- Комендант вывел пленных туркестанцев? - спросил Чокаев.
- Да. Выстроены на плацу. Клебс ждет.
- Захватите списки.
Проходя мимо длинного строя измученных, истощенных людей с тусклыми глазами мертвецов, Чокаев подумал о бесплодности своей затеи. Уже в который раз он встречается с пленными в разных лагерях: пересылочных, отборочных, концентрационных, - и неизменно ощущает эту свою неуверенность. За неудачу он заплатит головой. Ему припомнят англичан, в этом нет никакого сомнения. Поэтому сейчас он должен очень стараться, чтобы выполнить обещанное. К сожалению, для этого недостаточно его желания, инициативы, изворотливости. Все зависит от стойкости или слабости тех, на кого он так легко надеялся, когда доказывал в ведомстве Розенберга возможность быстрой "переделки" пленных мусульман на немецкий лад. Все оказалось значительно сложнее… Он едва наскреб мизерное количество разной дряни… Да и то при усиленной помощи немецких разведывательных органов.
Чокаеву ничего не оставалось, как произнести очередную речь и изложить идею "Туркестана", надеясь воодушевить пленных на борьбу против Красной Армии.
Когда Чокаев закончил, нашлось только несколько человек, пожелавших служить Великой Германии. Они стояли редкой неровной цепочкой в пяти шагах от основной массы пленных. Как бы Чокаев хотел поменять эти два столь неравных строя.
Чокаев нервничал… Он еще несколько раз обратился к пленным:
- Мусульмане! Дети мои! Подумайте хорошенько!..
Но в жиденьком, разорванном строю добровольцев не прибавилось…
- Зачитайте, Каюм, список тех, кто имеет высшее образование, пусть выйдут на десять шагов вперед, я хочу посмотреть на них…
- Бахадыров! Десять шагов вперед!
- Асанов!
- Орозов!
Так было выведено из строя пятнадцать человек. Шестнадцатый утром скончался.
Каюм положил список в портфель, и застегивая его, обратился к Чокаеву:
- Вы хотели увидеть Орозова… Он стоит третьим слева.
- Присмотритесь к нему.
Прошло около двух месяцев.
- В Легионово, - буркнул Чокаев так тихо, что шофер не расслышал.
- В Легионово, - громко повторил Каюм, легонько ударив перчаткой по плечу зазевавшегося шофера.
Дул порывистый ветер. Чокаев кутался в демисезонное пальто. Шофер вел машину быстро, стрелка спидометра не опускалась ниже восьмидесяти километров.
- Скорее бы уж добраться. Не то закоченеешь, - пробурчал Чокаев и чему-то усмехнулся.
- Через двадцать минут будем у генерала Мадера, - произнес Каюм. - Он ждет вас. Там и согреетесь.
Когда машина остановилась, генерал Майер Мадер с распростертыми объятиями направился к Чокаеву, долго пожимал руку. Кивком приветствовал Каюма.
- Как добрались, господа? - спросил генерал. - Надеюсь, поездка обошлась без приключений?
- Продрогли и жаждем тепла.
- Пройдемте в мой кабинет.
Кабинет занимал большую комнату в бывшем штабе Пилсудского. Юзеф Пилсудский во время третьего наступления Антанты в 1920 году возглавил поход на Киев. С приходом фашистов к власти заключил союз с гитлеровской Германией.
Майер Мадер, проявляя исключительную любезность, поддержал под локоть Чокаева, довел его до камина и, не отпуская руки, усадил в удобное бархатное кресло.
- Я часто грею тут свои старые кости. Распорядитесь насчет чая, - обратился генерал к адъютанту. - Непременно зеленого. Трудно, знаете ли, отвыкнуть, хотя последний раз я был в Средней Азии два года назад.
- Вас, как и прежде, интересовали наплывы? - не без иронии спросил Чокаев…
- Меня всегда интересовал только один товар, - двусмысленно сказал Майер Мадер.
Чокаев понял его и неопределенно покачал головой.
- Пора к легионерам… Бр-р-р, до сих пор не могу отогреться, - сказал он, отпил несколько глотков чая и встал с кресла.
Глава комитета в сопровождении Каюма, генерала Мадера и нескольких офицеров обходил бараки. В первом, после рапорта дневального, Чокаев поинтересовался распорядком дня. Ему доложили, что пять раз в день проводится молитва - намаз. Затем занятия. Адъютант генерала снял со стены машинописный листок и протянул его Чокаеву. - 5.00 - подъем; 5.15- 5.30 - зарядка; 5.30 - построение на поверку. Так… Строевая подготовка… Обед с двенадцати до двенадцати сорока пяти… Лекция. "Какая сегодня лекция?" - спросил он у дневального. Дневальный смутился, не зная, что сказать. Ему на помощь поспешил унтер-офицер.
- Лекция "Об исламе".
- 21.00 - отбой…
Чокаев возвратил лист. После этого пошел вдоль коек, внимательно всматриваясь в лица легионеров. В глазах их уже не было той мучительной тоски и безнадежности, которую он наблюдал у военнопленных в концентрационных лагерях; по их лицам нельзя было узнать, почему эти люди надели немецкую форму и будут ли они преданно служить ему, Чокаеву, и немцам. Можно ли им доверять? Он понимал, что многие из них оказались здесь помимо своей воли. Сажая в теплушки, им сказали, что повезут обменивать на пленных немецких солдат. Так они оказались в Легионове. Здесь на них надели чешскую военную форму, бывшую в употреблении, и объявили легионерами. Они не сопротивлялись, понимая, что если откажутся служить в Туркестанском легионе, будут расстреляны.
Чокаев обвел взглядом солдат:
- Ну что же, джигиты, поздравляю вас! Мы вас забрали из лагеря и спасли. Вы должны оценить это…
После первого барака они обошли второй, третий. И там Чокаев старался разгадать состояние "боевого духа" легионеров.
Чокаев направился к четвертому бараку, но генерал остановил его.
- Там пусто…
- Это все? - разочарованно спросил он и посмотрел генералу Мадеру в глаза. Посмотрел так, что тот понял его без слов. "Дела идут плохо".
- Все, - тяжело выдохнул генерал. - С офицерами положение не лучше.
Чокаев с минуту раздумывал, а потом сказал, как отрезал:
- Не нахожу смысла обходить пустые помещения, в голосе Чокаева слышался не упрек, а скорее тревога.
У столовой дорогу Чокаеву пересек молодой солдат. Он тащил за собой барана. Когда между Чокаевым и солдатом расстояние сократилось до трех метров, солдат выхватил из-за пояса нож и на глазах Мустафы перерезал горло животному. Чокаев с подчеркнутым равнодушием, словно ничего не заметив, перешагнул через барана и поднялся со своей свитой на крыльцо.
- Как служит этот солдат? - спросил Чокаев генерала Майера Мадера, - Как его имя?
- Грамотен, исполнителен, прилежен. Зовут его Ахмат Орозов.
- Из него может получиться толк, - подумал Чокаев и шепнул Каюму: - Напомните мне о нем в Берлине.
Они прошли в просторный зал, устланный коврами.
- Что нового в верхах? Как комплектуется ваш комитет? - спросил генерал после некоторого молчания.
- Ничего утешительного, топчемся на месте… Так же, как и с легионом. Розенберг очень недоволен. "Де Голль, - говорит, - собрал против Германии свыше ста тысяч добровольцев… Скоро обещает собрать под свои знамена девяносто пять процентов всех французов… А что добились вы с генералом Мадером? Не в состоянии сколотить жалкие батальоны…" Одного не понимает Розенберг - у французов есть знамя: "За свободу Родины!" Мы же призываем бороться против Родины. Этого не в состоянии понять Розенберг.
"А может, стар становлюсь", - подумал Мустафа. - Не та энергия. Силы не те, что были в период "Кокандской автономии". Но больше не сказал ни слова. Уселся на ковер по-восточному, скрестив под себя ноги.
Последовав его примеру, все расселись по рангам. В центре Чокаев и Мадер. По бокам, с правой стороны рядом с Чокаевым - мулла во всем немецком, кроме чалмы, и Каюм. Слева, рядом с Мадером - капитан контрразведки Фюрст, его глаза и уши. Дальше по кругу расселись командиры батальонов и рот, немецкие офицеры-инструкторы, под руководством которых шло обучение легионеров.
Чокаев кивнул Каюму. Каюм поднял правую руку.
Разговоры разом смолкли. Взгляды всех устремились на Чокаева. Мустафа не спешил. Понимал: его подождут… Не глядя ни на кого, уверенно начал речь.
Он поздравил всех с "великим началом"…
- Рад за вас. За вашу верность великой идее…
Чокаев говорил, говорил… Речь его текла гладко, без запинки. Невозмутимое спокойствие всегда вселяет веру в других. С годами Чокаев научился говорить ровно, а не как прежде, надрывно и пылко. Говорил, стараясь своей речью произвести впечатление разумного государственного деятеля. Когда перешел к обстановке на фронте, не жалея красок, обрисовал страшную картину зажатых в клещи Ленинграда и Севастополя…
Закончил он словами:
- Преданность Германии превыше всего… Преданность фюреру равна преданности самому Аллаху.
- Хвала нашему повелителю Мустафе Чокаеву! - тонким, как у кастрата, голосом воскликнул сидевший рядом мулла.
- Хвала!
- Хвала!
По личному распоряжению генерала Майера Мадера Орозову было поручено обслуживание Чокаева и самого генерала… Ахмат разносил вино и закуску, разливал коньяк, чай и аккуратно расставлял посуду перед Чокаевым и Мадером. При этом улавливал каждое их желание по жесту, по взгляду.
Ахмат быстро устал. Он еще недостаточно окреп после всех мытарств. У него было бледное, осунувшееся лицо, худая шея свободно вращалась в широком воротнике немецкого френча. За время, проведенное в лагерях, заострился подбородок, еще больше стали выделяться широкие скулы. Только раскосые киргизские глаза оставались подвижными. Орозов напряженно следил за каждым движением Чокаева и Мадера, Каюма и Фюрста. Но не в меньшей мере он следил за адъютантом Мадера - хитрой лисой Асаном, так ловко втершимся в доверие к генералу. Не знал пока Ахмат, что Асан прислуживает генералу около тридцати лет. Еще в двенадцатом году он был его телохранителем во время поездки Мадера в ореховые леса Кугарта, в Туркестане. Орозов старался во всем и вовремя угодить этому ловкому проныре. Ахмат следил за его жестами, как музыкант со сцены следил за палочкой дирижера.
Майер Мадер старался придать этому вечеру особый смысл, а заодно и возобновить давнюю дружбу с Чокаевым. Поднимая авторитет Чокаева в глазах собравшихся, Мадер поднимал свой собственный авторитет. В беседе он время от времени касался биографии Чокаева, умело вставлял такие выражения, как "его легендарное прошлое", "доблестные дела", "гениальность в руководстве", "бесстрашные действия", "великие заслуги". При этом Мадер ловко обходил бесконечные неудачи Чокаева, путаницу в его взглядах, службу его многим хозяевам. Что было не на пользу Чокаева, то было не на пользу и Майеру Мадеру. Вскользь генерал касался "некоторых успехов", достигнутых в формировании легиона…
Однако Ахмат понимал, с каким трудом движется эта пакостная затея. Мустафа ел вяло, запивая пищу небольшими глотками воды… Но вот он совсем перестал жевать… Рука дрогнула. Ахмат вовремя забрал у него бокал.
- Что с вами, Мустафа? - забеспокоился Мадер.
- Недомогание… Легкое недомогание.
- Послать за доктором?
- Не стоит… Я пойду прилягу…
Чокаеву была отведена спальня в одном из хорошо протопленных коттеджей. Пришел военный врач Вельт. Температура у пациента оказалась высокой. Прослушав Чокаева, врач шепнул генералу:
- Больного надо немедленно отправить в Берлин. У него тиф.
- Нельзя ли подождать до утра? По дороге в Варшаву может быть нападение партизан…
- Оставлять опасно…
Генерал обернулся и тихо сказал адъютанту:
- Отделение солдат для сопровождения. От Легионова до станции обеспечить охрану… И немедленно - радиограмму в Остминистерство. Пусть пришлют на вокзал машину.
После ухода из столовой Чокаева и Мадера, а вслед за ними Каюма и Фюрста, разошлись все остальные.
От усталости Ахмат валился с ног. Ему хотелось одного: добраться до койки и заснуть до утра. Но в это время на кухню вбежал Асан.
- Орозов! - гаркнул он с порога. - Бросай все… Срочно собирайся. Поедешь сопровождать Чокаева. Ну, чего медлишь? Торопись!..
Орозов накинул шинель и вслед за Асаном быстро вышел на улицу. В берлинской больнице около 10 часов сознание больного прояснилось.
- Сестра, позовите ко мне доктора, - с трудом выговаривая каждое слово, произнес Чокаев. - Мне нужна и жена… Я должен ей передать что-то важное… Чрезвычайно важное… Пока не поздно, принесите хотя бы бумагу и чернила…
- Хорошо. Я сейчас все доложу доктору.
Сестра вышла из палаты. Чокаев попытался встать и подойти к телефону, но так ослаб, что сразу же отказался от своих намерений. Подложил под бока обе подушки и приготовился писать.
Пока еще не поздно, надо решить, кому оставить библиотеку и архивы. Каюму? Ни за что на свете. Карису или Кайгину? Жену никогда не интересовали мои уникумы. Она так и не поняла меня, мою цель, мои идеи… Боже мой, мои идеи! Что они будут значить без меня? Подобно гробу Магомета, я всегда находился меж двух магнитов и никогда надолго не был нужен ни англичанам, ни немцам. Никогда. Я всегда был у них в запасном кармане… Всю жизнь он жаждал власти, только власти. Но - увы! Так и не добился ее… В феврале восемнадцатого он бежал… Собственно, он и тогда не был у власти. Тогда вся "Кокандская автономия" не была у власти. Ни он, ни Иргаш… Он до сих пор помнит Иргаша, когда тот, ворвавшись в его кабинет, заорал: "Убирайся вон, Мустафа! Отныне править буду я!" Иргаш тоже сбежал и кончил жизнь, как скорпион…
… Сестра милосердия принесла бумагу и чернила. Но Мустафа не заметил ее. Он весь был во власти воспоминаний. Вспоминал первые месяцы своего пребывания в Берлине. Но и здесь ему мешали. И здесь нашелся свой Иргаш - его помощник Каюм. Очень недоволен был Каюм, когда начались переговоры с руководителями татарской эмиграции Шафи Алмазом и представителями азербайджанской эмиграции об объединении сил. Он уже тогда боялся остаться на втором плане. У Каюма - давние связи с гестапо. Против Чокаева он пустил в ход все… "Мустафа не способен, - заявлял он в Остминистерстве, - создать правительство…" "Мустафа - английский шпион", - докладывал он в СД. Но Каюм не мог самолично заявить: "Убирайся, Мустафа!", как это сделал Иргаш, - и поэтому строчил доносы по поводу неудач в комплектовании комитета и легиона. Причиной этих неудач являлись, по его мнению, прошлые связи Чокаева с английской разведкой. Каюм так и заявлял: "Чокаев преднамеренно тормозит дело активного использования туркестанских кадров против союзника Англии - Советской России". Единственно, чего не хотел допустить после своей смерти Чокаев, так это передачи власти Каюму. Заки Валиди, Канатбаев или кто другой, но не бездарный Каюм.
- Врач разрешил жене посетить вас. Что ей передать? - Чокаев очнулся от голоса сиделки.
- Мне нужен нотариус. Составить завещание…
Сестра удалилась…
К вечеру завещание было готово, и Мария Яковлевна унесла его с собой в гостиницу.
Ночью у него снова поднялась температура. Приближался кризис.
Сестра Эрна спешила со шприцем и камфарой в палату к Чокаеву, чтобы предупредить паралич сердца.
- Минутку, Эрна, - послышался голос Фрезе Луизы, - вас просят срочно к телефону.
- Это опять жена Чокаева? Пусть подождет. Чокаеву срочно нужен укол.
- Звонит мужчина, по важному делу.
- Возможно, муж. Не случилось ли что с сыном?
- Тревожный мужской голос. Я не узнала, кто.
Эрна заколебалась.
- Не волнуйтесь. Идите к телефону. Я заменю вас. Дайте шприц и камфару.
Эрна кинулась по коридору в ординаторскую. Дрожащими руками она схватила со стола трубку…
- Слушаю!
- Это сестра Эрна? - раздался в трубке незнакомый мужской голос.
- Да, да. Алло! Алло!
Телефон отключился.
ВКУС ВЛАСТИ
Раньше всех о смерти Чокаева узнал его ближайший помощник и личный враг Вали Каюм.
Поздно ночью в квартире Каюма раздался телефонный звонок. Женский голос устало произнес:
- Он ушел. Просите милости у Аллаха.
Весь остаток ночи изъеденное оспой лицо Мустафы Чокаева стояло перед Каюмом.
Волнение Каюма передалось и его жене.
- Кто звонил? - спросила она, приподнявшись на локте.
- Это не к нам. Кто-то перепутал номер…
- Не хитри, Вали.
- Спи, Рут… Спи… - Каюм тихо погладил жену по голове, поцеловал. И тут же встал с постели.
- Что с тобой происходит? Ты что-то скрываешь?
- Ну, начала фантазировать. Спи!
Но Каюму было не до сна. Как только начало светать, он принял душ и стоял под ним так долго, словно пытался смыть с себя все дурные мысли.
Надел новый черный костюм. Еще бы! Во время болезни Чокаева Каюм исполнял его обязанности. Теперь, когда президент мертв, перед Каюмом открываются такие широкие возможности.
Бессонная ночь на нем не отразилась, а принятый душ смыл ночные тревоги.
- Я попрошу тебя, дорогая, поторопиться. - Он посмотрел на часы. - У нас в распоряжении пятнадцать минут.
- Я не успею. Боже мой! Вечная спешка, вечная давка в электричке и метро.
- Скоро тебе, дорогая Рут, не придется толкаться в электричках и метро.
Рут удивленно глянула в лицо мужа:
- Вероятно, скоро меня будут возить шоферы фон Менде, а может быть, Розенберга или рейхсфюрера?.. - пошутила она невесело.
- Не смейся, дорогая. Пост Мустафы пока еще не занят.
- Пост Мустафы… Разве он отстранен?
- Старик сегодня ночью скончался.
- Значит, ночью звонили все-таки тебе?
- Тише, дорогая. Стены в Германии умеют подслушивать.
Рут насторожилась.
- Кто тебе звонил?
- Не все ли равно, кто? Важно, что Чокаева уже нет в живых. Но об этом никому ни слова! Ты поняла, Рут?
- Не совсем. Почему ты из смерти старца делаешь тайну?
- Я говорю тебе о ночном звонке.
- Вали! Ты меня пугаешь! Что это значит? Я не выдержу пыток гестапо. Святая Мария!
- Успокойся… Поступай, как я тебе советую и все будет хорошо. Ты собралась?
- Идем.
Расставшись с женой, Каюм медленно шагал к Нойенбургерштрассе. И чем ближе он подходил к комитету, тем тревожнее становилось у него на душе. А когда он поднимался по лестничной клетке в свой кабинет, его обуял самый настоящий страх.
"А что, если в Берлине уже известны обстоятельства смерти Чокаева? У всевидящего гестапо железные когти".
В кабинете Каюм долго не приступал к работе. Ждал звонка о смерти Чокаева из Остминистерства, от Ольшевского или от самого профессора фон Менде. Он ждал сообщений от сотрудников-казахов. Он ждал…
Скрипнула дверь. Каюм вздрогнул.