Свой среди чужих. В омуте истины - Иван Дорба 6 стр.


Жерар рассказал, что в соседнем вагоне едут его товарищи, пожаловался на трудное положение мужчин-французов при­зывного возраста, возвращающихся на родину, - немцы к ним всячески придираются, не пропускают, опасаясь Резистанс - Сопротивления, которое ширится по всей стране.

2

Пограничный вокзал бурлил своей обычной жизнью, точно некий огромный двигатель, неутомимо и постоянно перего­няющий людские потоки по залам, лестницам, перронам к не­торопливо подходящим поездам, чтобы одну часть выплеснуть в город, другую вобрать в себя и отправить в глубь страны, а третью, в том числе нас, после строгой проверки, везти во Францию.

Пообедав в ресторане, я занял, за несколько минут до отхода экспресса, свое место в купе. Жерар стоял в коридоре и тщетно старался опустить окно.

"На всякий случай, если придется давать деру!"-подумал я и спросил:

- А в купе у нас не пробовали?

Он только отмахнулся. И продолжал свою работу... Вскоре поезд тронулся. Медленно подкатил к границе и затормозил.

Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил:

- Господин Жерар, они отказываются вас пропустить, и вам придется с ними пройти к начальству.

Жерар на ломаном итальянском начал было протестовать, но пограничники, тыча пальцами, заявили, что нижняя печать на визе вызывает сомнения... Если начальник позволит, то по­жалуйста...

Уж очень мне хотелось помочь симпатичному французу, и я решился:

- Lassen Sie, meine Herre, ihn ruich! Er muss gehen mit mir! Haben Sie ferstanden?

Жандармы недоуменно уставились на меня, потом поверну­лись к проводнику. Тот взял немца под руку и что-то ему шеп­нул. Все трое вышли в коридор. Не прошло и минуты, которая показалась нам вечностью, немец вернулся, протянул Жерару документ и недовольно бросил:

- Alles ihn Ordnung!

Минуты тянулись томительно медленно. Каждый стук, шаги в проходе заставляли нас вздрагивать, настораживаться... Так прошло около получаса... и вдруг поезд тронулся - и у меня, и у Жерара вырвался вздох облегчения. Минута-другая - и мы пересекли границу... Я посмотрел на своего спутника и увидел в его глазах слезы. Он вскочил, кинулся ко мне и крепко обнял.

"Не всякое добро наказуемо!" - подумал я и не ошибся.

- Я никогда этого вам не забуду: я ваш должник и сделаю для вас все, что в моих силах! Запишите мой адрес: улица Ша­броль, 25. Счастлив буду познакомить с женой. Приходите в любое время дня и ночи. А сейчас, извините, в соседнем вагоне едут мои друзья - я должен их успокоить!

Вскоре он вернулся с двумя бутылками бургундского, улыб­чивый, довольный.

- Две я дал нашему доброму проводнику. У друзей тоже все хорошо. Бордосские вина клонят ко сну: французы пьют их на ночь; бургундские будоражат, располагают к беседе, к откровенности, к добру...

Жерар уже не скрывал, что он сбежавший из лагеря офицер, а друзья в соседнем вагоне - тоже.

- Нам всем состряпал визы один добрый человек... Ваш земляк... Вы ведь русский? И, наверное, эмигрант, потому что очень хорошо знаете наш язык и произношение у вас безу­пречное... Вот как получилось: визы смастерил нам русский- советский, а выручил тоже русский - эмигрант! Ха-ха-ха!.. Если хотите, познакомлю вас друг с другом.

- Согласен! - и подумал: "До чего интересно!"

- А теперь, мой дорогой спаситель, запомните: любое вос­кресенье жду вас к вечеру в доме номер 25 на улице Шаброль. Очень вас прошу: приходите!

Экспресс катил с бешеной скоростью, изредка ненадолго останавливаясь. Железнодорожные пути Франции-лучшие в мире. Вагон не раскачивало, он почти не вздрагивал на стыках рельс. Утром, в десять тридцать, мы прибыли в Париж. После стольких волнений Жерар мирно похрапывал рядом, а мне не спалось: "Что ждет меня во французской столице? Разумный человек должен остерегаться всего: жизни смерти, самого себя, тайны, которая прячется повсюду, людей, мрака и света... Но это не значит, что он трус! Чего же, в конце концов, я хочу, к чему стремлюсь, во что верю?.. Еду помогать немцу, а всей душой на стороне французов. Встречусь с Ниночкой!.. Но ведь я ей изменил: женился на Нюсе!.. И НТСНП, если по совести, меня не устраивает-начиная с того же Байдалакова, Георгиевского, да и Околовича... Ищу чего-то... Ищу... Какой-то правды, гар­монии, соответствия..."

Замелькали сады предместья Парижа, и вскоре наш "Экспресс- Ориент" лихо подкатил к перрону. Встречающих было немного. В сторонке от толпы я узнал импозантного Владимира Поремского: он придерживал рукой шляпу. Рядом с ним стоял плотный, выше среднего роста мужчина, напоминавший чем-то медведя, и смотрел на проплывающие окна вагонов.

В памяти вдруг всплыл почему-то Новороссийск: иду по ули­це, а мне навстречу два лицеиста-Кановницын и Катков, с ко­торым я подружился еще в приготовительном классе. Котяра!

Он заметил меня и первый, расширив руки, чуть перевалива­ясь с боку на бок, зашагал к моему вагону, а когда я появился в дверях, крикнул так зычно, что стоявшие кругом люди поначалу недоуменно обернулись... и заулыбались.

- Здорово, Володька! С приездом!

- Здравствуй, дорогой Кот!

Вышедший за мной Жерар вдруг остановился, нерешитель­но помялся и, хотя мы попрощались в купе, подошел с деланой улыбкой:

- Простите, господин Вольдемар, французы любят пошу­тить, но, вижу, русские от них не отстают: мне было невдомек, кто друг моего спасителя. Миль пардон, - он повернулся к Каткову.

- Ведь месье - брат нашей "Кошечки"?

Последнее слово он сказал по-русски и тут же обернулся к своим спутникам, которых встречали какие-то люди, и помахал им рукой. А они сердито поманили его к себе. Жерар растерянно измерил взглядом Каткова, пробормотал: "Миль пардон!" - и направился к ним. Потом, вернувшись с полдороги, обратился ко мне:

-Не обессудьте: голова идет кругом! Прошу вас, не забудь­те, обязательно приходите! Буду вас ждать! Еще раз спасибо!

В этот момент к нам подошел с приветливой улыбкой Поремский и, пожимая мне руку, спросил:

- Что за люди?

- Симпатичный парень, француз, вместе ехали. Чудак! - И подумал про себя: "Если ты такой осторожный, то и я от тебя не отстану".

- Иван Михайлович настоял на том, чтобы вас поселить покуда у него. Поживите, освойтесь, а там посмотрим.

Не прошло и нескольких минут, как мы уселись в новенький "рено" Ивана и покатили по улицам Парижа... Тихого, безлюд­ного, словно пришибленного...

3

Катков работал репортером в газете правого толка под назва­нием "Возрождение", пожалуй, самой интересной и влиятель­ной белоэмигрантской газете, имеющей высоких покровителей: широко известных финансистов, начиная с Манташева... Он-то и устроил туда Каткова, поскольку считал себя во многом обязан­ным его деду - тайному советнику, основателю Московского лицея Цесаревича Николая.

Неподалеку от Дома инвалидов Поремский поглядев на часы, попросил остановиться:

-Опаздываю на свидание, завтра заеду, потолкуем, а сейчас советую отдохнуть с дороги! - И, пожав нам руки, захлопнул дверцу.

Просторная квартира Ивана с окнами в сад и на улицу, несмотря на "поэтический" беспорядок, казалась уютной и обжитой.

- Раздевайся! Чемодан можешь поставить в прихожей, а тебе предлагаю устроиться в гостиной. Кстати, как твое от­чество?

- Как у Поремского.

- Значит, Дмитриевич! Придется сесть между вами и за­гадать желание! Надо же - полный тезка!.. А ты исповедуешь солидаризм? Фашизм?! Как же так, Володька?!

- Учти, Иван, солидаризм противоположен фашизму! Нет речи о высшей расе, напротив - все люди, все народы имеют одинаковые права! В какой-то мере это соблюдалось после ре­волюции пятого года в царской России, когда были отменены фактически привилегии дворянства.

-Ха! Значит, чтобы дворяне, записанные в "бархатную", и прочие-купцы первой гильдии, второй, третьей, мещане, кре­стьяне, рабочие, люмпены - жили солидарно?! Какое согласие может быть между знатным и безродным, богатым и бедным, талантливым и бездарным, умным, наконец, и глупым?.. И объ­ясни, почему тогда "солидаристы" из НТСНП намереваются ехать на поклон к Гитлеру, исповедующему фашизм?!

Я недоуменно пожал плечами. "Почему Байдалаков мне об этом ничего не сказал?.. На какой поклон?.." - подумал я и ответил:

-Если ты подразумеваешь поездку Георгиевского в Берлин, то контакт у него не получился, да он особенно и не старался его налаживать. "Маг" крепко связан с другими силами.

- Наивняк! Абвер уверял Байдалакова, что НТСНП будет представлять третью силу! Ему, после свержения большевиков, дадут власть в России. Ха! Вроде как Ла Валю в Виши!.. То же обещано самостийникам разных мастей. Все сейчас пригодятся: как шпионы, диверсанты, провокаторы... а когда сделают свое дело - пошлют к фене! - и Катков, подняв руку с расширен­ными пальцами, махнул, словно собирался поцарапать. - Вот как обстоят дела, мой друг Володька! Думай!..

- Я пока, Котяра, в Берлин не собираюсь! - и подумал: "А приехал выполнять задание абверовца!"

- Понятно! Пока еще никто не свистнул! Эх, Володька, Володька!.. Негоже бывшему лицеисту, доброму дворянину, бороться против своего Отечества!.. Ты, может, в ответ протру­бишь девиз своего фюрера Байдалакова: "Против большевиков хоть с чертом!"... Но убивать-то будете русских!.. Можно ли идти с маньяком, заразившим своей безумной идеей послушных немцев?! Как это сделал другой маньяк - Ленин - двадцать лет назад с нашим, таким же послушным дураком-народом!

- Знаешь, Иван, тут бабушка надвое гадала! В стране, где ты живешь и считаешь самой свободной, тоже властвовали маньяки. Мир построен на борьбе двух начал: Ева совращает Адама, Каин убивает Авеля, а Иисус Навин - целые племе­на. Каждая держава, каждый народ, я уж не говорю о вечном стремлении "избранного", хочет стать великим, господствовать над миром... подобно тополю в этом саду, который хочет быть самым высоким; подобно мужчине, мечтающему стать самым умным, самым неотразимым; или женщине, грезящей о короне красоты... Одни народы, увлеченные доктринами псевдоученых философов, впитывают сатанинское начало: зло, ненависть, разрушение; другие - проникаются божественным началом Будды, Конфуция, Христа, Магомета, призывающих к добру, миру, согласию... Но это еще далеко не все. В вечном движении мира, в вечной борьбе двух начал есть какая-то цикличность, которая вроде бы должна учить людей, как, скажем, осень - придумать зонтик, а зима - шубу... К сожалению, эта циклич­ность трудноуловима человеку, не изучающему досконально, подобно педанту, прошлое...

-Дорогой мой философ, ты забываешь о древнегреческой богине Немезиде! Мой шеф, писатель Николай Яковлевич Рощин, любит поговорить на такие темы. Обязательно тебя с ним сведу! Интереснейший человек. Друг Бунина, Куприна, Зайцева, близко знаком с нашими писателями Алдановым, Шмелевым, Мережковским... Пусть он вправит тебе мозги на­счет НТСНП!

- Я ничего не забываю... Рухнули Древний Вавилон, Спарта, Египет, Рим, Иудея; задохнулся за каменной стеной Китай, рассыпались по миру мавры, готы, половцы, хаза­ры... Все они, воодушевленные маньяками, хотели владеть миром! Огнем и мечом!.. Ныне лишь "избранный народ" все еще верит в свою избранность богом и воюет на свой манер - идеями сначала бредовыми, "утопическими", потом "научными", выдвигая и поддерживая Кромвелей, Дантонов, Робеспьеров, Лениных... И ты прав, конечно: Немезида не дремлет, воздвигает "Стену Плача", "Стену коммунаров"... И подумай - кто и над кем плачет? И почему эта стена не­рушимая?! - в чьей памяти?!

Что это - божественное или сатанинское?!

В России правили бал Троцкие, Свердловы, рыковы, Зи­новьевы... убиты миллионы лучших людей, ограблены все богатства страны... жестоко преследовалось христианство, подавлялись патриотические чувства, искоренялась мораль, порядочность... упорно, безжалостно, на всякий манер внедряли подрастающему поколению рабскую психологию... Троцкий и его шайка всячески старались объединить российский и миро­вой пролетариат: тем открыть границы, установить диктатуру избранного народа!!

Отхлебнув вина из бокала, который поднес мне Катков, я выпил до дна, заметив:

- Доброе вино! Молодцы французы! Так вот... а Немези­да -тут как тут! Хватила мотыгой по башке Леву Бронштейна! Постреляла, как собак, предварительно помучив его шайку... причем учти: под общенародное одобрение и пожалуй, даже ликование!.. А чтобы уравновесить весы правосудия, бросает на одну чашу жида, на другую - сто славян... И делает это гари помощи очередных маньяков - Гитлера и Сталина...

- У нас, Володя, поговаривают, будто троцкисты, бухаринцы, свердловцы в свое время, величая "отца народов" шашлычником, рассчитывали, что он будет послушно вы­полнять их наказы, а сами они смогут кейфовать на феше­небельных курортах мира... А хитрый грузин (то ли сынок Пржевальского, то ли сапожника Бесо Джугашвили, то ли кого-то еще - в отличие от нас, дворян, вожди революции тщательно скрывают свое происхождение) начал сколачи­вать свою когорту, чтобы разделаться с "хозяевами"... И в результате добился того, что Россия возвратила почти все свои прежние земли.

- Благодаря Гитлеру! Сами-то и Финляндию победить не смогли! - усмехнулся я.

- А Халхин-Гол? Японцы, небось, мира запросили! Ну да ладно, лучше скажи, почему вдруг твой француз назвал меня братом "кошечки"? Кто он?

Я рассказал ему эпизод на границе. И высказал предполо­жение, что явно произошла ошибка, поскольку я заметил, как встречавшие отозвали его довольно сердито.

- Молодец, Володька! Сейчас тебя узнаю! Ничего другого от тебя не ждал! Скажи, кстати, ты помнишь девушку из Юго­славии, звали ее Нина Поль?

- А ты ее знаешь? Где она, что с ней? - Я схватил его за руку и пытливо на него уставился.

Ни слова не говоря, он повел меня на балкон и указал на небольшой дом, стоявший наискосок:

-Вон там, на втором этаже. А сейчас послушай ее историю: осенью двадцать шестого года ей исполнилось шестнадцать лет, когда она влюбилась первый и последний раз: познакомилась с ним на балу, который давали кадеты в офицерском собрании на улице Краля Милана в Белграде.

Ладно скроенный шатен выше среднего роста, с бантом на левом плече, встречал гостей, усаживал родителей и молодых дам, церемонно кланялся институткам и гимназисткам... И казалось ей, что таил в себе какую-то притягательную силу. А когда грянул оркестр, он дирижировал танцами, то кружа своих дам "в вихре вальса", то мчался, возглавляя колонну в веселой мазурке, ко­мандуя: "А-о гош! О друат! Авансе! Рекюле! Ле дам о мильёё!..

-Погоди, Кот, я продолжу твой рассказ: Нина, танцуя вальс, замирала в моих объятьях, или когда прижимал к себе под звуки аргентинского танго... Приглянулась мне эта стройная белокожая блондинка, с чуть вздернутым носиком, ярко очерченными гу­бами, бровями-дугами, под которыми ярко загорались большие голубые-голубые глаза в лучиках длинных ресниц. Послушная в танце, угадывала каждое движение, обвораживали ласковая улыбка и блеск перламутровых зубов... Она приковывала внима­ние всего зала, несмотря на присутствие признанных столичных красавиц - таких как Тамара Квинихидзе, колоритная яркая грузинка; обаятельная княжна Татьяна Литвинова-Юсупова- Масальская; неотразимая черноокая веселая Наташа Перлик; популярная в стране певица, исполнительница цыганских песец обольстительная Лора Побединская...

В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам... Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально...

Иван хлопнул меня по плечу:

- Знаю кое-что... Рассказывай...

- Познакомились домами, прошел год, другой... Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба...

Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться це­ликом, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть.

Одной из таких была красивая взбалмошная донская казач­ка Аня, круглая сирота... Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой ми­лосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив "урок", Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из "кандидатов в мужья" стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и перееха­ла в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития...

Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов-скамейки, беседки, располагающие к лю­бовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам "поворковать" со своими кавалерами до десяти-одиннадцати часов... Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, затянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту "крутой сироты", переложив всю ответственность на меня...

А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой... когда сердце тянулосъ к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня... Так меня наказала плоть!

Анна родила сына... а спустя четыре года мы разошлись...

-Вот моя печальная история... Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж?

- Что Нина?! Потрясенная твоим "коварством", тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть... Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже.

Спустя год Нина Поль стала "Мисс Россия" во Франции! Посыпались предложения и... отказы... Мужчины ей были противны... Эх ты, Володька!.. - Иван с укором посмотрел на меня и замолчал.

Я тоже мрачно молчал, чувствуя себя подлецом.

- Не мучайся уж так, дурачок, она все же вышла замуж за французского офицера, по настоянию отца... Жан был деликатен, всячески баловал свою "королеву"... "Стерпится-слюбится" - удел многих женщин! Привязалась к нему и она. Детей не за­вели: "Успеем!"... Не успели... Грянула война, и в первый же день Жан был убит... - Иван тяжело вздохнул...

Назад Дальше