон с редким камнем александритом - неверным минералом, менявшим цвет от яркого зеленого до ослепительного, колко бьющего в глаза красного. Это было самое дорогое украшение в ее коллекции. В результате набралась внушительная сумма.
С этими деньгами она и вернулась в Астрахань.
С ней в город приехали двое молчаливых, неброского вида мужчин, похожих друг на друга, как близнецы-братья, с жесткими щеточками усов, впалыми щеками и поседевшими, будто присыпанными солью висками. Фамилия одного была Кириллов, другого - Сынков. Оба воевали в Приднестровье, становясь баррикадой между враждующими сторонами и не давая им стрелять друг в друга. Оба потом попали в Чечню - пытались тайком вывезти оттуда оружие, застрявшее в этой взбесившейся республике… И не их вина, что эта операция не удалась. Оба были майорами. К сожалению, бывшими. Армия очень легко начала расставаться со своими лучшими кадрами - теми, кому еще надлежало служить да служить. Но, видать, такой стала государственная политика… Были майоры спецназа Кириллов и Сынков золотым фондом армии, а теперь, как и тысячи других военных людей, очутились на гражданке. Без особых средств к существованию - только с выходными пособиями в кармане.
Чем им было заняться? Пойти в школу преподавать историю? Историю в таком объеме, чтобы ее можно было преподавать, они не знали. Устроиться на работу в столярную мастерскую и строгать столы с лавками? Не их это дело, да и не их уровень. Кириллов и Сынков хотели делать то, что умели делать…
А у Оганесова все продолжало валиться из рук: как вошел он в черную полосу - "полосу непрухи", так и не мог выйти из нее. Завалил поставку партии черной икры в Москву - пришлось дырку эту заделывать баксами, иначе небо "дяде Гоге Оганесову" показалось бы величиной с овчинку или того меньше. Такие проколы на людоедском российском рынке не прощали.
Катера он купил. Но в последний момент рубль в Москве зашатался, задергался и свалился с той деревяшки, к которой был приклеен. Доллар резко скакнул вверх, и вот какая интересная штука - все цены на товары в России поднялись не только в "деревянных", а и в "зелени", в долларах. Парадокс! Но Россия на то и Россия, чтобы быть страной парадоксов.
Оганесов рванул с шеи золотую цепочку с крестом, грохнул ее о стол:
- Скоты-ы!
Для воя он имел все основания - за каждый катер надлежало выложить по девять тысяч долларов дополнительно, за три катера - двадцать семь тысяч…
- Ы-ы-ы!
И охранники, и новая секретарша от этого воя прятались: Оганесов мог отметелить, и отметелить люто.
- Я понимаю, рубль свалился - это его личное дело, - ярился Оганесов, - но доллар! Доллар-то стоит будто вкопанный. И в Европе, и в Америке. Не колышется… Чего цена в долларах скакнула? Ы-ы-ы!
Но делать было нечего - пришлось выложить двадцать семь тысяч баксов дополнительно.
Когда катера пришли в Астрахань, Оганесов немного успокоился: катера были хорошие - не такие, конечно, что у него имелись раньше, но все равно хорошие. Поникшие бакенбарды на лице Оганесова распушились, в глазах появился блеск. Оганесов опять почувствовал твердую почву под ногами. И это вновь родившееся в нем ощущение всколыхнуло его, заставило стать прежним Оганесовым - уверенным в себе, жестким, жадным до жизни и ее услад.
Осталось только набрать верных людей, таких, как Караган, Футбольный тренер, икряной мастер Фикрят, переманить к себе кого-нибудь из пограничной бригады, и он снова будет на коне.
Расчесав пальцем отросшие бакенбарды и почувствовав в себе прилив молодых сил, Оганесов приказал позвать к себе Репу - старого преданного боевика, которого он после разгрома флотилии постарался обласкать, одарил деньгами и приблизил к себе.
Репа не замедлил явиться - невысокий, с узким щучьим лицом и выступающими вперед желтоватыми, испорченными куревом зубами. Локтями Репа подтянул штаны, спадающие с крестца, и поклонился Оганесову:
- Чего надо, хозяин?
Уважительное слово "хозяин" Оганесову нравилось.
- Пикничок-с, друг мой, надо организовать, - сказал Оганесов. - На природе, среди астраханских красот.
- В степи или на реке?
- Ну кто в степи сейчас устраивает пикники? Змей наползет столько, что…
- А на реке комаров много. Отдохнуть не дадут.
- А ты сделай так, чтобы комаров не было, - Оганесов строго сощурил глаза.
Репа с шумом всосал сквозь зубы воздух, поскреб пальцами затылок и пообещал тусклым голосом:
- Ладно.
Он еще не представлял, как это можно сделать, но это сделать нужно было, иначе Оганесов разгневается. А гнев хозяина - это штука не то чтобы неприятная, это штука опасная.
Из кабинета Репа вышел озадаченный, нырнул в каморку, которую ему недавно выделили, заглянул в холодильник, занимавший в каморке едва ли не половину места. Достал бутылку водки, отпил из горлышка, кликнул своего помощника по кличке Дизель, внешне очень похожего на Репу, словно они были рождены одной матерью. Налил ему в стакан водки:
- Освежись!
Тот, бодро тряхнув головой, выпил водку.
- А закусить?
- Пора обходиться без закуски, - проворчал Репа и вновь потянулся к холодильнику. - Учись!
- Без закуски жизнь будет недолгая.