Мюллер слушал внимательно, даже перестал курить. Понизив голос почти до шепота, я перешел к главному:
- Теперь остается одна возможность: поехать в Пфарверфен, найти врача и в беседе с ним добыть нужные сведения о Раевском.
Так, случайно пришедшая в голову фамилия, успешно использованная в беседе со священником, пригодилась и для прикрытия истинных целей поездки Мюллера.
- Советское командование, - продолжал я, - считает излишним придавать официальный характер выяснению судьбы Раевского. Отсюда и просьба к вам выполнить поручение частным образом. Я уже не говорю о полной компенсации расходов, о вознаграждении за труды. Вы согласны?
- Что ж, - сказал он, - остается уточнить подробности.
- С подробностями можно не спешить, - успокоил его я. - Берите отпуск, готовьтесь, а перед самым отъездом встретимся. Начиная с завтрашнего дня, я ежедневно с десяти вечера буду ждать вас в машине у часовни на берегу Дуная. Постарайтесь подойти так, чтобы вас никто не заметил. Не желательно попадать на язык всевозможным сплетникам и болтунам. Надеюсь, вы поняли меня правильно и разделяете эту мысль?
- Конечно. Не беспокойтесь, я сделаю так, что меня никто не увидит.
- Тогда до встречи.
- Спокойной ночи.
Я проводил его до калитки сада, и он растворился в темноте.
Через час мне доложили, что Мюллер, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь возвратился к себе домой.
Утром я снова пошел к тюрьме, но теперь уже только для того, чтобы хоть издали показаться Мюллеру. Я полагал, что даже немая связь будет держать его мысли и поведение в необходимом мне направлении.
На третий день он явился в назначенное место, готовый двинуться в путь.
- Итак, если вы помните, - сказал я, как только он сел в машину, - начинать придется с выяснения фамилии врача городской больницы, арестованного в 1935 году за монархическую деятельность. Вокруг этого не следует поднимать шумихи.
Мюллер посмотрел на меня и усмехнулся:
- Я понимаю…
- Постарайтесь отыскать старожила, - тихо говорил я, - швейцара, санитара или даже дворника больницы, и все интересующие нас с вами вопросы выяснить через них. Врач в небольшом городке всем известен и разузнать о нем не так трудно. Если найдутся любопытные, которые заинтересуются целями розыска врача, объясните, что в 1935 году он отбывал наказание в тюрьме Штайн, где вы работали дворником и оказывали ему услуги. Теперь же, прибыв в Пфарверфен проездом, решили встретиться с ним, но, как это часто бывает, из-за давности забыли его фамилию.
Мюллер согласно кивнул головой. Мы ехали мимо большого сада. Сквозь ветви пробивался призрачный свет. Густая трава была в лунных пятнах, в ней то вспыхивали, то гасли огоньки светлячков.
- Если удастся найти врача, - заканчивал я свое напутствие, - расскажите ему о Раевском то же, что слышали от меня, подробно расспросите, что он о нем помнит. Если же врача не окажется в городе, то хотя бы узнайте его фамилию. Это важно для дальнейшего выяснения судьбы Раевского.
Мы подъезжали к вокзалу. Убедившись в том, что Мюллер усвоил задачу, я высадил его возле густого кустарника. Попрощавшись со мной, он вышел из тени.
Ровно через полчаса после нашей, беседы, в глубокую полночь, наблюдая за перроном вокзала, я видел, как Мюллер вошел в вагон поезда, уходящего из Кремса на юго-запад к Пфарверфену. За плечами у Мюллера горбился рюкзак- неотъемлемая принадлежность туриста.
"Счастливого возвращения, старик", - шептал я вслед уходящему поезду.
Хвост поезда растаял в темноте, и мне почему-то стало грустно. Я даже подумал о том, что не стоило водить старика вокруг пальца. Взять и прямо сказать: вот три фамилии, за одной из них скрывается враг, надо разоблачить его, помоги!
Но я не имел на это права, хотя считал старика вполне надежным. Предположение еще не есть полная уверенность. А тайна до поры всегда должна оставаться тайной.
С отъездом Мюллера я снова переживал чувство ответственности за человека, направленного в стан врага с миссией специального назначения. Все ли я продумал, все ли предусмотрел? Может быть, мало убеждал его в соблюдении осторожности, не отработал линию поведения на случай задержания полицией?
И почему-то казалось, что если бы я отправлял его не тогда, а вот сейчас, в эту минуту, то все было бы по-иному, не возникло б причин для столь острого беспокойства.
Но теперь мне оставалось только запасаться терпением.
Позвонив Федчуку из комендатуры и услыхав его голос, я сразу почувствовал, что он хорошо понимал мое состояние и во всем со мной соглашался.
После разговора с Федчуком я бросился в постель и мгновенно уснул. Спал я очень долго и отлично отдохнул.
А на вторые сутки вернулся Мюллер. Будто нарочно, шел он медленной, усталой походкой, постоял около лестницы, задержался в передней и, наконец, затлел в комнату.
Я давно приучил себя к подобным испытаниям нервов и терпеливо ждал, что он скажет.
- Его там нет. Он повешен, - скупо доложил Мюллер.
- Кто? Раевский? - будто не понимая, огорчился я.
- Да этот врач - Брунер Вальтер. Так что полная неудача.
Старик полностью оправдал мои надежды.
- Как мне удалось разузнать, - продолжал он, - их всех взяли сразу - врача и двух учителей. Но Брунер успел принять яд и около месяца пролежал в больнице. Потом был суд, и всех их повесили. Где-то недалеко от Пфарверфена проживает его жена, а в Вене сын Генрих, который совсем недавно женился, выбрав себе невесту не по вкусу матери, поэтому они находятся в ссоре.
Рассказав все это, не переводя дыхания, Мюллер помялся, затем подошел ближе к столу и положил на краешек пачку шиллингов.
- Деньги, что вы мне дали, полностью возвращаю, - твердо сказал он. - Ведь я вам ничем не помог…
- Нет, нет, господин Мюллер, - возразил я, - вы и без того оказали нам весьма большие услуги. Даже привезенное вами известие о том, что Брунера нет в живых, для нас является важным. Мы, попросту говоря, теперь выбросим его из головы и примемся за поиски других лиц, осведомленных о судьбе Раевского.
Я подошел к столу, взял пачку шиллингов и решительно возвратив их Мюллеру:
- Деньги, пожалуйста, возьмите. Они вам пригодятся. Мы не можем допустить, чтобы на подобные цели расходовались ваши личные сбережения.
- Вы считаете, что так будет справедливо?
- Справедливо и честно. К тому же, если вы помните, я предупреждал вас о возможности такого исхода и не строил иллюзий насчет ожидаемых результатов. Для нас это не единственная возможность. Мы ищем других лиц, знавших Раевского, и найдем их. На это отпущены специальные средства.
- Я думал, может быть… сын или жена Брунера… Он мог писать им перед казнью.
- Надеюсь, вы к ним не обращались. Как же вы все разузнали?
- От садовника старой больницы. Он хорошо знал врача и его семью. Я сказал ему, что лечил у него своего сына.
Я подошел к Мюллеру, не сводя с него испытующего взгляда:
- Теперь, господин Мюллер, я хочу вас предупредить, что розыски Раевского, по-видимому, получили некоторую огласку и могли стать достоянием жандармерии и полиции. Поэтому прошу вас, в интересах своей же безопасности, не предпринимать никаких мер к поискам лиц, могущих дать сведения о нем. Внушите себе, что мы с вами никогда не встречались и не знаем друг друга. Это одинаково выгодно для обеих сторон.
- А если опять понадобится моя помощь?
- Тогда мы найдем вас и честно скажем, что от вас требуется.
- Спасибо, - сказал он. Было заметно, что эти слова подействовали на него ободряюще.
- Спасибо и вам.
Говоря это, я крепко пожал ему руку и обнял за плечи. И я расстался с этим замечательным стариком, так и, не узнавшим, какую огромную услугу оказал он советской контрразведке.
Вернувшись в Вену, я составил отчет о проделанной работе и почувствовал себя на первых порах даже сконфуженным: все, сделанное за минувшие шестнадцать дней, заполненных до предела непрерывным трудом, горькими разочарованиями и, наконец, радостями, уместилось всего на одной страничке. Но зато теперь было установлено, что обширные сведения о советских оккупационных войсках в Австрии, переданные американской разведке в донесении за номером 63, добыты через сеть агентов, проживающим в Вене, резидентом этой разведки Генрихом Брунером.
Подписав отчет и подколов к нему необходимые документы, я поспешил к Федчуку доложить о результатах работы. Встретил он меня очень радушно, осведомился о самочувствии, о семье и, не высказав упреков за медлительность, углубился в чтение отчета.
- Что ж, - сказал Федчук, - работа проделана большая.
Потом поинтересовался магнитофонной лентой.
- Давайте прослушаем запись, - предложил он.
В соседней комнате, куда мы с ним перешли, стоял наготове магнитофон. Установив ленту, он включил штепсель в розетку, завертелся диск. Послышалось легкое шипенье, и зазвучал слабый голос священника Ладенбаха.
"Раевский… в конце тридцать пятого… Так, вот, начнем с сентября, даже c августа… В октябре только три: Зандиг Франц, Брунер Вальтер, Мориц Вольфганг… Я, кажется, не вполне удовлетворил вас…".
Остальное нас не интересовало, - мягким движением руки Федчук выключил магнитофон.
- Что ж будем делать дальше?
Федчук смотрел мне прямо в глаза. Я ждал подобный вопрос и ответил на него, не задумываясь:
- Брунер - опытный и опасный враг, с большими связями в нашей зоне. Если мы предоставим ему возможность оставаться на свободе, то он еще принесет нам много неприятностей. Поэтому я за его арест, за ликвидацию всей группы.
Федчук на мгновенье задумался:
- Вот что, - сказал он, - проверьте, не значится ли Брунер в нашем архиве. Возможно, он уже попадал в поле нашего зрения. Думайте и об аресте, но одновременно не пренебрегайте сбором дополнительных доказательств. Такого врага преступно держать на свободе, и я буду вас торопить. - Потом добавил: - Ваши наметки верны, но не забегайте вперед. Давайте вместе будем анализировать и думать, как дальше вести дело…
После этого разговора я отправился в архив.
- А что еще о нем у вас есть, кроме имени и фамилии? - услышал я пискливый голосок Тони, заведывавшей архивом.
- Ах, - ответил я, - зачем все эти расспросы? Все равна у вас пусто…
Но тут увидел в руках у Тони тонкую белую папку. Нетерпеливо выхватив ее, перевернул обложку и еле удержался на ногах.
Не помню, как я скатился с лестницы и ворвался в кабинет Федчука.
- Он! - почти кричал я, потрясая папкой. - Он! В нашем архиве!
- Вот и хорошо, - cпокойно сказал Федчук. - Я очень рад. Изучите эти материалы, все как следует продумайте, а вечером прошу ко мне. Подумаем вместе.
С трепетом перевернул я обложку папки и углубился в чтение. Австрийка, называвшая себя соседкой и прислугой Брунера в период его учебы в Венской торговой школе, несколько лет назад посетила Центральную военную комендатуру в Вене и передала советским властям следующее письменное сообщение:
"…В 1946-48 годах по соседству с нами проживал студент Венской торговой школы Брунер Генрих, 1918 года рождения, уроженец города Пфарверфен, близ Зальцбурга, который шпионил против русских. Это мне удалось выяснить благодаря тому, что я производила уборку в его квартире.
Зайдя к Брунеру во время его отсутствия, я увидела в углу комнаты, под вешалкой, радиоаппарат с антенной. Больше этой аппаратуры я никогда у него не замечала, хотя была уверена, что он продолжал хранить ее у себя, так как никуда из дома не выносил.
Судя по тому, как он живет и даже покупает дорогие наряды, нигде не работая, я уверена, что он продолжает шпионить за деньги, которые ему дает запад…".
Из других имевшихся в деле документов было видно, что с этой женщиной, а затем и с ее мужем, состоялось еще несколько встреч. По просьбе нашего работника они посетили Брунера на новой его квартире, обрисовали обстановку, в которой он теперь жил, достали и передали нам его фотографию, которая имелась при деле и несколько поздравительных, почтовых открыток от Брунера, написанных его рукой.
А вот и фотография Генриха Брунера. Через пенсне с цепочкой на меня смотрел человек с маленьким лицом и гладкими темными волосами, аккуратно расчесанными на пробор. Смотрел презрительно и нагло. Уже по одной фотографии я почувствовал, что взять его будет нелегко - такой к себе близко не подпустит.
Располагая теперь образцом почерка Брунера, я положил перед собой листы донесения № 63, на которых имелись его рукописные пометки и поздравительные открытки. При первом же сличении обнаружил поразительное сходство отдельных букв. Однако я решил не делать поспешных выводов и подготовил материал для проведения специальной графической экспертизы в Москве.
Вечером, как мне было приказано, я отправился к Федчуку. Он тщательно перечитал все материалы, задержав взгляд на постановлении о сдаче дела в архив. В его глазах мелькнул огонек негодования, но он тотчас же поборол себя и спросил:
- А вы не сомневаетесь в положительном заключении будущей экспертизы?
- Нисколько, - с уверенностью ответил я. Взгляните хотя бы на те буквы, которые я взял в кружок. Почерк на открытках и на листах донесения определенно принадлежит одному и тому же лицу.
- Верно, - согласился Федчук. - Сходство большое, но выводы сделаем после заключения экспертизы. Теперь же советую вам заняться разведкой. Изъятие Брунера должно пройти внезапно, абсолютно тихо и без всяких последствий в прессе. Помните, что остаются парикмахеры и девушки из кафе…
- А если связаться с заявителями, - предложил я, - и побеседовать с ними?
- Вот этого делать я как раз не советую. Прошло много лет, старые соседи снова могут сдружиться, и тогда Брунер сразу же получит сигнал об опасности. Но проверить, живут ли они на старом месте, нужно. Может быть, после ареста Брунера мы их допросим.
- Разрешите взглянуть на Брунера хотя бы на улице? - рискнул спросить я.
- Это тоже надо предусмотреть, - неожиданно согласился Федчук. Но очень, очень осторожно. Возможно американцам стало известно о потере портфеля. Привлечь их внимание, насторожить - значит, провалить дело.
К себе я возвращался в приподнятом настроении. Из тиши кабинетов сражение начинало вырываться на улицу. И уже от одного этого сильнее билось сердце…
Однако дома это настроение быстро улетучилось. Едва я переступил порог квартиры, как дремавшая над книгой Ольга с явным недовольством проговорила:
- Сейчас уже четыре утра, а мы еще с вечера собирались сходить в кино… Послушай, так всю жизнь будет продолжаться?
Я попытался весело улыбнуться:
- Конечно, моя дорогая. Не сердись, но будет.
Оказывается, пока я рылся в бумагах в Штайне, а затем анализировал полученные материалы и составлял план, в Доме офицеров побывали Ленинградская эстрада с участием Клавдии Шульженко и Воронежский хор. А в кино показывали фильмы, название которых я даже не слышал. Состоялся выезд за город. Кто-то из знакомых уехал отдыхать в Сочи. Кто-то женился и ждал нас к себе на свадьбу… Обо всем этом единым духом выпалила Ольга.
- Знаешь что, - сказал я, - давай с утра в машину и за город, в лес, на озеро. А когда вернемся, пойдем в кино.
- С утра? Так ведь уже утро. А ты еще не отдыхал.
Я тут же позвонил в гараж и на семь часов заказал машину. Для сна оставалось еще целых сто восемьдесят минут…
Утро оказалось на редкость солнечным и ласковым, хотя было прохладно. Купол церкви Карла на Карлсплатце уже загорался в солнечных лучах и отбрасывал яркие пятна на хмурые стены соседних домов.
Город только пробуждался, а мы уже были далеко - на пути к горным озерам, расположенным у самой границы зоны.
Я рассеянно смотрел по сторонам и вдруг как-то особенно ощутил, что занятые своими делами, мы теряем порой остроту восприятия окружающей жизни. И вот теперь, будто заново, раскрывалась перед нами особая прелесть природы, ощущение солнца и света, зелени деревьев, пестроты цветов. И все это: косые лучи солнца, деревья, подножья которых были затоплены тенью, легкий туман над речкой, розовые капли росы, падавшие с наклонившейся ветлы в воду - казалось необычным, праздничным.
К одиннадцати часам мы добрались до озер, окруженных высокими горами, густо поросшими лесом.
Все здесь напоминало незабываемую красоту озера Рица в горах Кавказа.
Уже заходило солнце, когда мы возвращались в обратный путь.
Омытая свежим дождем, Вена сияла, как новогодняя елка в цветастом убранстве неоновых огней. На улицах было шумно и многолюдно.
- Ну, как прогулка? - спросил я сидевшую рядом Ольгу.
Она ответила радостным взглядом.
На следующий день я начал обдумывать возможности увидеть и опознать Брунера на улице. Для этого надо было выехать в американский сектор Вены, изучить обстановку на месте.
Из опыта я знал, насколько пагубно для контрразведчика торчать во время работы на глазах у окружающих. Чтобы этого не произошло со мной, я осторожно, нигде не задерживаясь, прошелся по узкой маленькой улочке, выбирая взглядом подходящие укрытия, из которых можно было бы увидеть Брунера, оставаясь в тени. Я лелеял еще и мысль незаметно сфотографировать его.
Наискосок от дома шпиона находилось небольшое кафе. Если занять столик у наиболее отдаленного от дома окна, сев лицом к улице, то можно хорошо видеть подъезд. По соседству с домом помещался кондитерский магазин, а через два дома, с другой стороны, кинотеатр.
Остановив свой выбор на этих трех наблюдательных пунктах и мысленно набросив схему их расположения относительно дома Брунера, я поспешил в свое учреждение - надо было безотлагательно решать вопрос о подборе наблюдателей. Я знал, что только людям, знающим шпиона в лицо, будет поручен его арест. Поэтому надо было подобрать работников опытных, обладающих физической силой, умеющих действовать быстро, молниеносно, но не опрометчиво.
"Поеду сам, - размышлял я. - Попрошу себе в помощь Салбиева, Борисова и Юржу, с которыми хорошо сдружился и уже участвовал в операциях. И еще двух сотрудниц - парами действовать удобнее. Дежурить будем в начале и в конце дня, меняя наблюдательные посты. Затем отработаем сигнализацию и способы связи…"
Когда все мои соображения были изложены на бумаге и требовали необходимого в нашей практике одобрения начальства, я направился к Федчуку с твердой верой в реальность своих намерений.
Федчук принадлежал к числу начальников выдержанных, умеющих докапываться до истины, скрытой за размышлениями подчиненных. Поэтому, как я и ожидал, он сразу же углубился в изучение составленного мною плана.
- Не много ли берете людей? - спросил он.
- Обойтись одним наблюдательным пунктом в условиях проживания Брунера невозможно, - уточнил я. - Пришлось бы все время торчать на одном месте, привлекая внимание окружающих. А здесь получается так: молодой человек пригласил девушку в кино, и они ждут начала сеанса. Или просто встретились в вестибюле. Другой решил покоротать время с подругой в кондитерской. Два старых приятеля зашли в кафе - выпить, закусить, вспомнить о пережитом. К тому же, вряд ли два собеседника обратят на себя больше внимания, чем один, стоящий особняком.
Теперь надо было отстоять людей, указанных мною в плане: