- По времени все сходится, - сказал я. - Криптограмма отправлена ровно через неделю после события, описанного майором.
- Можно предположить, что в наших войсках орудует предатель. Во всем этом необходимо разобраться.
- Я уже кое-что наметил, - доложил я, - но мне не была известно о передатчике.
Федчук взял криптограмму и закрыл в сейф.
- Передатчиком займутся другие, а вот солдата поручаю вам. Начинайте с того, что наметили, но работайте с большой осторожностью. Предатель, прежде всего, - трус, и трусом останется, какую бы шляпу на него ни надели. Заподозрив что-либо неладное, он сбежит.
- Надеюсь, этого не случится, - сказал я.
- Это не должно случиться. Уже сейчас надо действовать так, чтобы этого не случилось.
С этого дня я вновь засел за работу, как говорят, засучив рукава. Давно уже я привык действовать импульсивно, не откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня, сейчас, немедленно.
Мне удалось установить и проверить десятки людей, прибывших в Вену в день приезда майора, но эти люди не вызывали подозрений.
Дни текли, а моя работа оставалась бесплодной.
Но вот на моем столе появилось маленькое сообщение, поступившее из Венгрии. Оно сразу приковало к себе внимание.
Отдел контрразведки авиационного соединения, дислоцированный на территории Венгрии, информировал нас о том, что в указанный нами день в Вену на кинобазу группы войск проездом Чоп - Вена направлялся киномеханик соединения Ползунов Григорий Михайлович, русский, комсомолец, образование среднее. Далее говорилось, что Ползунов еженедельно ездит в Вену для отбора кинофильмов. Останавливается в общежитии при Центральной комендатуре, где и отмечает командировочные удостоверения. На следующий день обратным поездом возвращается в часть. Очередная его поездка состоится в пятницу.
"Сегодня среда, - подумал я, - можно успеть съездить на место. Но есть ли смысл ехать?"
Всю среду провел я в Центральной комендатуре за изучением двух большущих книг. Первая называлась журналом регистрации командировочных, и Ползунов был занесен в нее при всех выездах нормально. Зато во второй книге, где регистрировались жильцы общежития, он упоминался на пять раз меньше, чем положено.
Отлучки из общежития, как это было видно из сопоставления книг, имели место лишь в последнее время.
"Где же провел Ползунов пять ночей? В другой части у земляка или, может быть, под теплым крылышком Шварца?"
Было ясно, что Ползуновым надо заняться как следует.
- Завтра еду, - доложил я Федчуку, - надо спешить, - и попросил его дать мне в помощь Ибрагима.
Он знал Венгрию и мог оказаться весьма полезным.
Со времени перехода Ибрагима в военную контрразведку, мы оказались с ним в разных службах и виделись на работе редко, но в решающие минуты борьбы неизменно помогали друг другу.
Федчук не возражал, и я предупредил Ибрагима о предстоящей поездке.
На следующее утро мы выехали в Венгрию. В мыслях я был уже там и со стороны присматривался к пока еще загадочной фигуре киномеханика Ползунова. Постепенно я пришел к выводу, что солдатом, переодевавшимся в машине, скорее всего был не отпускник, возвращавшийся в часть. Встречу с отпускником трудно предусмотреть. С отпускником всегда возвращаются его сослуживцы, от которых нелегко ускользнуть и еще сложней - объяснить исчезновение.
Переодевавшимся в автомашине солдатом скорее всего мог быть другой, систематически посещающий Вену по каким-либо служебным делам. К такой категории подозреваемых как раз и подходил Ползунов.
Ведя машину поочередно, мы быстро мчались по широкой асфальтированной дороге к венгерской границе.
Часам к десяти утра пересекли границу, а к полудню прибыли в авиационный штаб.
Я сразу же обратил внимание на серьезные непорядки.
Ворота во двор были распахнуты настежь. Часовой, видя, что в машине люди в военной форме, пропустил нас, не остановив машину и не потребовав документов.
Никем не остановленные, мы зашли и в здание штаба, хотя у входа в него тоже стоял часовой.
"Вот так и начинается потеря бдительности, - подумал я. - Именно такие мелочи, западая в душу людей, делают их равнодушными, доверчивыми".
В отделе контрразведки я задержался недолго - надо было увидеть командира и начальника политотдела соединения, пока они не уехали на аэродром. Поэтому, пригласив с собой начальника контрразведки, я сразу же пошел к ним.
Два пожилых, несколько располневших офицера - полковник и подполковник - поднялись нам навстречу. Они поздоровались, пригласили к столу:
- Не часто нас жалуют офицеры из группы войск своим посещением, - улыбаясь, сказал полковник и добавил, усаживаясь в кресло, - чем могу служить?
- Я буду интересоваться, - доложил я о цели своего приезда, - только двумя вопросами. Поступили сведения о том, что нарушаются приказы командующего о порядке командировок военнослужащих в штаб группы и об усилении охраны аэродромов и расположений штабов.
Командир соединения и начальник политотдела переглянулись.
- В отдельных случаях, которые нами проверяются, - продолжал я, - эти нарушения привели к весьма тяжелым последствиям. Я говорю об одиночных командировках.
- Простите, - спросил, перебивая меня, полковник, - вас специально направили к нам, как в наиболее неблагополучное соединение?
При этом его седые брови взлетели вверх.
- А вам не приходилось слышать, - вмешался в разговор начальник политотдела, - что на весенней инспекторской проверке наше соединение заняло одно из первых мест и получило награды?
- Все это я слышал, - ответил я, - и рад вашим успехам. Но выясняется, что, вопреки приказу, вы направляли своих подчиненных солдат в Вену без сопровождающих, что вопросы охраны у вас преданы забвению. Ворота во двор штаба, как и сегодня, всегда нараспашку, пропуска и документы не проверяются…
Командир и начальник политотдела заерзали на своих: стульях.
- Кое-кто обращал на это внимание, - продолжал я, - но от него отмахнулись. Так что же. прикажете делать с вами и со всеми вашими успехами?
- Лихо, лихо, - замотал головой командир, употребив словцо из своего повседневного лексикона. - Но полеты, вы знаете, как они изматывают. А как влетает за них. Охрану если проверят один раз в год, и то слава богу.
Он пристально посмотрел на меня испытывающим взглядом. Взял из коробки папиросу, размял ее и, закурив, продолжал:
- Напишут что-нибудь для порядка. Дадут ценные указания. А за полеты спрашивают в день по пять раз. И уж если сорвал раз-другой, без всяких объяснений готовь себе стул пожестче.
Командир соединения встал и начал быстро ходить по комнате. Начальник политотдела продолжал сидеть, читая какую-то бумагу.
- Пожалуйста, - обратился я к подполковнику, - вспомните, направляли ли вы в Вену кого-либо из солдат вашей части одного?
- Бывает, направляем больного в госпиталь, - робко сознался командир..
- Кроме киномеханика, никого, - уверенно заявил начальник политотдела.
- А разве в отношении киномеханика есть оговорка в приказе? - спросил упорно молчавший до этого начальник отдела контрразведки соединения.
Начальник политотдела повернулся к нему и, словно осененный догадкой, раздраженно заговорил:
- Очевидно, Иван Данилыч, мы вам обязаны этой ревизией… - Он осмотрелся и, видя, что его замечание осталось без внимания, продолжал более спокойно - Да вы не знаете нашего киномеханика, - это же замечательный парень, передовой комсомолец, исполнительный, дисциплинированный, все свободное время посвящает учебе: готовится поступить в нефтяной институт.
Он посмотрел на командира соединения, ища у него поддержки. Но тот возразил:
- Это не совсем так, Ползунов еще не изучен. В Вене он выпадал из-под контроля. К тому же замкнут и никак не может рассчитывать на какое-то абсолютное доверие, - помолчав, он добавил - больше того, при всей его подтянутости, меня всегда что-то отталкивало в этом типе. Например, противная манера пресмыкаться перед всеми, кто "наверху". Кажется, он уважает не человека, а должность. Начальник политотдела посмотрел на командира с недоумением и досадой. У него было растерянное выражение лица. Но говорил он уверенно:
- Да нет, я верю Ползунову. Но раз вы считаете его одиночные поездки недопустимыми, больше одного посылать не буду, - и он пожал плечами, как бы давая понять, что претензии к нему не вполне обоснованы.
- Вот вы говорите, что верите Ползунову, - вмешался в разговор я. - Я понимаю, как это хорошо верить в человека. Каждому дано право оценивать своего подчиненного, и этим правом каждый пользуется, как умеет. Но нарушать приказы, в угоду своему мнению, это уже слишком. Приказы помогают нам сохранять военную тайну и ограждать наших людей от происков вражеской агентуры.
- Подождите, - перебил меня начальник политотдела, - Ползунов находится на подозрении?
Он еще не был уверен в его виновности и хотел услышать что-то конкретное, изобличающее.
Я посмотрел на застывший, тревожный взгляд начальника политотдела, на вопросительное выражение глаз командира соединения, на непроницаемое, смуглое лицо Ивана Даниловича и сказал тихо:
- Да, Ползунов у нас на подозрении. У меня от вас нет секретов. Иностранной разведкой завербован советский военнослужащий, самостоятельно направлявшийся в Вену по служебным делам. И подозреваем мы Ползунова.
- Что же вы теперь посоветуете? - упавшим голосом спросил начальник политотдела.
- Во-первых, не показать Ползунову, что мы его в чем-то подозреваем, вести себя с ним так, как и раньше. Во-вторых, когда он придет за инструкциями на очередную поездку, а это произойдет сегодня, - завтра на рассвете он должен ехать, - ознакомить его с приказом и назначить попутчика.
- Только и всего? - удивленно переспросил начальник политотдела.
- На сегодня будет достаточно и этого. Но сделайте все это естественно, непринужденно. Когда встанет вопрос о попутчике, позвоните командиру или начальнику штаба, спросите у них, кого можно послать с киномехаником. Этого человека к себе не вызывайте. Самому Ползунову поручите предупредить его о поездке. Все должно идти обычным порядком. Изменяя условия поездок Ползунова в Вену, мы не должны настораживать его. Тогда легче будет понаблюдать и за его поведением.
- Кого же пошлем с Ползуновым? - спросил начальник политотдела.
- Кого бы вы порекомендовали? - обратился я к Ивану Даниловичу.
- Да многих можно послать, - безразличным тоном произнес он. - Ну, например, Ермакова или Калюжного…
- Давайте пошлем Калюжного, - предложил командир, - Парень он боевой, осмотрительный.
- Ну что ж, Калюжного, так Калюжного, - заключил я.
- Вечером давайте еще раз встретимся, - попросил я начальника политотдела. - Хорошо, если бы вы зашли к Ивану Даниловичу. Мне пока не следует лишний раз показываться на глаза офицерам. Кстати, расскажете, как вел себя Ползунов во время беседы.
- Можете полностью рассчитывать на мою помощь, - дружелюбно сказал начальник политотдела.
- Спасибо, - ответил я.
Попрощавшись с командиром и начальником политотдела, мы вышли.
- Что так долго беседовали? - не выдержал Ибрагим, ожидавший меня в кабинете Ивана Даниловича.
- Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается, - пошутил я. - Но, кажется, одно дело сделали, и не маловажное.
- Теперь будем наблюдать? - спросил Ибрагим.
- Да, теперь будем смотреть в оба, - ответил я, - Иван Данилович поможет нам организовать скрытый наблюдательный пункт, из которого можно было бы увидеть Ползунова, незаметно для него, по пути в штаб и обратно.
- А что здесь организовывать? - сказал Иван Данилович, подходя к окнам. - Пойдет он обязательно мимо этих вот окон, по этой асфальтированной дорожке, - он показал за окно на узкую дорожку, вдоль которой пестрели цветы. - Как только появится, я дам вам знак, и смотрите на него, сколько влезет. Я-то, слава богу, на него насмотрелся, не ошибусь. Худой он, невысокого роста и, самое главное, горбится при ходьбе.
- Ну, Ибрагим, теперь давай будем смотреть, что за перья у этой птицы, - пошутил я.
И мы расположились у окон, прикрытых легкими, белыми занавесками.
Прошло около двух часов, и за окном появилась фигура солдата.
Вид у Ползунова был самый заурядный. Ниже среднего роста, тощий, несколько сгорбленный, с длинными руками, отчего ноги его казались несколько укороченными. Пилотка, гимнастерка, бриджи, сапоги. И только ремень отличал его одежду от обычной солдатской формы. Широкий кожаный ремень выделялся на узкой талии.
Шел он не спеша по асфальтированной дорожке.
Щелкнув затвором фотоаппарата, я сосредоточил все свое внимание на его лице, пытаясь прочесть на нем следы беспокойства, растерянности, тревоги.
Но взгляд его был спокоен. Он шагал, не поворачивая головы ни вправо, ни влево. И только зрачки его под колючими бровями, похожие на коричневые пуговицы, так и бегали по сторонам.
- Скажите, кстати, Ползунов спит в казарме? - спросил я по окончании наблюдения.
Иван Данилович сморщился, что-то припоминая:
- Насколько мне известно, в кинобудке. Во всяком случае, я видел там постель, тумбочку, этажерку.
- Какая же в этом необходимость? - спросил его Ибрагим.
- Слышал я как-то, как журил его начальник политотдела за уход из казармы, но он отвечал ему, что готовится к поступлению в институт и занимается по ночам. Потом мне еще жаловался наш пожарный инспектор, обращая внимание на то, что проживание в кинобудке противоречит инструкции, но я направил его к начальнику политотдела.
Иван Данилович помолчал, заглянул в соседнюю комнату и, убедившись, что в ней никого нет, снова подошел ко мне и сказал тихонько:
- Вы думаете, почему начальник политотдела пытался защищать Ползунова? Возит он его жене кое-что из тех редких товаров, которые здесь почти не водятся. И не только его жене, а и другим. Лижет вышестоящие пятки. Этим он и завоевал неограниченное доверие.
Приблизившись ко мне вплотную и взявшись за пуговицу моего пиджака, Иван Данилович продолжал, повысив голос:
- Увидите сами, какой кавардак в его кинобудке. Другого бы за такие безобразия давно сняли. Но он задобрил начальство и во многом сумел поставить его в зависимое положение.
- Что ж, - сказал я, - пусть пока все это остается по-старому. Все сразу с головы на ноги не поставишь. Явные перемены могут только насторожить. Но при случае… и здесь придется вмешаться.
Я поднялся со своего стула, подошел к окну, поправил на нем занавески. Глядя за окно, спросил Ивана Даниловича:
- А сейчас, скажите, с какого скрытого места лучше всего понаблюдать за окном кинобудки?
Иван Данилович подошел ко мне, стал рядом и, немного подумав сказал:
- Окно просматривается с нескольких мест, но лучше всего, пожалуй, с чердачного помещения над санитарной частью. Вход на чердак с улицы, по небольшой деревянной лестнице.
В этот момент раздался стук в дверь, и в кабинет вошел начальник политотдела.
- Это я, - услышал я его голос. Теперь в нем не было и следа от недавней удрученности, задумчивости.
- Я рад, что у вас все прошло хорошо, - сказал я, разгадав секрет перемены его настроения. - Видимо, Ползунову удалось снова вернуть вас к мысли о его невиновности.
- Вы знаете, - отвечал начальник политотдела, усаживаясь на диван, - он даже обрадовался, когда ознакомился с приказом и узнал о выделении попутчика. Вобщем, вы, конечно, проверьте, добавил он, - но мне лично кажется, что здесь ошибка.
- Мы так и сделаем, - сказал я, - и сделаем это вместе с вами.
- Совершенно верно, - поддержал меня Ибрагим, будет гораздо лучше, если в расположении гарнизона мы появимся не одни, а именно с начальником политотдела. С вами будет спокойнее, - уточнил Ибрагим, глядя ему в глаза.
- Ну, что же, - сказал он, улыбаясь, я вижу, у вас есть план.
- Не то, чтобы план, - уточнил я, - просто некоторая инициатива…
- Заметьте, что начальство одобряет только разумную инициативу, пошутил он.
- В этом и состоит душа нашей работы, - пояснил я в том же тоне.
- Тогда пойдемте, я ведь вам уже обещал свое участие в этом деле.
Он поднялся с дивана, приближаясь ко мне. От него шел тонкий запах дорогих духов.
- Только одно условие, - попросил я, - во время работы не разговаривать. Смотреть и слушать.
- Погода неважная, - зачем-то сказал Иван Данилович, внимательно вглядываясь в окно.
- Тем лучше, - сказал я и, повернувшись к начальнику политотдела, попросил: - ведите нас к санитарной части.
Уже на ходу я бросил Ивану Даниловичу:
- Мы уедем, не заезжая к вам. Но обстоятельства таковы, что, по-видимому, еще увидимся и скоро.
- Пожалуйста, приезжайте, - сказал он, пожимая руки Ибрагиму и мне.
Вдали показались очертания зданий, слившихся в одну полосу. Открылась аллея с асфальтированной дорожкой, безлюдная, с деревьями, стонущими от ветра. Мы ускорили шаг. Хорошо было идти в вечерней темноте по аллее, тускло освещенной светом луны.
Дойдя до здания санитарной части, я первый осторожно начал подниматься по лестнице. За мной последовал начальник политотдела, за ним Ибрагим. Не прошло и минуты, как мы скрылись в темноте чердачного помещения.
Сквозь слуховые окна пробивались тусклые полосы света. Не зажигая фонаря, мы медленно двинулись к слуховому окну в противоположной части крыши.
Присев на ящики и бочки, валявшиеся в этом углу чердака, устремили взгляды к окну кинобудки, намереваясь разглядеть в ней признаки жизни. Но окно зияло черным провалом на фоне светлой стены клуба.
- Спит, - шепнул мне начальник политотдела. Но я укоризненно покачал головой и погрозил ему пальцем.
Внезапно окно осветилось тусклым лиловым светом, словно отблеск луны пробежал по стеклам. На секунду свет погас, затем ожил снова, дрожа еле уловимыми бликами на стекле. Над подоконником мелькнула тень и сразу исчезла, будто провалилась.