Я находился на дворе уже целых двадцать минут, прежде чем увидел первого наружника. На пеньке сидел человек в пончо с переговорным устройством в руке. Я увидел его с расстояния футов в пятьдесят - все его внимание было сосредоточено на моей входной двери, свет из нее обрисовывал его силуэт: он сидел в позе сосредоточенного - хоть и не слишком - человека, похожий на охотника, подстерегающего в укрытии оленя. Судя по положению тела, на его обязанности было сообщить по переговорному устройству, как только кто-то появится.
Я пережил момент, когда мне очень хотелось пристрелить его. Подняв "люгер", я наставил его на темный шар головы, которую видел сквозь прицел, драматически освещенную сзади, и знал, что могу убить - и по закону, и по своему душевному состоянию. Не помню, когда еще я чувствовал себя так уверенно с оружием в руке, - собственно, прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в исступлении стрелял, и было это во Вьетнаме, во время неожиданной и отчаянной перестрелки, когда каждый расстреливал все патроны до конца и я, озверевший и ослепший от марихуаны, расстрелял всю обойму "магнума-357" в не понравившийся мне куст, откуда - в противоположность тому, что показывают в фильмах о войне, - не вылез человек с восточным лицом и потерянным, ошалелым взглядом, - просто куст разлетелся в щепы. Вот она, сила "магнума"!
Тогда мной владело опьянение боя в сочетании с немалой паникой (и марихуаной!), в общем-то ничем в моей жизни не объяснимое, а сейчас побуждение исходило из моего нутра, холодно рассчитанное и столь же властное, как желание отнести Киттредж в Бункер. Одним словом, я чувствовал себя злоумышленником, и мне это нравилось, и я испытывал гордость от того, что рука моя не дрожит. Так твердо я никогда не держал на учениях оружия. В то же время я знал, что неразумно убивать этого человека. Он наверняка не один. Я взорву ситуацию, которая мне еще непонятна. К тому же она не представлялась мне опасной - не в этих знакомых лесах, не сейчас. Ночь словно зависла в ожидании, как если бы мы оба - и наружник, и я - ждали, что произойдет дальше.
И я шагнул прочь от этого человека с переговорным устройством и продолжил обход дома. Я был уравновешен, хладнокровен, опасен для других и един с влажным ароматом окружавших меня вечнозеленых деревьев. В таком великолепном состоянии я, должно быть, проделал шагов пятьдесят по более широкому периметру, который себе наметил, а потом снова свернул к точке отсчета, но на этот раз не увидел никого ни у Лагеря, ни у какой-либо из дверей. Однако в следующий заход, продвигаясь к Кьюнарду, откуда спускается лесенка к скалистому шельфу, я обнаружил какое-то шевеление, которое могло указывать скорее на присутствие человека, чем на куст. Затем услышал, как шлепнул край пончо. Звук получился громкий, словно шлепнул парус на ветру. Еще один наружник.
Я с трудом мог его разглядеть. Чернота в черноте. Кьюнард, как я уже описал, этакой гусеницей тянулся над домом, чтобы оттуда можно было обозревать залив Блу-Хилл. И я затаился в черной непроглядной тени шельфа, под гусеницей. Шагни я вперед - и меня обнаружат. Поэтому я отступил еще дальше. Однако едва я передвинулся, как в Кьюнарде, нашей вытянутой гостиной, зажегся свет, и со своего места я увидел в большое окно голову и плечо мужчины, которого я знал, но не мог сразу назвать. Я мог, однако, поклясться, что это был полноценный представитель клана Лэнгли. Да, он был из наших.
Я вернулся в сарай, держась подальше от первого наружника. Я не испытывал большого страха за Киттредж. Этот посторонний в Кьюнарде, показавшийся мне при беглом взгляде знакомым, выглядел не столько грозным, сколько глубоко озабоченным. Я был до того в этом уверен, что положил "люгер" в ящик старого шкафа в кладовой, как если бы могли возникнуть осложнения, появись я с оружием в руке. Разведка, проведенная в лесу, хоть и дала противоречивые для моего эго результаты (хорошо было, что я ее провел, но дала она в конечном счете ничтожно мало), тем не менее пригасила мою тревогу. Я установил, кто мой визитер, - лицо его вдруг вошло в фокус. Это был ответственный сотрудник службы внутренней безопасности, и я его знал. Знал хорошо. Арни Розен. Рид Арнольд Розен. Пока я возвращался в дом, он перешел из Кью-нарда в мою Берлогу, и тут-то я его и застал: он сидел в моем любимом кресле и курил трубку. Рид Арнольд Розен, когда-то Арни, потом Нед, а теперь Рид, для друзей и коллег. Я, пожалуй, подходил под обе эти категории. Мы с Арни Розеном вместе прошли подготовку на Ферме и часто встречались после этого, став помощниками Проститутки. С тех пор прошло уже двадцать семь лет! Да, я знал Рида, и он знал меня. Просто в плане карьеры он преуспел больше, чем я.
Тем не менее я чуть не поддался порочному порыву и не назвал его, как раньше, Арни.
- Привет, Рид, - сказал я.
- Гарри, ты выглядишь что надо.
Я знал, что вовсе так не выгляжу.
- Я в ужасном виде, - сказал я, - но просто у нас в деревне сейчас мокро.
Он кивнул.
- Я был на улице немного раньше. - Это едва ли было заметно по его костюму с жилетом: английская шерсть и лондонский портной объединенными усилиями помогли ему не пострадать от сырости.
Если бы людскую родословную составляли так же тщательно, как собачью, наши лучшие представители (будь то шотландцы, ирландцы, украинцы, итальянцы или литовцы по происхождению) забыли бы о своей этнической принадлежности - на вид-то мы все одной породы. Мы такие, какими сделала нас профессиональная среда - американская разведка. Меня немного царапало то, что я, принадлежащий к неплохой псарне, в этот момент, когда моя профессиональная репутация оказалась подмоченной (не говоря уже о перепачканной грязью одежде), куда меньше походил на сотрудника нашей службы, чем Розен. Все в этом аккуратном человеке среднего роста, с коротко подстриженными седыми волосами, коротким острым носом и поджатой верхней губой (такое всегда было впечатление, что ее защемило между коронками передних зубов), - все, вплоть до очков в серебряной оправе, было в одной тональности с серым костюмом, сидевшим на нем, как цветы наперстянки сидят на стебле.
Тем не менее я был рад его видеть. Обнаружив, что мой инквизитор (чьего появления я, должно быть, ждал уже не один месяц) столь интеллигентный чиновник высокого ранга, как старина Нед Розен, я почувствовал себя - логики в таких вопросах лучше не искать - снова в форме.
- Получил кучу удовольствия, пробираясь в твои леса, - сказал он.
Как же он изменился к лучшему с тех давних дней! Когда мы проходили вместе подготовку, Розен не только принадлежал к братству "Фи Бета Каппа" Колумбийского университета, но еще и страдал аденоидами. Его интеллигентное произношение в нос утомляло до крайности. Компания не успевала сложиться, как его выбрасывали из нее - и так всякий раз.
Теперь он был женат на милой серой мышке-эпископалке, с которой у меня однажды было памятное свидание в Монтевидео, и явно немалому у нее научился. Гнусавость теперь воспринималась как манера говорить, свойственная высоким правительственным чинам.
- Да, - сказал он, - вид у тебя вымокший, да и я не сухой.
Однако согреться было чем.
- Ты звонил сегодня вечером Киттредж? - спросил я.
Он выждал паузу - скорее для проформы, чем из предосторожности.
- Насчет Хью Монтегю?
- Да.
- Я ей не звонил, Гарри. Я привез ей это известие.
- Когда?
- Некоторое время тому назад.
Должно быть, он приехал вскоре после того, как я позвонил из телефонной будки компании "Белл" на прибрежном шоссе. Значит, он был тут, когда я вернулся. Его люди с переговорными устройствами слышали, как я шел через лес, наверно, слышали и то, как стучали у меня от холода зубы, пока я старался найти ключ от двери. И он слышал их сообщения через эту кнопочку, которая была у него в ухе.
Я наклонился, чтобы помешать дрова в камине, и смог удостовериться - да, в правом ухе у него виднелась коричневатая затычка.
- Что же ты тут делал с тех пор, как приехал? - спросил я.
- Пытался думать.
- Где?
- Ну, по большей части… в одной из спален для гостей. - Он пыхнул трубкой.
- Это твои придворные дамы там, на дворе?
- Будем надеяться.
- Я насчитал двоих.
- Собственно, наших там, - сказал Рид, - трое.
- И все ради меня?
- Гарри, это сложная история.
- Почему ты не предложишь им войти внутрь? - спросил я. - У нас есть еще комнаты для гостей.
Он отрицательно покачал головой.
- Мои люди, - сказал он, - привыкли ждать.
- Ждешь еще кого-то?
- Гарри, не будем играть в пинг-понг. Мне надо обсудить ситуацию, которая вышла из-под контроля.
Это означало, что никто в Лэнгли не знал, что делать дальше.
Круг, который я совершил с "люгером" в руке, еще оказывал на меня успокаивающее воздействие. Я чувствовал, как ко мне возвращается разум. Явная, неприкрытая опасность, несомненно, излечивала от всех идиотизмов, рожденных мозгом в ночи.
- Нед, - спросил я, - не хочешь выпить?
- Вы держите "Гленливет"?
- Держим.
Он вздумал порассуждать о достоинствах данного виски. Это раздражало. У меня не было ни малейшего желания слушать перепевы того, что он узнал однажды летом во время автомобильной поездки по Шотландии и ее винокуренным заводам со своей серой мышкой - шотландской невестой. Я извлек бутылку из шкафа в Берлоге и налил ему "Гленливета" безо всего - пошел он ко всем чертям, если после своих восторгов хотел бы выпить его со льдом. Затем я спросил:
- С какой целью ты здесь?
Я видел, что ему хотелось еще немного понаслаждаться теплом огня и виски.
- Да, - сказал он, - надо переходить к этому.
- Я считаю за честь то, что прислали тебя, - сказал я ему.
- А я могу утром лишиться чести, - сказал он в ответ. - Поездка сюда - моя затея.
- Без разрешения?
- Не вполне. Видишь ли, я хотел приехать побыстрее.
- Ну, не будем играть в пинг-понг, - сказал я, - хорошо?
Не в характере Розена было не прикрыть свой уязвимый зад: никто лучше его не знал, что мы - самая бумаголюбящая бюрократия на свете. Поэтому порой мы уделяем немало внимания тому, чтобы получить нужную бумажку. Как-то лучше мы себя чувствуем, когда неправомерные акции зафиксированы на кусочке бумаги. Если время от времени мы вынуждены действовать без программы, статуса, директивы, памятной записки или приказа президента о расследовании, - мы чувствуем себя голыми. У Розена не было бумажки.
- Я надеюсь, ты готов, - сказал он.
- Можешь начинать, - сказал я.
В знак согласия он выдал улыбку. А поскольку при этом он не выпустил трубки изо рта, получилась гримаса.
- Сообщила ли Киттредж, - осведомился он, - какие-либо подробности о том, что она слышала относительно Проститутки?
- Боюсь, моя жена сейчас не в себе.
- Проститутка, - сказал Розен, - покинул свой дом три дня назад и уплыл один на своем катере, что, как тебе известно, не является для него необычным. Он гордился умением править катером, невзирая на свою увечность. Но он не вернулся. Сегодня утром береговая охрана обнаружила дрейфовавший катер, проверила по регистрационному номеру, кому он принадлежит, и позвонила нам. Можешь такому поверить? В документе на катер в графе "Ближайшие родственники" был указан номер телефона отдела кадров Лэнгли! Тем временем на отмель в Чесапикском заливе вынесло значительно уже подпорченный труп мужчины. Была оповещена береговая охрана, и мои люди вскоре приехали туда. Сегодня перед самым обедом.
- Насколько я понимаю, вы называете это самоубийством.
- По всей вероятности, именно так и назовем. По счастью, пресса решила не давать ничего, кроме некролога.
- А это - убийство?
- Не могу сказать. Пока еще - нет.
- А как ты сюда добрался? - спросил я. - Летел до аэропорта Бар-Харбора?
- На своем самолете. Я добавил лицензию на пилотирование к небольшому набору моих достоинств.
- О тебе всегда узнаешь что-то новое, Рид.
Моя похвала может вам показаться не лишенной подковырки, он, однако, не сумел скрыть своего удовольствия. Однажды, после того как Ричард Хелмс вытащил несколько наименее аппетитных каштанов Хью Монтегю из огня расследования, проводимого комиссией конгресса, Проститутка, сознавая свой долг перед ним, поспешил сделать директору ЦРУ увесистый комплимент. "Как точно дана вам фамилия, Дик, - сказал Проститутка. - Вы проводите в гавань под страшнейшим ветром одно суденышко за другим".
Мне это показалось перебором, а Хелмс, всегда смотревший в точку, словно целился ледорубом, и, безусловно, относившийся настороженно к Проститутке, не выдержал и расплылся от такой оценки. Проститутка же потом заметил: "Можешь не сомневаться, Гарри, человек, занимающий высокий пост, никогда не спускается на землю в своем тщеславии".
Поэтому и я решил поставить Розена на автоматический прикорм. Я задумал подловить его, пока он будет жевать.
- А в полете сюда, - осведомился я, - ты не останавливался в Бате, штат Мэн, нет?
Он даже вынул трубку изо рта.
- Безусловно, нет. - Помолчал. - Должен сказать, - добавил он, - эта мысль приходила мне в голову. Мы занялись твоей приятельницей Хлоей.
- Значит, это ФБР нанесло ей визит сегодня ночью?
- От нас это не исходило.
- А как насчет военной разведки?
- То же самое. Могу поклясться.
- Кто же тогда перевернул все вверх дном в ее трейлере?
- Что? - Похоже, он был в самом деле удивлен.
- Она позвонила мне. В панике. Судя по ее описанию, была проделана тщательная, оскорбительная, высокопрофессиональная работа.
- Я в растерянности.
- А почему она тебя интересует? - спросил я.
- Я не уверен, что она меня интересует. А она имеет какое-то отношение?
- Нет, если говорить о моей так называемой "приятельнице Хлое" - давай держаться фактов. Я иногда пью с ней кофе, когда проезжаю через Бат. Мы с Хлоей не делим плотских удовольствий. Ни в какой мере. Но, Нед, мне хотелось бы знать… - Да, "Гленливет" (после "Бушмиллз", после "люгера") оказывал на меня неожиданное действие: доброе виски придало мне запальчивости. - Так вот, скажи мне, дружище, какое, черт подери, Хлоя может иметь отношение к чему бы то ни было? Она же простая официантка.
- Возможно, да, а возможно, и нет.
Я немного поздно пошел в обход буйка.
- Может, вы, любители оперы, подслушивали телефон в моей Берлоге? Она действительно звонила мне сегодня вечером. Ну и что?
Он умиротворяюще поднял руку. Я понял, что чересчур распалился. Не чувствовалось ли в моем голосе сознания вины?
- Умерь свой пыл, Гарри, - сказал он, - умерь. Скорее всего твой разговор с Хлоей в том или ином месте записан на пленку. У меня просто не было возможности к тебе подключиться. Да и не было желания, - добавил он. - Я приехал сюда не за тем, чтобы разложить тебя на столе и вытащить ректоскоп.
- Хотя ты не возражал бы так провести разговор, чтоб это было зондажом в глубину.
- Я предпочел бы провести его на равных.
- Знаешь, что сидит сейчас у меня в мозгу? - спросил я.
- Небожители.
Розен показал, насколько все-таки мы были неравны.
- Рид, - сказал я, - я мало что знаю о Небожителях.
- Сам по себе не знаешь, это верно. - Мы оба понимали: многое из того, что казалось мне не имеющим значения, могло быть подарком для него. Он допил свое виски и протянул мне стакан. - Налей мне еще немного этого великолепного шотландского виски, - сказал он, - и я надену их юбочку.
Я изобразил улыбку. Потребовалось немалое усилие, чтобы сладить со страстями, управлявшими мускулами моего рта.
- Это была для тебя дьявольски хорошая возможность, - сказал он. - Поверишь или нет, это дьявольски хорошая возможность и для меня.
Ну вот теперь мы говорили на одном языке. Он наверняка имел представление о том, сколько документов я вынес из Лэнгли. Меня так и подмывало сказать, что такое мое поведение оказалось не слишком обременительно для этого закомплексованного малого - моего сознания. По правде говоря, поразительно. Хотя, наверно, наступит день, когда мне придется расплатиться по счетам - я буквально ждал этой возможности. "Я мог бы многое порассказать тебе, Нед, - чуть не сказал я ему тогда, - что я в связи с этим чувствую: я чувствую, что прав".
Но я молчал. Розен сказал:
- Гарри, ты многие годы был бешеный, как кипящая вода. Возможно, на то была причина. Когда брак разрушается, по-моему, надо сказать: "Не судите. Только Бог может соразмерить вину". Все мы женаты на управлении. Если ты готов пойти на разрыв, не мне тебя судить. Не тебя. В течение нескольких лет ты вел работу, за которую нам всем стыдно. Так смело и так отлично все проворачивал.
Я постарался скрыть, какое удовольствие я неожиданно почувствовал. "Смело и отлично" - эти слова привели меня в лихорадочное возбуждение. Я ведь ничуть не менее тщеславен, чем высокопоставленный чиновник.
А Розен продолжал:
- Скажу тебе по секрету, сколько бы ты ни вынес документов - а как я понимаю, у нас теперь довольно точное представление о твоих набегах, - все равно, дружище, - голос его никогда еще не звенел так, - даю слово, грехи твои простимы.
Тем самым он в своей особой манере предлагал мне помочь ему. На протяжении лет Розен наверняка снабжал Проститутку немалым количеством материалов, которые служба внутренней безопасности предпочла бы хранить у себя. Простимые прегрешения все время случались. Информация просачивалась в щели между Госдепартаментом и нами. Министерством обороны и нами, Советом национальной безопасности - да, особенно СНБ - и нами - мы были просто добрыми американцами, вложившими свое достояние в дырявые акции.
А вот смертельные грехи - это уже другой разговор. Смертельный грех - передавать папирусы советским службам, это несравнимо менее забавно. Хотя Розен не мог быть абсолютно уверен в том, что я нахожусь на низшей ступени простимо-смертельных грехов, что речь может идти об отставке, а не о том, чтобы также (или) предать меня суду и уволить. Ему, безусловно, требовалась моя помощь. Вопросы, возникающие в связи со смертью Хью Монтегю, будут иметь куда большее значение, чем любые мои проделки.
Пожалуй, это и к лучшему, что говорить мне придется с Недом, а не с каким-нибудь высокопоставленным гориллой из службы безопасности, который понятия не имеет о том, сколько поколений Хаббардов способствовали созданию милой непритязательной Крепости.