- Этого, видимо, было достаточно, чтобы заинтересоваться и самим инженером и исследовательскими работами, - сказал Леденев. Во всяком случае вы видели, что по тем бумагам, которые обнаружены у Бойко, можно судить о главном в предложении Кравченко.
- Да, - сокрушенно произнес директор, - там есть все или почти все, ведь разработка технологической схемы почти закончилась, осталась доводка второстепенных деталей. Еще немного, и мы хотели представить Кравченко к Государственной премии. С Москвою это согласовано.
- А остальные работники лаборатории? - спросил Корда.
- Они не имеют отношения к авторству, лишь помогали Андрею Тихоновичу.
- Кто знал о существе работ? - задал вопрос Юрий Алексеевич.
- Кроме самого Кравченко, конечно, еще заведующий лабораторией Александр Васильевич Горшков и его заместитель, инженер Травин.
- Инженер Травин? - спросил Леденев.
- Да. Михаил Петрович Травин. Весьма способный исследователь, талантливый инженер. А что?
- Да нет, ничего. Хотелось бы посмотреть этих людей…
- Они будут сейчас на планерке.
- Вот и отлично. С вашего разрешения, посидит здесь Юрий Алексеевич, - сказал Корда. - А затем оставьте всех троих, заведите какой-либо разговор. После этого пусть останется инженер Травин. Товарищ Леденев хочет задать ему несколько вопросов. Меня Травин должен знать в лицо, и поэтому незачем раньше времени колоть ему глаза тем, что его особой в связи с Мариной Бойко интересуется подобная организация.
Так и порешили.
Инженер Травин заметно нервничал.
Он вздрогнул, когда Юрий Алексеевич спросил его, знаком ли Михаил Петрович с Мариной Бойко, и с тех пор беспокойство не оставляло инженера.
- Да, - сказал он, - я был знаком с Мариной Бойко.
- И хорошо знакомы? - спросил Леденев.
Они беседовали в кабинете директора комбината вдвоем. Ружников любезно согласился предоставить его.
Инженер Травин на вопрос Юрия Алексеевича ответил не сразу.
- Видите ли, - начал он, - наше знакомство с Мариной… Как вам сказать… А, собственно говоря, на каком основании вы спрашиваете меня об этом?
Леденев улыбнулся:
- Извините, Михаил Петрович, вы правы. Я должен был представиться и объяснить существо дела, которое привело меня к вам. Я представитель прокуратуры области, из Каменогорска. К нам поступило заявление, анонимное, правда, будто с Мариной Бойко произошел не несчастный случай. Пишут о том, что она якобы покончила с собой…
- Покончила с собой?! - вскричал Травин. - Но ведь это же абсурд!
- Почему? - быстро спросил Леденев. - Почему вы так считаете?
Михаил Петрович опустил голову.
- Я любил ее, - тихо произнес он. - Я очень любил Марину. А она…
Наступило молчание.
Инженер Травин поднял голову.
- Я закурю, да? - спросил он, опустив руку в карман пиджака.
- Конечно, конечно, Михаил Петрович.
- Да, я любил Марину Бойко, готов сейчас сказать об этом, если мои признания помогут вам объяснить ее загадочную смерть.
- Загадочную?
- Вот именно. Я не верю в несчастный случай, не верю и в самоубийство. Марина слишком любила жизнь. Она многое любила, вот только меня…
- Но к вам она была более благосклонна, нежели к другим. Так, по крайней мере, утверждал Игорь Киселев.
- А, этот щелкопер и фанфарон… Пустой, самонадеянный павлин. Марина называла его "пан Спортсмен", а он радостно улыбался при этом, не понимая, что над ним издеваются.
- Расскажите о погибшей подробнее. Может быть, рассказ ваш наведет на какие-то размышления. Вы уже сделали довольно ответственное предположение. Ведь если не самоубийство и не несчастный случай, то остается только одно. И тогда возникает множество недоуменных вопросов. Словом, я внимательно слушаю вас, Михаил Петрович.
- Марина была необыкновенной женщиной. Не думайте, что я субъективен в силу своего чувства к ней. Об этом вам скажут все. Талантливый режиссер, обязательный человек, широкая натура, гостеприимная и умелая хозяйка, добрая и отзывчивая душа. Я хотел жениться на ней…
- Жениться?! - воскликнул Леденев.
- Да, жениться! - с вызовом ответил инженер. - Разве семья помеха для настоящей любви?
- Не знаю, - осторожно произнес Леденев. - Самому не доводилось попадать в подобное положение, а по чужому опыту судить не имею права.
- Вот именно, - горько сказал Михаил Петрович, - не имеете права. Вы порядочный человек, товарищ прокурор…
Он снова закурил.
- Марина сказала, что любит меня, но никогда не принесет зла другой женщине… Я уехал в командировку, а когда вернулся…
Инженер Травин опустил голову.
- Мы возвращались вместе, - напомнил Леденев.
Михаил Петрович недоуменно вгляделся в него.
- Сидели рядом в самолете…
- И у вас в руках был томик Сименона, - сказал Травин.
- Совершенно верно.
- Я достал такой же, уже здесь, сегодня.
"О смерти Марины он мог узнать еще позавчера, - подумал Юрий Алексеевич. - Мог ли я, находясь под впечатлением известия о гибели любимого человека, спокойно гоняться за книгой о приключениях комиссара Мегрэ?"
- Вам нравится детективная литература? - спросил он у Травина.
- Я собрал, пожалуй, все, что выходило в стране на русском языке, - несколько хвастливо сказал Михаил Петрович. - Есть кое-что и на английском.
- Значит, у вас имеются кое-какие навыки криминалиста, - улыбнулся Юрий Алексеевич. - Не скажете ли мне в таком случае, какие наблюдения, факты, может быть, нечто замеченное вами в поведении Бойко, словом, что вынуждает вас подозревать в этой истории преступление?
- Ну что вы, какой из меня криминалист… А тут даже и повода вроде нет, чтобы такое предположить. Я, знаете ли, исхожу из метода исключения. Марина - прекрасный пловец, не могла она утонуть в этой луже… Да и причин для самоубийства не было никаких. Мне хочется думать, что она, как и я, пошла бы ради нашей любви на все, но… Я взрослый человек, инженер-конструктор, всю жизнь имеющий дело с точными расчетами, и отдаю себе отчет в том, что Марина не бросилась бы ради меня куда угодно очертя голову.
- И все-таки, - спросил Леденев, - что заставляет вас предполагать убийство?
- Интуиция. Я не могу объяснить, почему пришла мне в голову подобная мысль. Правда, перед отъездом я замечал в Марине некое беспокойство, будто она ждала какой-то неприятности, боялась чего-то… Я даже сказал ей об этом. Она беззаботно, рассмеялась, мне показался искусственным этот смех, но мы оба только что пережили то самое объяснение, понятное дело, нервы у обоих были далеко не в порядке. Потом я уехал…
Их беседа продолжалась еще около часа и закончилась просьбой Леденева не рассказывать никому об этой встрече.
Едва Травин ушел, зазвонил телефон. Леденев подумал, что звонят директору, и трубку поднимать не стала Телефон позвонил-позвонил и угомонился. Юрий Алексеевич ждал, когда придет Корда, но того не было.
Вдруг щелкнуло в динамике селекторной связи, и голос Корды недовольно проворчал:
- Ты, Алексеич, что же трубку-то не берешь? Жду тебя в парткоме, этажом ниже. Заходи.
В парткоме начальник горотдела представил Леденева секретарю, коротко охарактеризовав Юрия Алексеевича: "Наш товарищ. Из Москвы".
Затем они перешли вдвоем в кабинет политического просвещения. Здесь было безлюдно, уютно, тихо.
- Ну, - сказал Алексей Николаевич, - как тебе пришелся инженер Травин?
- Он производит впечатление искреннего человека, - ответил Юрий Алексеевич. Но все это ничего не значит…
И подумав, добавил:
- Меня смущают его упорные заявления о том, что Марину Бойко убили. Если он причастен к этому делу, то зачем ему так усиленно подводить нас к мысли о совершенном преступлении? Нелогично это, Алеша.
- А не уловка ли это? Иногда нарочно поступают так, а следователь и мысли не допускает подобной… и ищет глубже, уходит в сторону. Но возможно, Травин догадывается, что нам известно о насильственной смерти Бойко… Тогда нет смысла туманить нам головы. Ничего у тебя не возникло подспудного при разговоре?
Леденев пожал плечами.
- Я записал наш разговор на пленку, в отделе ты можешь послушать его.
- Хорошо. А я побывал в лаборатории… Все у них по инструкции, безмятежность полная. Горшков абсолютно спокоен.
- А чего ему тревожиться, ежели не им переданы материалы?
- Ты уверен?
- Я ни в чем не уверен, пока не держу в руках факты. Может быть, надо искать четвертого?
- Четвертого?
- Ну да.
Юрий Алексеевич встал и посмотрел в окно.
- Иди-ка сюда! Быстро! - вскричал он.
Корда подбежал к окну.
- Смотри! Инженер Травин.
Они увидели, как Михаил Петрович быстрыми шагами, едва ли не бегом, выйдя из проходной комбината, пересек площадь, рванул на себя дверцу вишневых "жигулей".
Автомобиль резко взял с места и, набирая скорость, исчез за поворотом.
- Звони Горшкову, - сказал Юрий Алексеевич.
- Александр Васильевич? - спросил Корда. - Это опять я вас побеспокоил. Не могли бы вы пригласить к телефону инженера Травина. Да? А где же он? Так, так… Ну ладно. Хорошо, хорошо. Пока.
Начальник горотдела опустил на рычаг трубку.
- Михаил Петрович отпросился с работы. Сказал, что ему надо срочно отлучиться на пару часов.
Симпозиум на подмосковной даче
Залитый солнцем Казанский вокзал, казалось, снялся с насиженного места и перенесся в одну из далеких южных республик, поезда из которых он принимал уже несколько десятков лет.
Его просторные залы и перроны заполняли смуглые люди в халатах и тюбетейках, подходившие экспрессы высыпали из металлического нутра толпы пассажиров, нагруженных арбузами, дынями, решетчатыми ящиками с ранним виноградом, грушами, персиками и помидорами.
Человеческое месиво галдело на разных языках, суетилось, мельтешило у подножья высоченных стен щусевского творения, а сверху нещадно палило совсем не московское жаркое солнце.
И только там, откуда отходили электрички, было поспокойнее, потому как не наступил час пик, и москвичи еще не ринулись из раскаленных каменных джунглей под спасительную сень зеленого пригородного кольца.
Эти двое, молодые люди лет двадцати пяти или немногим больше, едва успели на голутвинскую электричку. Двери с шипением захлопнулись за их спинами.
- Пойдем в вагон, Валя? - спросил один из них товарища.
- Нет, Костик, мест достаточно, насидеться успеем, а так и покурим еще.
Электричка плавно отошла от перрона.
Валентин достал из кармана пачку сигарет "Кэмел" и протянул приятелю.
- Ого, - сказал Костя, - изволите курить американские?
- А что, - отозвался Валентин, - чай, мы в столице живем. Общаемся, так сказать, с загнивающим Западом в рамках принципов мирного сосуществования. Это не в твоем Павлограде…
- Павлодаре, - поправил Костя.
- Это один черт. Я б от такого "дара" отказался безоговорочно и бесповоротно, а ты вот…
- А что я? Теперь тоже в Москве. Отработал три года и вернулся.
- Хаммер! Так и надо!
- Как ты меня назвал?
- Хаммер. Молоток то есть, по-английски. Это у нас новое словечко появилось такое, в смысле молодец ты, Костя, понял там, у себя, в провинции, что пуп вселенной приходится на сей стольный град. Где будешь работать?
- Пока не решил, - уклончиво ответил Костя. - Есть несколько вариантов. Надо подумать.
- Можешь рассчитывать на меня. Правда, я сам еще пока числюсь по народному театру во Дворце культуры завода, но имею дело в телевидении, в документалке снял три сюжета, к "Мосфильму" подбираюсь. Кое-какие связи и в театрах есть.
- Да ты, Валя, молодец! - воскликнул Костя, - Или этот, как его, хаммер…
Приятели рассмеялись, бросили окурки и пошли вовнутрь посидеть, поболтать "за жизнь", за три года разлуки у обоих накопилось изрядное количество информации.
Встретились они случайно, около двух часов назад. Валентина Вигрдорчика, своего однокашника и в какой-то степени давнишнего приятеля по институту культуры Костя Колотов увидел на станции метро "Площадь Революции". После серии восторженных восклицаний и крепких ударов по спинам Валентин потащил Колотова на поверхность, усадил в летнем павильоне "Метрополя", заказал коньяк, боржоми и фрукты, а когда выпили по рюмке, предложил Косте отправиться с ним вместе в Удельное, к Сонечке Ромовой.
- Дача режиссера Ромова в Удельном стараниями Варвары Иосифовны не захирела, такие там собираются обществá, я тебе дам. Но мамы сегодня не будет, она греет кости в Пицунде. Соха проходит за хозяйку, значит, детский крик на лужайке обеспечен. Едем, не пожалеешь, дедуля!
Костя вспомнил Сонечку Ромову, миловидную, но бездарную дочь талантливого кинорежиссера, ее серые глубокие глаза, которые, что греха таить, не давали ему покоя целых два, а то и три курса, вспомнил он еще кое о чем, для вида поколебался, неудобно, мол, не приглашен, но Вигрдорчик был напорист и стоек, Костя согласился, они допили коньяк и отправились на Казанский вокзал.
- Кто будет из наших? - спросил Костя, когда электричка миновала станцию Панки.
- Из наших? - переспросил Вигрдорчик. - Соня будет, ты будешь, ну и ваш покорный слуга… Хватит?
- Не густо, - сказал Колотов.
- А ты хотел весь курс созвать?
- Весь - не весь… Послушай, Валя, а ты не слыхал о Вале Рахлееве?
- Валя в Сибирь умотал, работает режиссером музыкально-драматического, поставил современную оперетту, "Совкультура" его хвалила.
- А про Марину Бойко ничего не слышно?
- Кажется, она тоже в Сибири. Сибирь таперича, друг мой запечный, очинно модная штука стала. В народном театре Марина. С нею Соха Ромова вроде бы переписывается. У нее и спросишь.
- В Москве-то много наших?
- Кто был с пропиской, все остались сразу, либо в первый же год прикатили обратно. На радио есть ребята, кто в телевидение залез, кто самодеятельностью руководит, пристроились, подхалтуривают на стороне, обрастают связями, в Москве без них - труба дело. Ты, дед, на меня опирайся, я тебя пристрою, все будет оки-доки, не дрейфь. Да и у Сони через помершего папу есть связи, опять же Варвара Иосифовна к тебе благоволила, хотя и не дала карт-бланш на союз с дщерью, искала кого пофартовее…
- Я и не добивался этого, - недовольным тоном перебил его Костя. - И вообще эти пристраивания не по мне.
- Узнаю Василия Грязнова! - вскричал Вигрдорчик и хлопнул товарища по плечу. - Ты все тот же, Рыцарь Печального Образа. А все же на Соху виды ты имел, не отпирайся, сохнул ты по Сохе, сохнул, это факт!
Довольный каламбуром, он рассмеялся.
- Раздалась она, твоя бывшая пассия, кушать больно любит, но ума, способностей не прибавилось. Воткнули ее на студию Горького вторым режиссером, организатор она неплохой и папино имя умеет использовать по делу. Кентов у нее - половина Москвы, во всех сферах. Впрочем, сам увидишь. Уже Малаховка? Ну вот, и нам скоро выходить.
- Театр! Не говорите мне за театр, у меня от того слова несварение желудка. Слушай те сюда!
- Этот пижон - с одесской студии, привез свою картину про моряков на конкурс, - шепнул Валентин Косте и подлил ему в длинный узкий стакан виски "Баллантайн". - Работает под биндюжника, а вообще - серая личность.
- Что такое театр в наши дни? - продолжал тем временем киношник из Одессы. - Это тень отца Гамлета, не больше и не меньше. Она существует лишь для того, чтоб напоминать о том старом добром времени, давно минувшем в Лету, но не имеет никакого влияния на события современности. Собственно говоря, театр в том виде, в каком мы его помним, был всегда уделом узкого круга ценителей.
- А театр Эллады? - подбросил вопрос Вигрдорчик, незаметно подмигнув Косте, который до поры до времени молчал, не вмешивался в разговоры, будто не замечая поощрительных, ласковых взглядов молодой хозяйки.
- Ха! - сказал одессит. - Вы вспомнили за такую древность… Но этот ваш корректив только подтверждает мою мысль, ибо опять же свободные грэки, эти самые афинские и прочие грэки, таки относились к избранному слою, рабов на трагедии Эсхила не приглашали. И в Риме было так же.
- А народный театр Ренессанса? - опять вклинился Валентин. - Карнавалы, ярмарочные представления, величественные действа, принятые на вооружение католической церковью?
- Так то ж балаган! Я ж имею сказать за театр в его классическом обличье, про тот, что начинается с вешалки. Так вот он вже труп, его подвергают реанимации, но тщетно. Время театра прошло, поскольку исчез его зритель. Толпе или, так сказать, народу, нужно хлеба и зрелищ. Старая, как мир, истина. Ну, хлебом занимаются другие, а вот по части зрелищ - это, будьте ласковы, ко мне. Кино, кино и еще раз кино! Вот что нужно толпе. Дайте мне голливудскую смету и не ставьте редакторских рогаток, и я переверну мир!
- А он и так неплох, мир наш, - проговорил Костя. - Зачем же ставить его вверх ногами?
- А вы, простите, шо цэ такэ? Звидкиля будете? - прищурившись, спросил одессит.
- Режиссер, - ответил Костя.
- И что вы поставили, режиссер? "Носорога"? "Поворот винта"? "Вирджинию Вулф"? А, может быть, "Человека со стороны"?
- Этих пьес я не ставил.
- А что вы ставили?
- "Вишневый сад". "Сирано де Бержерак". "Десять дней, которые потрясли мир".
- Ха! А откуда вы изволите быть? С Малой Бронной? Из "Современника"? С театра на Таганке? Или, может быть, с театра на Лубянке?
Он захохотал.
- Костик учился с нами, - вмешалась в разговор Сонечка, - потом работал в Молодежном театре, в этом, как его… На целинных землях, в общем.
- Понятно, энтузиаст и землепроходец, значит, - успокаиваясь, проговорил одессит, - В провинции, оно, конечно, все по-другому смотрится…
- Костя теперь в Москве будет работать, - добавила Сонечка.
- Ну вот и ответ на все вопросы. Собственно, и спорить было не из чего. Рыба ищет где глубже, а человек, где рыба! Так у меня один герой, капитан траулера, изъясняется, здоровая у него философия.
- А у вас она, философия эта, гоже здоровая? - спросил Костя.
- Послушайте, салага, не надо со мной заводиться… Дядя Гоша этого совсем не любит.
- Мальчики, мальчики! - вскричала Сонечка Ромова. - Перестаньте спорить. Валя, налей мужчинам виски!
Режиссер повернулся к Сонечке.
- Выпить, оно, конечно, творческому человеку треба. И вот наш папа, простите меня, дорогая хозяюшка, он знал, что и толпе треба. Он дюже хорошо разумел за массовость искусства, добрэ усекал по части наших кинских дел.
Резкий, какой-то необычный, автомобильный сигнал заставил всех вздрогнуть.
- Это Дэйв! - воскликнула Сонечка. - А ведь говорил, что не сможет заехать, такой противный…