- Вот тебе чек, - отозвался Г. П. Ф.
- Благодарю. - Гость посмотрел на подпись, выписанную небольшими, с утолщениями, каллиграфически аккуратными буквами: "Г. П. Френд".
- Тебе не бывает тоскливо от всего этого? - неожиданно спросил посетитель, показывая рукой на корзину с письмами.
- Здесь много интересного. Много неожиданного.
- В один прекрасный день ты наживешь себе крупные неприятности. Взять хотя бы это письмо…
- Пустяки, - решительно возразил Г. П. Ф.
2
- Слушайте! - сказал Бризи Беллер, оглядывая свой оркестр. - Слушайте, мальчики, я знаю, он кошмарен, но совершенствуется. И еще - пусть даже он кошмарен. Но я уже говорил: его зовут Джордж Сеттинджер, маркиз Пестерн и Бэгот, и для рекламы он наш козырь номер один. Газетчики, не говоря уже о снобах, клюнут на такую приманку, посему одним своим именем он заработал себе выпивку за наш счет.
- Что дальше? - мрачно спросил барабанщик.
- Что дальше! Задай этот вопрос себе. Послушай, Сид, я связал тебя с оркестром решительно и навсегда. Я заплачу тебе полную ставку, как будто ты ее отработал.
- Не в том дело, - ответил барабанщик. - Я в дурацком положении: мое имя сползло в середину афиши праздничного концерта. Скажу прямо: не нравятся мне твои фокусы.
- Да послушай ты меня, Сид. Послушай, парень.
В афише ты остался, так? Я устрою для тебя сольный выход. Вытащу на сцену, поставлю рядом с собой и объявлю лично твой номер, понимаешь? Такого я никому не предлагал, парень. Это что - плохо? При таком повороте стоит ли переживать из-за того, что старый трутень в субботний вечер полчаса будет рвать себя на части в твоем углу?
- Напоминаю вам, - вмешался Карлос Ривера, - что вы говорите о джентльмене, который будет моим тестем.
- Хорошо, хорошо, хорошо. Полегче, Карлос, полегче, парень! Все чудесно, - пробормотал Беллер, и лицо его озарила знаменитая улыбка. - Все получается по высшему разряду. Все на мази, Карлос. И разве я не сказал, что он растет? Очень скоро он будет совсем неплох. Не лучше Сида, конечно, но, смех смехом, пикантен!
- Как скажешь, - буркнул пианист. - А что там насчет его собственного сочинения?
Беллер широко развел руки.
- Да, парочку слов об этом. У лорда Пестерна появилась идейка. Маленькая идейка по поводу вещицы, которую он сочинил.
- "Крепкий парень - крепкий стрелок", что ли? - спросил пианист и проиграл первую фразу в верхней тональности. - И что за идейка? - прибавил он без всякого выражения.
- Полегче, Хэппи. Этот пустячок, написанный его светлостью, станет небольшим хитом, когда мы его разогреем и преподнесем публике.
- Как скажешь.
- Так-то лучше. Я сделал оркестровку, и получилось недурно. А теперь - внимание. Мне кажется, лорду Пестерну хочется сыграть в этом номере соло. Итак, сначала он жарит один на барабанах, а потом вытаскивает пистолет.
- Бог в помощь! - лениво протянул барабанщик.
- Тут в луче прожектора на сцену выходит Карлос. Ты играешь, как сумасшедший, Карлос. Чтобы жарко стало. На пределе.
Ривера провел по волосам рукой.
- Прекрасно. А дальше что?
- По мысли лорда Пестерна, ты шпаришь на своем аккордеоне, словно взбесился. А когда уже дальше некуда, другой прожектор выхватывает из тьмы его, а он сидит в ковбойской шляпе среди барабанов, потом вскакивает, орет "Йипи-йи-ди", стреляет в тебя - и ты понарошку падаешь…
- Я не акробат…
- Ну ладно-ладно, ты падаешь, его светлость отбывает, а мы в качестве коды играем похоронный марш и свингуем так, чтобы зал качался. Я кладу Карлосу венок на грудь, и несколько официантов на носилках уносят павшего… Ну вот, - после небольшой паузы снова заговорил Беллер, - не утверждаю, что здесь много динамики, но задумка может сработать. Она сумасшедшая, а это хорошо.
- Ты сказал, - начал барабанщик, - что мы кончаем похоронным маршем. Я правильно понял?
- Играем его в манере Бризи Беллера, Сид.
- Все правильно, ребята, - вмешался пианист. - Заканчиваем трупом и приглушенными барабанами. В общем, устраиваем в "Метрономе" веселый вечерок.
- Я категорически не согласен, - заговорил Ривера. Он встал, само изящество в светло-сером костюме с широким розовым кантом. Плечи чуть ли не изогнуты кверху. Бронзовое лицо. Густые волосы убегают блестящими волнами со лба назад. Безукоризненные зубы, маленькие усики и большие глаза, к тому же высок ростом. - Идея мне нравится, привлекает меня. Чуть мрачновата, может быть, чуть старомодна, но в ней что-то есть. Однако я предлагаю небольшую поправку. Будет намного лучше, если по окончании соло лорда Пестерна револьвер вытаскиваю я и я стреляю в него. Его уносят, а я начинаю свое соло.
- Послушай, Карлос…
- Повторяю: намного лучше.
Пианист с издевкой засмеялся, оркестранты заухмылялись.
- Ты предложи это лорду Пестерну, - сказал барабанщик. - Он же собирается стать твоим тестем. Попробуй и посмотри, что получится.
- Я думаю, Карлос, мы сделаем так, как говорит он, - сказал Беллер. - Я думаю, именно так будет лучше.
Двое мужчин смотрели друг на друга. Капризное и лукавое выражение, казалось, наклеил на лицо Беллера какой-то изобретательный кукольник. Да и сам дирижер мало чем отличался от большой искусно сделанной куклы, на бледной резиновой физиономии которой хитроумный мастер нарисовал лишенные всякого выражения глаза с большой бесцветной радужной оболочкой и огромными зрачками. Когда Беллер, пританцовывая, расхаживал по сцене, его губы раздвигались сами собой, обнажая зубы, на полных щеках появлялись ямочки, а уголки глаз начинали лучиться морщинками. Час за часом он улыбался парам, медленно проплывавшим в танце мимо него, улыбался, кланялся, рассекал воздух своей дирижерской палочкой, извивался всем телом в такт мелодии и улыбался. От этой работы он обильно потел и время от времени протирал свое резиновое лицо белоснежным платком. И каждый вечер его мальчики в мягких рубашках и сидевших, как влитые, вечерних пиджаках с серебристыми лацканами и стальными пуговицами напрягали мышцы и легкие, повинуясь пляске его знаменитой крохотной эбонитовой палочки с хромированным наконечником, подаренной ему некоей титулованной особой. В "Метрономе" использовали хром на всю катушку - хромом отливали инструменты, наручные часы музыкантов держались на браслетах из хромированной стали, рояль был выкрашен тусклой алюминиевой краской, чтобы лучше читались на нем хромированные буквы названия оркестра "Бризи Беллер и Его Мальчики". А над музыкантами ритмично раскачивался хромированный маятник гигантского метронома, подсвеченного цветными лампочками. "Хи-ди-хо-ди-ох, - выстанывал Беллер. - Глумп-глумп, гиди-иди, ходи-ор-ду". За это и за то, как Беллер улыбался и дирижировал своим оркестром, хозяева "Метронома" платили ему триста фунтов в неделю, из которых он расплачивался с мальчиками. По условиям контракта он выступал с расширенным оркестром на благотворительных балах, а иногда ублажал танцевальной музыкой частных лиц. "Вечер был грандиозным, - говаривала эта публика, - играл Бризи Беллер" - и все такое. В своем мире Бризи знали многие.
Каждый из его мальчиков тоже имел имя. Каждого величали профессионалом. Бризи отбирал их с бесконечными муками. Каждый попал в оркестр благодаря омерзительному и исключительно трудному искусству поднимать страшный тарарам, известный как стиль Бризи Беллера, и тому, как он смотрелся за этим занятием. Каждый был сексапилен и вынослив. "Чем больше они похожи на тебя, тем лучше у тебя с ними получится", - так считал Бризи. С некоторыми своими музыкантами он готов был расстаться в любой момент, к примеру, со вторым и третьим саксофонами и контрабасом, но пианиста Хэппи Харта, барабанщика Сида Скелтона и аккордеониста Карлоса Риверу он ценил как музыкантов незаменимых. Бризи не покидала тревога, что в какой-нибудь черный день, еще до того, как его публика пресытится Хэппи, Сидом или Карлосом, один из них или все разом поссорятся с ним, им надоест у него играть или случится еще что-нибудь этакое - и они переметнутся в "Ройал Флаш Свингстерс", "Боунс Флэнаган энд Хиз Мерри Миксерс" или "Перси Персонэлитиз". Посему в отношениях с этой троицей Бризи соблюдал особую осторожность.
Сейчас его больше других беспокоил Карлос Ривера. Он был неподражаем. Его инструмент звучал, как орган. Помолвка Карлоса с Фелисите де Сюзе стала хорошей рекламой для Бризи и оркестра. Когда они впервые предстали вдвоем перед музыкантами, Карлос был на верху блаженства.
- Послушай, Карлос, - энергично напирал Бризи, - у меня появилась новая мысль. Что если мы поступим вот так! Пусть его светлость пальнет в тебя, коль ему хочется, но промажет. Понимаешь? На его лице удивление, он идет прямо на тебя, оттягивает затвор и палит, а ты знай себе наяриваешь свое соло и после каждого выстрела кто-нибудь из ребят делает вид, будто в него угодила пуля и выдает необычный звук, и пусть каждый выстрел служит сигналом смены тональности на шаг вниз. А ты, Карлос, только улыбаешься, крестишься, кланяешься с сардонической улыбочкой - и ноль внимания на его светлость. Ну как, мальчики?
- Ну и ну, - рассудительно отозвались мальчики.
- Это можно, - допустил Ривера.
- Лучше, если он под конец сам застрелится и с венком на груди мы вынесем со сцены вперед ногами его.
- А еще лучше, если до того его кто-нибудь прикончит, - мрачно заметил барабанщик.
- Или же он протягивает пистолет мне, я в него стреляю, а патронов в пистолете уже нет, лорд возвращается к барабанам, выбивает смешную дохлую дробь и на этом конец.
- Повторяю, - сказал Ривера, - это возможно. Не будем спорить и ссориться. Вероятно, мне нужно переговорить с лордом Пестерном самому.
- Замечательно! - выкрикнул Бризи и поднял вверх свою крошечную палочку. - Просто замечательно! Продолжаем, мальчики. Чего ждем? Разве нам что-нибудь не под силу? Где новая пьеса? Замечательно! Перед вами. Все довольны? Надулись. Поехали!
3
- Карлайл Уэйн, - говорил Эдуард Мэнкс, - было тридцать лет, но в ней сохранилось нечто детское, не в речи, ясной и уверенной, нет, - в ее взглядах и манере поведения. Ее быстрые движения чем-то напоминали мальчишеские. Еще у нее были длинные ноги, гибкие руки и прекрасное узкое лицо. Одежду она подбирала продуманно, выглядела в ней элегантно, но не слишком об этом заботилась, поэтому всегда казалась одетой хорошо, но по счастливой случайности, а не по умыслу. Она любила путешествовать, но не ради осмотра достопримечательностей, и удерживала в памяти точные, как карандашные зарисовки, незначительные подробности - официанта, группу моряков, женщину у книжного прилавка. Названия улиц и городов, где она встречала этих людей, часто проходили мимо ее внимания; дело в том что по-настоящему ее интересовали только люди. Люди обостряли ее зрение, вдобавок она была исключительно терпимым человеком.
- Ее дальний родственник, кузен, достопочтенный Эдуард Мэнкс, - прервала его Карлайл, - был театральным критиком. Он имел за плечами тридцать семь лет жизни, выглядел романтично, но не чересчур. В своей работе строил из себя грубияна, испытывая некоторые угрызения совести, ибо, несмотря на чрезмерный от природы темперамент, в глубине души он был сама любезность.
- Умолкни! - бросил Эдуард Мэнкс, поворачивая на Аксбридж-роуд.
- Немного сноб, он достаточно умело скрывал это обстоятельство под маской социальной неразборчивости. Он был не женат…
- …испытывая глубокое недоверие к тем женщинам, которые восхищались им…
- …и страх столкнуться с отказом тех, в которых не был вполне уверен.
- Ты проницательна, словно скальпель, - произнес Мэнкс без воодушевления.
- Из-за чего, вероятно, я и не замужем.
- Меня это не удивляет. И тем не менее я часто думал…
- Я умею ладить даже с ужасными мужчинами.
- Когда мы придумали эту игру, Лайла?
- В дешевые любовные романы? Не тогда ли, в поезде, которым возвращались после первых школьных каникул у дяди Джорджа? Он еще не был женат, значит, это происходило шестнадцать с лишним лет назад.
Фелисите исполнилось всего два года, когда тетя Сесиль вышла за дядю, а сейчас нашей красавице восемнадцать.
- Ты права - тогда. Я помню, ты начала словами: "Жил да был очень самодовольный мальчик с дурным характером, и звали его Эдуард Мэнкс. Его великовозрастный кузен, эксцентричный пэр…"
- Даже в те дни дядя Джордж привлекал всеобщее внимание, правда?
- Боже мой, конечно! Ты помнишь…
Обоим были хорошо знакомы случаи анекдотического поведения лорда Пестерна. Они вспомнили его первую ужасную ссору с женой, утонченной француженкой с поразительным хладнокровием, которая рано овдовела и осталась с маленькой дочерью на руках. Спустя три года после свадьбы лорд Пестерн стал приверженцем секты баптистов, пройдя обряд полного погружения в воду. Он пожелал заново, по-баптистски, крестить приемную дочь, для чего окунуть ее в ленивый, облюбованный угрями ручей, протекавший по его сельским владениям… После запрета жены дулся целый месяц, а потом без предупреждения отбыл на корабле в Индию, где немедленно поддался искушению изучить одну из самых суровых разновидностей йоги. Возвратившись в Англию, он провозгласил, что все на свете - мираж, и, тайком прокрадываясь в детскую, пытался заставить девочку принимать эзотерические позы, одновременно смотреть на собственный пупок и повторять: "Ом". Няня возражала, лорд Пестерн ее выгнал, а его жена вернула. Произошла крупная сцена.
- Ты знаешь, моя мама была при этом, - сказала Карлайл. - Ее считали любимой сестрой дяди Джорджа, но это никому не пошло на пользу. Между нею и тетей Сесиль состоялся напряженный разговор; няня в это время находилась в спальне, а дядя Джордж спустился по черной лестнице с Фелисите на руках, посадил ее в автомобиль и увез миль за тридцать в какой-то пансионат, оккупированный йогами. К поискам девочки привлекли полицию. Тетя Сесиль выдвинула против мужа обвинение в киднэпинге.
- Тогда-то имя кузена Джорджа впервые замелькало в заголовках на первых страницах газет, - заметил Эдуард.
- Второй раз - когда он присоединился к колонии нудистов.
- Верно. А третий - когда они чуть не развелись.
- Меня здесь не было, - сказал Карлайл.
- Ты всегда оказываешься далеко от места главных событий. Зато я всегда здесь - работяга-газетчик, которому на роду написано служить связующим звеном с заграницей, где ты чаще всего пребываешь. Ты помнишь, тогда лорда Пестерна захватила идея свободной любви, и он наприглашал в Клошмер множество весьма странных женщин. И в один прекрасный день кузина Сесиль, забрав с собой двенадцатилетнюю Фелисите, удалилась в "Герцогскую Заставу" и начала бракоразводный процесс. Но выяснилось, что кузен Джордж свободно любил только в мыслях - он просто-напросто бесплатно читал своим дамам бесчисленные лекции, а кончил тем, что выпроводил их всех и забыл об этой теме. Бракоразводный процесс был прекращен, но уже после того как адвокаты и судьи устроили оргию подпускания друг другу шпилек, а пресса полностью насытилась скандалом.
- Ты не думаешь, Нед, - спросила Карлайл, - что у него это наследственное?
- Ты намекаешь на безумие? Нет, все остальные Сеттинджеры как будто вполне здоровы. Я полагаю, кузен Джордж просто забавляется. Правда, довольно жестоким образом.
- Это успокаивает. В конце концов, я-то его родная племянница, а ты всего-навсего побочный отпрыск по женской линии.
- Ты смеешься надо мной, дорогая?
- Я хочу, чтобы ты просветил меня по поводу последних событий. Я получила несколько очень странных писем и телеграмм. Каковы намерения Фелисите? Собираешься ли ты жениться на ней?
- Черта с два, - с некоторым раздражением ответил Эдуард. - Этот план созрел в голове кузины Сесиль. Она предложила мне приют в "Герцогской Заставе", когда я лишился своей квартиры. Я прожил там три недели, прежде чем подыскал новое жилье, и, само собой разумеется, слегка приударял за Фе. Теперь мне кажется, что приглашение это - часть глубоко продуманной стратегии Сесиль. Ты ведь знаешь, она - француженка до мозга костей. Она, видимо, пыталась заключить что-то вроде тайного сговора с моей матушкой и, обсудив с ней придурь Фелисите, надеялась договориться о желательности совместных твердых действий двух старинных семейств. Все это ужасно напоминает Пруста. Моя матушка родилась в колониях и ничуть не симпатизирует Фелисите; она сохраняла присутствие духа и несгибаемое величие в продолжение всей беседы и в самом конце сообщила, что никогда не вмешивалась в мои дела и не стала бы вмешиваться, даже реши я жениться, к примеру, на секретарше из Общества за установление более тесных отношений с Советской Россией.
- Потрясло ли это тетю Силь?
- Она сделала вид, будто речь идет о шутке дурного тона.
- А что творится с самой Фелисите?
- Она совершенно запуталась в отношениях со своим кавалером. Не хотел тебе говорить этого, но он пренеприятнейший представитель такого сорта людей, которых ты едва ли встречала в своей жизни. Он блестит с головы до ног и зовется Карлосом Риверой.
- Не следует быть рабом предрассудков.
- Без сомнения, но скоро ты сама во всем убедишься. Страшно ревнив и утверждает, что происходит из старинной испано-американской семьи. Я не верю ни единому его слову, и, кажется, свои сомнения появились и у Фелисите.
- Не ты ли сообщил мне в письме, что он играет на аккордеоне?
- Да, в оркестре Бризи Беллера, в "Метрономе". Он выходит в луче прожектора и начинает раскачиваться. Кузен Джордж собирается заплатить Бризи баснословную сумму за разрешение поиграть у него на барабане. Через него Фелисите и познакомилась с Карлосом.
- Она в самом деле влюблена в него?
- Говорит, что безумно, но ее начинает смущать его ревнивость. Сам он не может с ней танцевать в "Метрономе", потому что находится на работе. Но если она приходит туда с кем-нибудь, он смотрит зверем поверх своего инструмента, а во время сольного номера подходит к ее столику на разведку. О том, где она бывает еще, он выведывает у собратьев-музыкантов. Похоже, все они - очень сплоченная корпорация. Будучи приемной дочерью кузена Джорджа, Фе, конечно, привыкла к сценам, но кажется тем не менее слегка обескураженной. Думается, кузина Сесиль после беседы с моей матушкой спросила Фелисите, не может ли та полюбить меня. Фе тут же позвонила, спросила, как я отношусь к болтовне ни о чем, и предложила вместе позавтракать. Мы так и поступили, а какой-то дурак сообщил об этом в газете. Прочитав заметку, Карлос проявил себя во всей красе. Заговорил о ножах и о том, как в его семействе поступают с женщинами, когда те проявляют легкомыслие.
- Фе - просто ослиха, - помолчав, изрекла Карлайл.
- Дорогая, каждое твое слово - золото.