- Что рассказывать? - отозвался Лаллыкхан. - Сам знаешь, какая жизнь была... Когда умер отец, ай, думаю, совсем пропадать будем! Мелек маленький, такую семью не прокормит. Бай, как на него ни трудись, на ноги встать не даст. Надо, думаю, поступать на работу, зарплату получать... Поехал я в Чарджоу, пошел в бригаду саксаул заготавливать, на платформу грузить. Год проработал, два, слышим - революция. Какие такие меньшевики с англичанами-интервентами засели в Ашхабаде, а большевики, - значит, у нас в Чарджоу... Ладно. Сделали собрание. Все рабочие пришли. Русский приехал, доклад рассказал. Теперь, говорит, новый закон. Земля ваша. Байской команды нету. Кто хочет к большевикам, давай к нам! Сам Владимир Ильич Ленин приказал организовать кавалерийский полк, бороться за Советскую власть... Командиром полка назначили Соколова, комиссаром - Гинзбурга Александра Григорьевича...
Кайманов отметил про себя великолепную память Лаллыкхана на имена и фамилии. Если он так своих начальников, помнит, с которыми воевал в далекой юности, должен помнить и тех, с кем рос и общался в течение всей своей жизни в этих горах.
- Дали нам винтовки, стали обучать, - продолжал Лаллыкхан. - Потом - фронт. Английских интервентов, бандитов, басмачей - всех победили... Погибли только командир и комиссар. Жалко... Хорошие люди были... Шестого февраля большевики власть взяли. Наш Казанский полк в Мары послали, передали специальный эскадрон в распоряжение ЧК. Мне говорят: "Будешь, Лаллыкхан, служить в ауле Килата". Ладно, думаю, надо служить! Поедем в Килата... Еды мало, сил мало, басмачей много... Сейчас люди уже забывать стали, какие главари были. А тогда только скажи: Бердымурад, Дурды-Мурт, Ибрагим-бек, Бады-Дуз - рука сама за рукоятку сабли хваталась...
- Не помнишь ли за кордоном купца Курмаева? Еще два сына у него, Абзал и Закир? - прервав Лаллыкхана, спросил Яков.
- Слыхал, был такой купец, а больше он мне ни к чему. Что-нибудь случилось с ним?
- Сам-то он уже у аллаха, а вот сыновья оба здесь. Подумай, вспомни, какая у них тут родня, с кем они могут быть связаны?..
- Ладно, подумаю, у людей спрошу...
- Только осторожней спрашивай.
- Понимаю... Ну вот... Ай, думаю, что делать? - продолжал Лаллыкхан. - Басмачи аулы грабят, вокзалы грабят, поезда грабят. Неделю за бандитами гоняемся, другую, третью, а их все как будто больше и больше!.. Конь у меня Мелеатгуш был. По-русски значит - Соломенный цвет. Сколько раз выручал...
Лаллыкхан умолк, припоминая давние дела, затем продолжал свой рассказ:
- Трудно было... Только когда в Душак два бронепоезда прислали, а в песках отряд Масленникова басмачей разбил, легче стало... Помню, - продолжал он, - украинцы к нам пришли. Комендантом Матузенко был. Солдаты тоже почти все с Украины. Ай, думал я, наверное, хорошо уже умею по-русски говорить. А тут совсем новые слова пошли: "якый" да "такый", на "такыр" похоже. "Пийшов" да "прыйшов", "чуешь", "робышь" да еще "кажу". Зачем, спрашиваю, говоришь "кажу", а ничего не показываешь?..
Лаллыкхан сам смеется своей шутке.
- Ну а потом что делал, где работал? - спросил его Кайманов.
- А потом до тридцать четвертого года в роте джигитов служил. Туда, сюда какой такой пакет доставить, донесение отвезти... Правду сказать, трудно было.
- Зато сейчас совсем легко, - заметил Кайманов.
- Ай, Яков Григорьевич, и не говори... Так "легко", что проснусь и думаю, что делать? Сорок первый год - очень трудно. Сорок второй - совсем тяжело. Есть нечего, топить нечем. Работать, некому. Все идут в сельсовет: давай, говорят, Лаллыкхан, помогай. Как помогать, когда ничего нет!.. Спасибо, пограничники выручают... С фронта письма приходят: "Спасибо, товарищ Лаллых Ханов, что семье помог".
- Вот что, дорогой, - сказал Яков. - Раз уж ты всем помогаешь, давай-ка, брат, и нам помоги. А ты это можешь сделать, раз к тебе люди ходят и всех ты знаешь...
- Давай, Яков Григорьевич, говори. Если смогу, конечно, надо помочь, - с готовностью ответил Лаллыкхан.
- У меня к тебе разговор насчет Айгуль, - сказал Яков. - Вспомни всех, кого знаешь, ее родных или родственников. Подумай и о том, были ли у нее враги?..
- Айгуль? А что с ней такое? - насторожился Лаллыкхан.
- Вчера ночью какие-то бандиты в ее собственном доме проломили ей череп, маленькой Эки-Киз перерезали горло...
Лицо Лаллыкхана потемнело. Желваки заходили на худых, обтянутых коричневой кожей скулах. С минуту он молчал, затем, не в силах сдержать горестное чувство, тяжело, с шумом выдохнул воздух, распиравший ему легкие.
- Наверное, Яков Григорьевич, я тебе сразу не скажу, кто это сделал, - проговорил наконец Лаллыкхан. - Думать надо... Очень хорошо думать... Людей спросить... Ай какой народ! Какой зверь-народ! Кому помешала бедная Айгуль?! Правду говорят, если хоть один человек тебе враг, не думай, что этого мало!..
- На кого хоть думаешь? - прерывая горестные восклицания Лаллыкхана, спросил Кайманов.
- На кого я могу думать? С детства душа ее была ранена тяжелой судьбой... Много у нее врагов: муж большевиком был. Месяц назад на мужа похоронку получила. А тут и ее саму... Да еще и маленькую Эки-Киз! Кому помешала Эки-Киз?..
- Якшимурад считает, девочку зарезали, чтоб не опознала убийцу, - сказал Яков.
- Якшимурад, говоришь? А что он сам смотрел, Якшимурад? У Айгуль ни одного мужчины в доме. Один брат мужа Нурмамед Апас с фронта без ноги вернулся, на протезе ходит, в Ашхабаде в авторемонтных мастерских работает.
- Постой, я когда-то в тех мастерских сам работал, - сказал Яков, - тогда там никакого Нурмамеда Апаса не было.
- Так он только после фронта туда пошел. Танкист. Механик-водитель был. В боях под Москвой на мине подорвался, ногу отрезали, домой приехал... Успели или не успели ему сообщить?
- Якшимурад говорит, Ходжа Дурды женился на Айгуль не по мусульманскому обычаю. За это, мол, мулла, и приказал ее убить.
- Это может быть, Яков Григорьевич, - согласился Лаллыкхан. - Нурмамед Апас - наш человек. Он не возражал, когда его брат Ходжа не по мусульманскому закону женился... А теперь, понимаешь, что будет? Нурмамед - фронтовик. Убийцу под землей найдет. Кровная месть начнется, нехорошо будет. Много народу погибнет. Кто на фронте уцелеет, дома под пулями ляжет...
Яков подумал, что все это может быть. Но одно дело погибнуть на фронте и совсем другое - пасть от руки убийцы в собственном доме.
- Я думаю, Яков Григорьевич, надо того муллу, кто на такое дело убийцу послал, пожалуй, в таком месте, как старый аул Карагач, поискать. Там еще в гражданскую в Каракумах было самое гнездо басмачей. Кое-кто из них наверняка и сейчас остался... Обязательно искать надо...
- А ты бы мог, скажем, со мной и с Амангельды поехать в этот самый Карагач? - спросил Яков. - В окрестных барханах этих мулл с дезертирами, бандитов разных повыловить?..
- Конечно, Яков Григорьевич, надо будет - и на коне, и на верблюде поедем... Я там, когда молодой был, все места знал...
- Тогда насчет этой задумки доложим полковнику Артамонову, спросим его разрешение. А сейчас сдавай в отряде свои деньги начфину и поедем в авторемонтные мастерские к Нурмамеду Апасу: надо все же ему о таком большом несчастье сказать...
...Пока Лаллыкхан с начфином пересчитывали деньги и оформляли документы, Кайманов узнал телефон мастерских, где сам когда-то работал, спросил, можно ли вызвать автослесаря по дизелям Нурмамеда Апаса.
Его удивило, что ответивший ему заместитель начальника мастерских принялся выспрашивать, кому нужен Нурмамед Апас, да зачем нужен, да кто это говорит, да действительно ли из пограничной комендатуры? Проманежив так Якова несколько минут, он в конце концов заявил: "Если вы действительно пограничный начальник, у вас должна быть машина. Приезжайте, здесь и поговорим".
Разозленный Кайманов едва дождался, пока освободится Лаллыкхан, и, не стесняясь в выражениях, передал ему весь свой разговор с "чинушей" и "болтуном" - заместителем начальника ремонтных мастерских.
- Худшее дерево - терновник, худшая птица - сорока, - сказал на это Лаллыкхан. - Болтуна и упрямый ишак не терпит. Давай поедем, прочистим ему мозги.
Вернувшись от начфина в состоянии душевной умиротворенности и равновесия, он сначала недооценил позицию начальника мастерских, но уже в следующую минуту отнесся к рассказу Якова с неожиданной подозрительностью.
- Не нравится мне такой разговор, Яков Григорьевич, - заявил Лаллыкхан. - Что-то там, в мастерских, не зря не хотят про Нурмамеда говорить. Давай скорей заводи машину.
Когда они подъехали к мастерским, Кайманов и Лаллыкхан не сразу попали к разговаривавшему с ними начальнику.
На площадке перед проходной авторемзавода внимание Кайманова привлекла какая-то потасовка среди шоферов. Затеял драку самый маленький забияка, который вдруг ни с того ни с сего ткнул головой в живот здоровенного верзилу так, что тот, сморщившись от боли, согнулся вдвое.
"Вот это по-нашему", - только и подумал Яков.
Выйдя из машины, он тут же разнял дерущихся.
Вмешательство старшего лейтенанта атлетического сложения охладило пыл драчунов, Яков с удивлением узнал в забияке того самого "маленького армянина" Сетрака Астояна, который еще сегодня утром в таможне морочил голову начальнику КПП Дзюбе своей пилоткой, испускавшей аромат духов "Лориган-Коти".
- Ну, чего не поделили? - спросил строго Яков. - Марш по машинам!
Солдаты, мгновенно оценив, что дешево отделались, тут же исчезли из поля зрения Кайманова. Но "маленького армянина" Яков все-таки задержал.
- Вот что, Сетрак, - подходя к дверце машины и облокачиваясь на приопущенное стекло, сказал Яков. - Вижу я, парень ты боевой, наверное, на Ирано-Советской дороге не первый год работаешь. Есть у меня к тебе разговор. Я попрошу твоего командира, чтобы разрешил тебе заехать ко мне в комендатуру на Дауган, а ты найди время - надо потолковать... Фамилия моя Кайманов...
Реакция Астояна на такое приветливое предложение несколько удивила и даже огорчила Кайманова.
Нажав на стартер, Астоян коротко бросил: "Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!", добавил: "Извините, надо ехать!" - и так рванул с места, что его полуторка прыгнула чуть ли не на полметра, поднимая пыль, в мгновение ока скрылась за углом.
- Все какие-то... совсем сумасшедшие, - с неодобрением заметил Лаллыкхан. - Бегут, спешат... Ни один человек еще от спешки не выиграл...
- Кажется, наш Астоян все-таки выиграл, - возразил Кайманов и указал на приближавшийся патруль, спешивший на выручку пострадавшему шоферу-здоровяку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В ГОСПИТАЛЕ
Яков и Лаллыкхан, предъявив удостоверения, прошли в контору, где их ждал предупрежденный о приезде заместитель начальника мастерских.
Встретил их пожилой туркмен с бельмом на правом глазу, придававшим ему растерянный вид. Поражала бледность его лица, бесцельные движения рук, как будто он не знал, куда их девать, что делать.
- Салом, Лаллыкхан-ага, салом, товарищ Кайманов, - безучастным тоном приветствовал он вошедших и вдруг, отвернувшись, прижался лбом к косяку окна, вздрагивая от сдерживаемых рыданий.
Кайманов и Лаллыкхан переглянулись, дожидаясь объяснений, что это значит.
Человек с бельмом на глазу повернулся к ним, достал платок, вытер лицо, громко высморкался.
- Прости, дорогой, - обращаясь к Якову, сказал он. - Ты спрашивал, где Нурмамед Апас... Утром он выехал с машиной колхоза "XX лет Октября", повез с представителем колхоза отремонтированный дизель... Час назад сообщили из госпиталя, что он находится там. Нурмамед почему-то оказался в кузове. Шофер резко затормозил перед переездом. Дизель был не закреплен... Раздавил Нурмамеда Апаса. Сейчас его оперируют... Говорят, едва ли выживет...
- В каком он госпитале?
- В новом, что месяц назад прибыл. Развернули его в парке Махтума-Кули...
- Поехали в госпиталь...
Яков и Лаллыкхан вышли из проходной мастерских, сели в машину.
Кайманов отлично знал этот парк. Сейчас там не было ни отдыхающих, ни влюбленных. Раненых поступало так много, что их размещали прямо под открытым небом, укрывая от москитов и мошек марлевыми и тюлевыми пологами.
Созваниваться с администрацией госпиталя было бессмысленно: о Нурмамеде Апасе надо говорить или с оперировавшим его хирургом, или с главным врачом. Говорить с самим Нурмамедом сразу после операции вряд ли разрешат... Почему он оказался в кузове? Как выглядел шофер, который его вез? В состоянии ли Нурмамед хоть что-нибудь сказать после такой травмы? Да и тот ли это госпиталь, с которым приехала Светлана?.. Скорей всего, тот... О том, что она здесь уже с месяц, сказал и Павловский в таможне. Сроки совпадали.
Кайманов и ждал встречи с нею и вместе с тем не рассчитывал, что встреча состоится сейчас, сегодня, когда одно за другим происходят такие серьезные и такие трагические события, не зря выстраивающиеся в единую цепь.
Яков усматривал непосредственную связь между убийством Айгуль в Карахаре и несчастным случаем с Нурмамедом Апасом. Оба они, Айгуль и Нурмамед, знали что-то, что заставило врагов пойти на двойное преступление.
Войдя на территорию госпиталя, Кайманов спросил у встретившихся санитаров с носилками, где можно видеть начальника, и зашагал вместе с Лаллыкханом в указанном направлении.
Впереди за пожухлой от зноя листвой кленов и платанов виднелся летний павильон, названный санитарами административным корпусом.
Лаллыкхан остановил Якова метров за сто до павильона, предложил:
- Давай, Яков Григорьевич, пока ты разговариваешь с врачами, я пойду поищу интернат, где живет Атаджан - сынок погибшей Айгуль. Его надо предупредить, сказать, чтобы приехал на похороны в аул.
Лаллыкхан был прав: Атаджан тоже сейчас подвергался опасности. Его надо было не только предупредить, но и оградить от возможных случайностей.
- Бери машину и поезжай. Как только освободишься, жди меня у ворот парка, - благодарный Лаллыкхану за его предложение, сказал Яков. Сам того не ведая, Лаллыкхан избавлял Кайманова от своего присутствия при встрече со Светланой.
Яков шел по дорожке парка, слушал стоны, всхлипывания, тяжелое дыхание, бред раненых, зовущих няню, сиделку, выкрикивающих команды, отпускающих ругательства на всех языках.
Невольно он вспомнил госпиталь, в котором лежал после схватки с Шарапханом... Выжил Яков только потому, что выходила его Светлана, став бессменной добровольной сиделкой. Позже он узнал, что Светлану нашел и привел к нему в госпиталь Барат. Где он сейчас? На каком фронте? Жив ли верный друг детства? Куда его забросила фронтовая судьба?
Яков, замедляя шаг, невольно вспомнил все, что происходило с ним самим тогда, в госпитале. Вспомнил белые стены, окно, тутовое дерево, собственную немощь, одолевавшие мучительные кошмары. Словно наяву снова возник в ушах непрерывный, наплывающий волнами томительный звон. Это по раскаленной пустыне один за другим шли и шли багровые от зарева заката верблюды, гремели на их шеях колокола, раздавались крики погонщиков, не прекращался ни на минуту изнуряющий звон, от которого все больше охватывало мучительное желание понять, где ты и что с тобой...
Яков тряхнул головой, поежился, пытаясь отогнать нахлынувшие видения, невольно вздрогнул, услышав крик горлинки, который почему-то только тогда и замечал, когда ему было особенно трудно: "У-ху-ху-ху-ху... у-ху-ху-ху-ху..."
...Идут и идут через раскаленные, как жерло печи, пески багровые, с изогнутыми шеями, с густой шерстью на груди и верхней части ног, с презрительно оттопыренными губами и полузакрытыми глазами, неумолимые, как сама судьба, верблюды... На шее у каждого колокол. Колокола задевают Якова, бьют по голове, наполняя ее тягучим, мучительным звоном. И нет ему никакого спасения от этого огненно-красного гула. Яков знает, что звуки не могут быть цветными, но кроваво-красный звон застилает глаза, обволакивает, душит...
Видение было настолько ощутимым, что Яков лишь с большим усилием отогнал его от себя. Выплыло из глубин памяти бледное, как стена, лицо Ольги, появились испуганные глазенки детей - Гришатки и Катюшки, робко стоявших возле койки.
Яков снова ощутил щемящее стеснение в груди при виде ребячьих лиц. И до войны и во время войны - дома он, как говорит Ольга, только гость, да и то очень, очень редкий...
"А я знаю, кто ты, - храбро сказала дочка, - ты мой папа..."
Это открытие Катюшки совсем доконало Якова: собственные дети и то не сразу узнают...
"Спасибо, Оля, что детишек привела, силы прибавила", - сказал он тогда.
Ответ Ольги поразил его:
"Так ведь сильные, Яша, без слабых не могут. От слабых-то и сила у вас..."
Светлана пришла к нему, когда он, пытаясь подняться с помощью самодельных костылей, принесенных Баратом, попал на повторную операцию.
Увидев прямо над собой ее чистый лоб, темную прядь волос, выбившуюся из-под белой косынки, внимательный и озабоченный взгляд, он не поверил, что все это наяву. Чтобы убедиться, хотел взять ее за руку, но сил не хватило... Правда, тогда Светлана хоть и отодвинула от него все заботы и волнения, но очень точно указала ему его место.
"Верно, Яша, - сказала она, - встречаемся мы с тобой только тогда, когда ты болен. Но я пришла не ради тебя, а просто к больному. Я очень хорошо помню и, наверное, всю жизнь буду помнить наш разговор в гавахе..."
...Распахнулась застекленная дверь, из кабинета с табличкой "Главврач" в коридор в сопровождении целой толпы вышел сутуловатый худой человек в белом халате, надетом поверх командирской гимнастерки.
Дорогу ему загородил невысокий толстяк, то ли завхоз, то ли какой-то администратор, тоже в белом халате.
- Товарищ майор, где разместить вновь прибывших?
- Сколько?
- Двадцать семь. Все с костными... - В столовой.
- Все не поместятся.
- Сваривайте койки в два яруса, разберите ограду, конструируйте из столов! Думайте, изобретайте?..
- Есть изобретать! - потерянно повторил завхоз.
- Начальник, подпиши! - оттесняя его, преградил дорогу главврачу кряжистый солдат с удивительно знакомым могучим торсом, на котором, казалось, вот-вот лопнет гимнастерка. Яков глазам своим не верил: это был он, друг детства, о котором думалось всего несколько минут назад, все тот же верный, неизменный Барат... Тот, да не совсем: рука у Барата в гипсе на перевязи, лицо, видно от потери крови, бледное.
Барат протянул начальнику госпиталя бумагу, тот коротко взглянул в нее.
- Пусть сначала хирург подпишет.
Барат взвился:
- Бюрократия, да? Хирург - к начальнику, начальник - к хирургу? Военком меня на границу пустил, а ты не подписываешь, да?
- Тебе кто руку резал? Хирург? Он и должен подписать!
- Вы что шумите, товарищ боец? - подойдя к Барату сзади, строго спросил Яков.
Тот резко обернулся, готовый кому угодно дать отпор, и расплылся в радостной улыбке:
- Ёшка-а-а!.. Ай, джанам! Ай, дорогой Ёшка-а-а-а!..
Забыв, что у него рука в гипсе, Барат раскинул было объятия, но тут же сморщился, бережно опуская раненую руку.
- Вот! Видишь? - Барат, торжествуя, повернулся к начальнику госпиталя. - За мной уже пограничный комендант приехал! А ты не подписываешь!