- Нет ничего проще, - ответил тот и "выдал": - Зорин как офицер уволен в запас за пьянство. Поступил в рыболовный флот - уволен за пьянство. Устроился к речникам - уволен за пьянство. Поступил матросом на баржу портофлота - списан за пьянство. Ошивался в разных береговых службах, нигде тоже не задержался. Имевшуюся комнату, хотя и прописан в ней, фактически пропил, уступив квартирантам, сам обитает у собутыльников...
- В этом я уже убедился, - заметил Сысоев.
- Ну, что еще... Имеет широкие знакомства среди моряков и береговых работников порта. Перебивается поденными заработками... Уличался и подозревается в мелких нарушениях.
- Простите, что вы под этим подразумеваете?
- Именно мелкие. На какую-нибудь серьезную кражу или аферу он не пойдет. А на мелочевку польстится: подсобить спекулянту, обтяпать какое-нибудь левое дельце... Прямых улик сейчас нет, но подозрения имеются.
- Например.
- Ну, вот недавно. Пропил он с дружками довольно крупные для него деньги, а ни в каких кражах замешан не был и честных заработков не имел. Он постоянно халтурит: то машину в магазине разгрузить, то старые ящики на складе разломать, то еще что... Но там заработки - на бутылку, а тут посолиднее.
- Любопытно. А когда это было, поточнее? С кем он до этого...
- Понял. Видите ли, специально мы этим не занимались: дел у нас и без того хватает, так что... Но если нужно - поработаем, установим.
Где-то к обеду Сысоев заехал в госпиталь.
Открыв дверь, увидел в палате Лиду. В белом по фигуре халате и косынке она была тоже мила. "Во всех ты, душенька, нарядах хороша!" - весело подумал Сысоев, подавая ей знак молчать: сейчас он не хотел открывать Сергею их знакомство. Лида поняла.
- Разрешите?..
- Да, пожалуйста. Сергей, к вам пришли, - ответила Лида и вышла из палаты.
Сысоев приблизился к племяннику:
- Здравствуй, страдалец. Ну, как дышится?
- Спасибо, дядя Шура, дышу, - шепнул Сергей.
- Молодец. И врач тобой доволен... Ах, черт! Забыл шоферу сказать!.. - спохватился Сысоев и выскочил из палаты.
Нагнал на лестнице Лиду, сказал, чтобы она подождала его. Вернулся к Сергею.
- Сам догадался, ждет. Это тебе дары солнечного Кавказа, - положил на тумбочку апельсины. - Извини, Сереженька, я лишь на минутку заскочил и по делу. Тебе знакома эта физиономия?
Сергей посмотрел на фотографию: лицо "рыбного" моряка было уже изрядно потрепанным, но несомненно знакомым.
- Да, дядя Шура. Это тот самый, портрет которого я у Лиды видел. Только там он - офицером.
- Лида тут ни при чем, - отводя от нее удар, сказал дядька. - Это приятель подруги, у которой Лида поселилась. Подружка уехала, а снимок завалялся. Значит, точно? Тот самый. Добро. Я помчался, Сережа, дел много...
Дел и впрямь хватало. Поэтому, посадив Лиду в служебную "Волгу", Сысоев сразу повел беседу.
- Это очень удачно, что я вас тут встретил. Кстати, Лида, о Зорине я сказал Сергею, что это приятель вашей Катюши...
Лида посмотрела на чекиста и благодарно кивнула.
- Это так, к слову. А главное вот что. Мне нужен Зорин. Дома он не живет. Вы, вероятно, помните его излюбленные кабаки. Помогите, пожалуйста, найти его.
- Боже мой, допился! Докатился до...
- Нет еще. Он просто знает человека, который нас интересует, - пояснил чекист. - Только и всего. Поможете, Лида?
Она озабоченно молчала.
- А при чем тут Сер... Сафонов? - осторожно поинтересовалась она.
- Сережа? - Сысоев рассмеялся. - Понимаю: вы увязываете это с моим приездом в госпиталь. Так ведь Сережа мой племянник, почти сын.
- Вот как?! - обрадовалась Лида. - Ну конечно же, помогу. Только это вечером надо, попозже.
В их чекистском тандеме Сысоев, хотя и старший по годам, был подвижным и неутомимым, любил живую оперативную работу, а рано начавший полнеть Рязанов предпочитал "штабную". Вероятно, даже наоборот - поэтому он и начал полнеть. Но не в том суть. Главное то, что они отлично дополняли один другого и работали споро, ладно и дружно.
И сейчас Рязанов сидел за ворохом бумаг, папок, карт и альбомов. Посмотрел на вошедшего, снял очки и, щурясь, спросил:
- Набегался? С толком?
- Кое-что принес. Между прочим, Петрович, я еще занялся и Зориным. Ну, тем - бывшим офицером флота...
- А-а, - вспомнил Рязанов. - А какие, собственно, тому причины?
- Да прямых вроде бы и не было. Так, по наитию.
- Не имела баба хлопот!.. Впрочем, интуиция - суть не осознанная еще проницательность, подсказанная логическим анализом обстоятельств и предшествующим опытом... Ну, так что же этот Зорин?
- Сам по себе уже подонок. Типичный алкаш. Но что любопытно: последние и крупные деньги появились у него невесть откуда точненько в день подводного грабежа, вечером.
Майор кисло поморщился, потирая пальцами пухлую щеку.
- Водолазным делом он никогда не занимался?
Сысоев посмотрел на патрона огорченно:
- Напрямую тянешь? Ай-яй-яй. Нет-с, не занимался. И аквалангом тоже. И не может уже - спился. И с водолазами не знаком, и со спортсменами. А денежки все же заполучил именно в тот вечер. Как это тебе нравится?
- Чему ж тут нравиться? Вот что меня всегда умиляет, так это твое феноменальное умение в самый неподходящий момент принести какую-нибудь пакость! Вот, извольте: Зорин. Времени ни копейки, работы невпроворот, вероятность причастия мизерная, а прокрутить все же необходимо. Вот и крути сам!..
- И прокручу - с божьей, а лучше - с твоей помощью.
Рязанов извлек из распечатанного пакета две тонкие папки:
- Вот, пришли затребованные нами материалы. На, почитай свежие показания Федотова, а я само "Дело" посмотрю. Потом поменяемся.
Майор раскрыл "Дело по обвинению капитана III ранга Рындина", Сысоев - "Повторные показания Н. Н. Федотова", и оба углубились в уже далекое прошлое.
Названный Лидой не то Филиппов, не то Филимонов на деле оказался Федотовым. Учитывая распространенность этих фамилий, можно представить, каких трудов стоило чекистам одно это установление! А ведь нужно было не только установить, но еще и найти его! И это лишь малая толика всей работы чекистов.
Повторные показания Федотова дублировали прежние, подшитые к делу Рындина. А из дела вырисовывалась такая картина...
Командир корабля Рындин, выйдя в море с секретным заданием, тайно вызвал по радио на рандеву корабли врага. Встретясь с субмаринами Деница, принял на борт переодетых в советскую форму гитлеровцев, собрал "для важного сообщения" в салон свой экипаж и там запер его. А пока гитлеровцы разделывались с палубной и машинной вахтами, отбыл сам на подошедший миноносец "Мюнхен", который и завершил пленение советского корабля.
Далее Федотов по-военному кратко, без "лирики" описывал, как ему с тремя матросами удалось бежать, когда "Мюнхен" проходил близ берега. На суше беглецы тут же нарвались на гитлеровцев и были вынуждены разделиться. Какая участь постигла двух других смельчаков - Федотов не знал. Сам же он с матросом Кирилловым был схвачен и помещен в шталаг, где назвался тоже матросом. Вскоре бежал. И опять был схвачен. На этот раз его, как особо непокорного, отправили в глубокий тыл в специальный лагерь - каторжный. Но Федотову повезло: он дожил до освобождения. Их лагерь захватили американцы и тотчас перевели узников на "санаторный режим": помыли, переодели и стали усиленно питать тушенкой и агитацией не возвращаться на родину. Русские и французы оказались особенно неподдающимися. Первому же представителю советского командования Федотов вручил рапорт о предательстве Рындина, а затем сплотил соотечественников в лагере и возглавил борьбу за немедленную передачу их советскому командованию...
По рапорту Федотова было сразу назначено расследование. Тем более что сигнал к тому, неведомый Федотову, уже имелся.
В период наступления наших войск и освобождения Прибалтики в дюнах на побережье были найдены останки многих наших солдат и моряков. И среди них - трупы двух матросов, погибших в неравном бою. Возле них заметили воткнутый в песок кинжал, обмотанный зачем-то носовым платком. Посеревшую тряпицу догадались размотать и на изнанке обнаружили следы какой-то записи. Криминалистам удалось восстановить текст:
"Братья! Наш командир Рындин - предатель и сволочь! Мы четверо сбежали. Ст. л-т Федотов и Кириллов, кажется, проскочили. Они все расскажут. Нас фрицы прижали к морю. Конец! Отомстите за нас фашистам и предателю! Прощайте!"
Записка безымянная, Рындиных разных много, никакие Федотов с Кирилловым так и не объявились и ничего не рассказали... Рапорт Федотова дал возможность вернуться к этому делу. Сразу определился Рындин, действительно исчезнувший со всем экипажем.
При стремительном наступлении войск Баграмяна комендатура шталага драпанула столь резво, что не успела даже уничтожить канцелярию. В ней сохранились и учетные карты "матроса" Федотова и матроса Кириллова. С немецкой аккуратностью в них были внесены пометы: на первой - "бежал" и дата, а на второй - "умер от сердечной недостаточности". Что это означало - каждому ясно.
Кое-какие сведения о Рындине нашлись и в захваченных нами штабах ОКМ и абвера. А тут еще сложным путем дошло до командования письмо-сообщение о трагической судьбе остальных членов команды Рындина. Всех моряков гитлеровцы заточили в подземелье завода "ФАУ-2", который потом и затопили вместе с узниками.
Таким образом, когда бывших военнопленных американцы передали наконец советской администрации и Федотов вернулся, его осталось только допросить как участника этого ужасного эпизода войны.
...Рязанов сидел, прикрыв глаза, как бы придавленный невыносимой тяжестью совершенного преступления. Из задумчивости его вывел голос Сысоева:
- Расхождений в показаниях Федотова нет. Ты что это, Петрович?
- Представил, как это происходило.
- Ужас. Все эти документы надо сто раз перечитать, представить, прочувствовать, а тогда уж исследовать.
- Вот именно. Давай так и сделаем.
- А время?..
- А мы сверхурочно, - мрачно пошутил майор.
Цыганочка, как обычно, стремительно влетела в палату и потрясла над головой письмом:
- Пляшите! А то не дам. - Засмеялась, положила письмо Сергею на грудь и устремилась обратно. Но в дверях спохватилась, оглянулась: - Да! Ваше прошение о помиловании отклонено, в общую палату вас не переведут. Там разговоры, сквозняки, хохот... А вам смеяться нельзя. Так что лежите, помалкивайте и наслаждайтесь письмами своих поклонниц. - У-ух, коварный обольститель!.. - И умчалась.
Сергей правой - подвижной - рукой взял письмо, посмотрел на конверт - и стало тепло. Зубами оторвал кромку, вытряхнул из конверта листки...
Дорогой мой мальчик! Целую и обнимаю тебя, родной, и все думаю-гадаю, как-то ты там?..
И что же натворил-то, милый! Как теперь быть - просто ума не приложу! Главный твой командир с комиссаром прислали газеты, где про вас написано и карточки напечатаны. И письмо приписали: "Спасибо, уважаемая Мария Алексеевна, за то, что воспитали такого сына..." Хорошее письмо, лестное материнскому сердцу, да только напрасное: разве же я воспитывала тебя, чтобы ты в пучину лазал и там смерть лютую ворошил? Да мне и подумать такое - жуть берет!..
Сергей улыбнулся, припомнив, что было, когда он пацаном еще приволок домой с бывшей переправы боевой патрон зенитной скорострелки. Мама остается мамой!..
Дальше она писала, что письмо командования пришло и в горком комсомола... И еще новость: в райжилуправлении подошла их очередь на переселение в новую квартиру.
...Соседи все радуются, а я плачу. Подумать только - каково бросить эту нашу квартирку, где каждая половица, рама, дверь, полочка - все-все сделано руками нашего любимого незабвенного Сергея Тимофеевича? Для моего сердца это вроде как измена, будто я светлую память о милом муже и твоем отце вымениваю на какую-то теплоцентраль, балкон и лифт. Как-то гадко это, Сереженька...
Сергей отложил письмо, задумался. Как права мама, как чисто и мудро сердце этой обыкновенной скромной женщины!
...В общем, ты теперь глава семьи нашей, тебе жить - ты и решай. Как скажешь, так я и сделаю. Жду, Сереженька, твоего письма. А пока обнимаю, целую тебя, родной мой.
Любящая тебя мама
"Да, надо сегодня же написать, как я люблю тебя, как постоянно думаю о тебе, какая ты у меня прелесть! И как замечательно, что память о папе для тебя свята и во сто крат важнее и ценнее всяких комфортов..."
Сергей поднял взгляд и просиял: в дверную щель просунули головы Чуриков, Шнейдер и Венциус...
- Заходи, - поманил рукой и указал на кресло Рязанов.
Сысоев подошел, сел, положил на край стола "Дело по обвинению...". Закончив телефонный разговор, Рязанов вопрошающе посмотрел на помощника. Сысоев хмуро вздохнул:
- Преступление страшное, Петрович. Однако должен сказать...
- Тут не преступление, - поправил Рязанов, - тут, скорее, торопливость, что ли. Или недоработка.
- Какая торопливость? - не понял Сысоев. - Ты о чем это?
- О деле, разумеется. Вот. - Майор взял подшивку, как бы взвешивая ее на ладони. - Формально все вроде бы сделано: следствием проверен документ обвинения, добыты прямые и косвенные улики, документальные, свидетельские показания... Рындин изобличен и приговорен по заслугам - как будто. Но, - Рязанов поднял указательный палец, - в деле, однако, не усматривается основного, если не главного - м о т и в о в преступления.
- Вот именно! - Сысоев хлопнул ладонью по столу. - Именно это я и хотел сказать! Где причины? Не мог же отличный кадровый заслуженный офицер вдруг стать предателем? Не мог! Чем-то это непременно должно быть вызвано. Чем? Ответа на этот вопрос в деле нет.
- Объяснить, пожалуй, можно. Следствие заочное, суд заочный, на скамье подсудимых пусто - некого просто было спросить. А к тому еще, учти, вскоре после войны само это дело было людям как соль на свежую рану.
- Э-э нет, извини! Никаким, даже самым прекрасным народным настроениям юристы поддаваться не имеют права. Их бог - истина! А тут взяты на веру даже просто сомнительные факты.
- Например?
- Например, кинжал с платком-запиской. Написать ее после своей гибели моряки, надо полагать, не могли. Значит, когда их убили, кинжал уже был воткнут. А платок был еще белым, заметным, привлекающим внимание. В этом и был смысл: быть замеченным! Гитлеровцы, конечно, подходили к погибшим. Хотя бы просто, из любопытства, посмотреть, кого же они убили? Логично? И что же? Посмотрели и ушли, не заметив такого сигнала? Сомнительно.
- Да-а, - согласился Рязанов, потирая щеку. Сконфуженно признался: - А знаешь, Алексеич, ведь я, признаться, как-то проглядел это. Действительно, ерунда какая-то! Зато я подметил некоторые другие детали... Короче говоря, следствие небезупречно.
- Значит, мы должны завершить его теперь.
- Теперь мы должны форсировать наше прямое дело. Но прежде следовало бы, наверное, пообедать.
- Давайте, - скомандовал Пауль, расстилая, как обычно, на столике газету.
Напарники сели, выпили по рюмке, принялись за еду. Под птичий гомон в саду елось особенно аппетитно, и Оскар заметил:
- Все же ловко мы углядели эту дачку. Райские кущи!
- Аркадия, - мрачно согласился Пауль. Не выдержав, бросил в тарелку куриную ногу: - Поражаюсь вашей беспечности! Так накалить обстановку - и еще умиляться каким-то птичкам-дачкам!..
- И это вместо оценки и восхищения тем, как я нашел выход из безвыходной уже, казалось, ситуации! Ну, спасибо!
- Вскрыть отсек и отрезать этот проклятый ящик руками самих его хранителей - это, конечно, верх наглости и отваги. Тут, пожалуй, сам Скорцени стушевался бы! Но при всем этом еще вспарывать, как икряную белугу, самого водолаза!..
- Ну, конечно! - зло перебил Оскар. - Достаточно было попросить: "Сэр, подарите мне эту безделушку!", как водолаз тут же преподнесет мне сейф сам!
- Ну хорошо, хорошо, - примирительно сказал Пауль, - победителей не судят! Но это - если они выигрывают все дело. Мы же пока выиграли генеральное сражение. Это чрезвычайная удача, конечно, но, согласитесь, еще не победа.
- Стратегический парадокс: для победы нам надо поспешно и успешно покинуть поле боя! - усмехнулся Оскар.
- Вот именно. И нечего усмехаться: бежать надо, - а как побежишь с этим чугунным ядром на ноге?.. Вы сейф надежно упрятали?
- Абсолютно. Старый "венецианский дворец" еще не восстановлен с войны, подвалы почти затоплены - даже мальчишки туда не лазают, боятся! Прямо на канал выходят оконца - в одно я и впихнул ящик. Снаружи, с лодки, в оконце не пролезешь - маленькое, а изнутри... Под оконцем есть неширокая сухая площадка, но, чтобы попасть на нее, надо пересечь затопленный отсек. А в него сунуться - жуть берет! Однако, нащупав бетонную балку, по ней можно пройти.
- Гарантия сомнительная. Где уверенность, что этот проход только вами нащупан?.. Кстати, где этот дворец?
- Это... Да вы не поймете так, надо провести, показать.
"Индюк! Провести... Кого ты провести надумал? Я этот город знаю лучше, чем ты квартиру своей дуры. Твой "дворец" - это бывший банк, что на канале сразу за железным мостом!" - внутренне ухмыльнулся Пауль и небрежно сообщил:
- Я руинами не собираюсь любоваться. Меня интересует: там глухо? Нельзя ли там же вскрыть этот ящик?
- Чем? Крушить сейф кувалдой нельзя, да и весь город сбежится. Тащить его куда-нибудь в лес - тоже полный идиотизм: первый же дружинник прицепится. Автоген нужен, резак! Так вы его...
- Не надо об этом. В годы войны у самого фрегатен-капитана Целлариуса какой-то рижский ширмач часы срезал! Всяко бывает... Можно и другой добыть, да вот беда: подколов водолаза, вы уже раскрылись контрразведке. Глаза, уши и щупальца ее сейчас так напряжены, что даже одно слово где-либо об автогене смертельно опасно для нас.
- Вас, вы хотели сказать, - поправил Оскар. - Обеспечение - ваша функция. Ничего не попишешь, я рисковал - теперь ваш черед.
- Придется, конечно. Только как бы это понадежнее...
Напарники задумались, делая вид, что увлечены едой.
Паулю меньше всего хотелось совать в петлю свою голову, и он соображал, как бы заарканить подходящего посредника по добыче автогена.
Оскар думал о своем. Провала Пауля он сейчас не ждал. Рано! Пока его нужно только отвлечь от главного. Пусть хлопочет, обеспечивает, пока Оскар сам не раскурочит сейф и завладеет документами. А уж тогда...
- Людей нет, - посетовал Пауль. - Ни одного мало-мальски подходящего и надежного человечка! Оскар кивнул:
- Это верно... Ладно, дам я вам нужного человечка. Покажу издали. Это мой лодочник, мужик уже апробированный. И в мастерских, доках, на судоремонтном - везде у него друзей-собутыльников полно. Портовый кран приволокут, не то что автоген!
- Пьяница! - поморщился Пауль. - Ненадежный это народ, боюсь с такими связываться.