Сержант втолкнул меня в купе и задвинул дверь. Я услышал, как в коридоре капитан приказал сержанту не подходить близко к Ньюбегину. Очевидно, он не хотел подвергать яйца опасности. Поезд тронулся, проехал еще несколько метров и остановился. Я открыл окно как раз вовремя. Мужчина в капитанской форме спрыгнул на землю и помогал Харви с чемоданом. Между железнодорожными путями и дорогой было метров сорок, и расстояние до "Волги" оказалось изрядным. Ветровое стекло машины посерело от снега, но "дворники" расчистили на нем два блестящих черных треугольничка. За "Волгой" тянулось облачко темного удушливого выхлопного газа, говорящего о качестве русского бензина. Мне даже показалось, что я чувствую его запах через раскрытое окно. Мужчины двигались нарочито медленно, как атлеты при замедленной съемке. Харви оглянулся на меня и улыбнулся. Я прощально помахал ему рукой. Двое русских заторопили его к открытой дверце машины. Может быть, потому, что они шли по глубокому снегу, или потому, что были в тяжелой зимней одежде, двигались они с плавной балетной грацией. Харви снял пальто, взметнув вихрь свежего снега. За его спиной возник сержант, протянувший маленькую картонную коробку для яиц. Я обратил внимание, как пристально шофер "Волги" смотрит на поезд, словно видит его впервые и напуган необычным зрелищем. Скинув пальто, Харви снял пиджак, чтобы достать яйца. Ветер наполнил его рубашку, и она надулась, как парус, а лицо Харви сморш, илось из-за того, что ледяной ветер хлестал мелким снегом. Капитан засмеялся и жестом поторопил его, указывая на открытую дверь теплого автомобиля. Не знаю, что произошло в этот момент, но вдруг Харви - все еще без пиджака и в раздуваемой рубахе - побежал. Он бежал к поезду. Он двигался странными рывками, глубокий снег заставлял его высоко поднимать ноги, как лошадь, которую готовят к рысистым испытаниям. Харви взобрался по насыпи на рельсы, спотыкаясь и скользя по обледенелым шпалам и время от времени опираясь на пальцы правой руки. За ним тянулась цепочка маленьких красных муравьев. Он споткнулся, провалившись глубоко в снег, но снова поднялся и побежал странным дергающимся шагом, шарахаясь и петляя, падая и переворачиваясь в воздухе при падении, отталкиваясь от земли кончиками пальцев и затем выпрыгивая в полный рост, как игрушка "Джек-в-коробочке". Все свое умение Харви вложил в один этот нескончаемый танец. Испытанию подвергалось его умение балансировать, рассчитывать дистанцию, выдерживать темп и скорость, когда он прыгал, скользил и несся по глубокому снегу.
Сержант отбросил пустую коробку и встал в классическую позу стрелка, слегка согнув локоть. Его рука резко дергалась, когда он спускал курок. Харви пытался догнать поезд. Цепочка красных муравьев все тянулась за ним по снегу, и стало ясно, что это крошечные капли крови, разносимые ветром. Капитан высунулся из передней дверцы "Волги" и тоже стрелял в Харви из большого пистолета. Ему никак не удавалось прицелиться, потому что машина прыгала вверх-вниз по глыбам льда, старым шпалам и разному хламу, набросанному вдоль пути.
Поезд громыхнул и дернулся. Харви почти догнал его, но теперь поезд снова удалялся. Машина остановилась там, где автомобильная дорога резко уходила в сторону от железнодорожного полотна. Сержант перестал стрелять. Он одиноко и неподвижно стоял на снегу с пистолетом в вытянутой руке и со склоненной набок головой, как у испорченной Статуи Свободы. Он целился в вагонную дверь. Харви все равно придется лезть по металлическим ступенькам, и когда его рука дотянется до поручней, он будет вытянут в полный рост - отличная мишень даже для пистолета. Поезд снова притормозил, Харви очутился рядом с вагоном и потянулся к поручню. Я хорошо видел, как сержант выстрелил. Пистолет подпрыгнул в его руке почти без звука и дыма.
Он быстро выстрелил несколько раз, не ожидая результата от первой пули. Думаю, Харви не подозревал, что его ждет на ступеньках вагона. Ему повезло. Он поскользнулся. Поскользнулся на шпале или споткнулся о дорожный костыль и растянулся в снегу. Это была редкая удача. Теперь мне стало трудно наблюдать за ним из окна, но когда он выбрался из вмятины в рыхлом снегу, я увидел, что один его локоть красен от крови, а по груди течет содержимое разбитых яиц. Сержанту потребовалось всего десять секунд, чтобы вынуть пустую обойму, извлечь из кармана новую, вставить ее в пистолет и скова встать в удобное для стрельбы положение, но Харви хватило и этого. Он втиснулся в открытую дверь вагона и вполз в тамбур. Когда я бежал к нему по коридору, он полз на животе, извиваясь, как угорь. Поезд со стоном дернулся и начал набирать скорость. Харви медленно дышал, глубоко и шумно втягивая воздух, все тело его содрогалось. Он полз очень медленно и вдруг увидел меня. Он посмотрел на меня тяжелыми полуоткрытыми глазами.
- Боже, я испугался, - сказал он. - Боже!
- Вижу, - сказал я. - У тебя весь живот желтый.
Харви кивнул. Он дышал, используя каждый мускул, чтобы восстановить нормальный ритм.
- Я был уверен, - наконец произнес он, - когда лежал здесь, что этот негодяй пошлет мне последнюю очередь в спину.
- Давай-ка посмотрю твою руку, - предложил я.
- Дать тебе посмотреть руку? - раздельно выговорил Харви. - Ты думаешь, я не понял, что это были твои ребята. Там оказалась надпись, предупреждающая насчет обледенения остряка стрелочного перевода. Так вот - она была на финском языке. Мы еще не выехали из Финляндии. Это были твои парни, переодетые русскими пограничниками.
- Это были американцы, - возразил я. - Они очень грубо работают. Мы бы проделали это лучше, но это были не мы. Дай посмотрю твою руку.
- Что ты собираешься сделать? Уж не закончить ли начатую ими работу?
- Не злись, Харви, - сказал я. - Я здесь ни при чем. Между прочим, я не выдвигал встречных обвинений, когда твои протеже пытались прикончить меня под Ригой.
- Я не имею к этому никакого отношения, - быстро ответил Харви.
- Честное слово, Харви? - спросил я.
Харви заколебался. Он не мог лгать, если давал честное слово. Он мог красть документы, обманывать, мог подготовить убийство Каарна и мужчины в кресле дантиста. Он даже мог приказать убить меня, но, дав честное слово, не мог солгать. Он дорожил своей честью.
- Хорошо. Взгляни на мою руку, - сказал Харви, повернув ко мне разодраный локоть. - Я порезался о дверцу машины.
Из купе проводника доносился храп человека, спящего глубоким сном, а уголком глаза я видел, как по узкой лесной дороге уезжает черная "Волга".
У Харви в чемодане, который остался в купе, нашелся пластырь. Я наложил его на порез.
- Это просто царапина, - успокоил я своего спутника.
Очень скоро нам предстояла встреча с настоящими таможенниками.
26
Ночь мы провели в гостинице "Европейская". На следующее утро вместе позавтракали в буфете ватрушками и сметаной, и я постарался как можно изящнее попрощаться с Харви.
- Проводишь меня в аэропорт? - спросил я. - Я улетаю утренним рейсом.
- И что нас там ждет? Двадцать агентов, готовых скрутить меня, и тюремный самолет?
- Не надо так, Харви.
- "Не надо так, Харви", - передразнил он. - Мне бы следовало прямо сейчас сдать тебя русским.
- Послушай, Харви, - доверительно обратился я к нему. - Только потому, что ты слишком долго играл в электронные игры там, в Техасе, не следует думать, что ты - разведчик. Любой старший офицер советской разведки знает, что я приехал в город вчера ночью на поезде вместе с тобой. Они знают, кто я такой, так же, как и я знаю, кто они такие. Никто из нас не маскируется под париком, не вкладывает в ботинки дополнительные стельки и не рисует планы тайных укреплений врага.
- Я. все это делал, - сказал Харви.
- Да, ты все это делал и потому смог дурачить нас пару недель. Я никого не мог убедить, что такие, как ты, существуют на самом деле, а не только на экранах ночного телевидения.
- У меня найдется, что рассказать им о тебе, чего они еще не знают.
- Только не бейся об заклад, сынок. Послушайся моего совета и притворись немым, потому что мне кажется, что ты скоро освободишься от чар этого города и иллюзий своего происхождения. А когда это произойдет, тебе понадобится какая-нибудь милая дружественная страна, которая тебя примет. Имей в виду, таких стран у тебя остается все меньше - особенно если учесть, что в следующий раз у тебя уже не будет свежих новостей или экспериментальных яиц.
- Это только по-твоему…
- Ничего не говори, - прервал я его. - Возможно, тебе всю жизнь придется жалеть об этом.
- О чем жалею, так это о том, что те парни из Риги не прикончили тебя.
Харви вытер сметану с губ и отбросил салфетку.
- Пошли, - сказал он. - Провожу тебя до такси.
Мы вышли из гостиницы. На улице началась оттепель. Вдоль Невского проспекта шумели огромные водостоки, и дворники сбрасывали с крыш на тротуар лавины льда. Снегоуборочные машины стирали последние следы ночного снегопада, но едва Харви заметил, какие здесь чистые улицы, закружил вихрь снежинок, предвещая новую метель.
Проехали несколько такси. Все были заняты. Один из таксистов, заметив, что мы голосуем, выключил зеленый огонек. Наверное, он торопился домой - во всем мире таксисты спешат домой, когда начинает портиться погода. Харви расстроился из-за того, что не мог поймать мне такси. Кажется, он ожидал приветствий и благодарности всего мира за то, что стал перебежчиком.
- У меня болит голова, - сказал Харви. - Ночью у меня была температура, и порезанная рука болит все сильнее. Держу пари, у меня и сейчас температура.
- Хочешь вернуться в гостиницу?
- Нет, все в порядке, только почему-то темно в глазах. Стоит мне наклониться или просто посмотреть вниз, как в глазах темнеет. Почему так? То есть я хочу спросить, серьезно ли это?
- Дело в том, что вокруг темно, и когда ты наклоняешься, то видишь этот мир таким, каков он есть на самом деле.
- Тебе на всех наплевать, - обиделся Харви. - Я болен.
Но обратно в гостиницу не вернулся. Мы не торопясь шли по Невскому. Проспект был забит людьми в унылых пальто и меховых шапках. Мелькали широкие монгольские лица, невысокие армяне с аккуратными черными усами, морские офицеры в строгой форме и солдаты в высоких каракулевых шапках.
- Американец? - Парнишка в пестром галстуке-бабочке схватил Харви за руку. - Хотите что-нибудь продать… фотокамеру?..
- Нет, - сказал Харви и осторожно высвободил Руку.
Парнишка наткнулся на группу морских офицеров и, уходя, я слышал, как они его отчитывали за приставания к иностранцу.
- Он мне сделал больно, - пожаловался Харви и потер локоть. - Моя больная рука.
Он сделал попытку перейти проспект на красный свет, но я уговорил его подождать.
- Неужели окончательное предназначение человека - подчинение машинам? - спросил Харви и улыбнулся.
Я попытался понять его иронию. Может быть, он намекал на Электронный Мозг ценой в миллиард долларов? Не могу утверждать. И уже никогда этого не узнаю, потому что это была последняя фраза, с которой он ко мне обратился.
Мы стояли на кромке тротуара. Харви поглаживал больную руку, а я высматривал такси.
- Да, - согласился я с его печальным выводом, продолжая поиск зеленого огонька.
- На той стороне улицы больше такси, - сказал Харви в пространство. Мы стояли на углу, наблюдая за быстро несущимся транспортом.
- Вон, - сказал я, - вон там такси…
Харви сошел с тротуара. Раздался визг тормозов, закричал какой-то мужчина, но Харви уже исчез под колесами автобуса. Неуклюжая машина дернулась, а затем, когда сработали тормоза, заскользила по луже пролитого кем-то масла. Бесформенный ком лохмотьев вылетел из-под задних колес. Автобус развернуло и он стал боком поперек дороги. Поверху масляной лужи расплывалась кровь. Из кома под странным углом торчали два ботинка. Водитель выбрался из автобуса на негнущихся ногах. Это оказалась женщина лет тридцати, ее большое крестьянское лицо казалось еще круглее из-за платка, который был туго завязан под подбородком. Она обтирала ладони о бедра и смотрела, как мужчина, который крикнул, наклонился над растрепанным комом и осторожно его ощупал, сняв предварительно свою меховую шапку.
- Мертв, - сказал он.
Водитель заголосила, заламывая руки. Она снова и снова выкрикивала короткую русскую молитву. На мотоцикле с коляской примчались два милиционера и принялись расспрашивать прохожих о происшествии. Один из пассажиров автобуса показал на меня. Когда милиционер обернулся ко мне, я стал протискиваться сквозь толпу. Человек, стоявший за мной, не посторонился и преграждал мне дорогу, пока не подошел один из милиционеров. Милиционер стал что-то говорить мне по-русски, но остановивший меня мужчина показал мне удостоверение. Милиционеры козырнули и повернулись на каблуках.
- Сюда, - позвал меня мужчина. - Я отвезу вас в аэропорт.
Молитва женщины-водителя прерывалась всхлипами. Тело Харви уже достали из-под автобуса, и она увидела его лицо. Я не хотел идти с этим мужчиной, желая успокоить водителя. Я хотел сказать ей, что она не виновата. Объяснить, что она - лишь жертва обстоятельств и случившегося никак не могла избежать. Но размышляя, пришел к выводу, что она, возможно, была виновата. Может быть, как раз Харви оказался жертвой обстоятельств, в которых ни водитель, ни миллионы других людей ничего не делали, чтобы вылечить этот безумный мир. Мир, в котором я горжусь сам собой за то, что остаюсь на своей стороне, и презираю Харви за его странный кодекс чести и за то, что он иногда говорил правду.
- В аэропорт? - снова спросил мужчина.
Один из милиционеров принялся разбрасывать песок, засыпая лужу масла и крови. Водосток заурчал и плеснул на асфальт мокрыми льдинками.
- Да, пожалуйста, полковник Шток, - громко сказал я, ни к кому не обращаясь.
Шток на самом деле вышел из толпы и щелкнул пальцами. С другой стороны улицы наперерез транспорту рванул "ЗИС" и подъехал к нам. Шофер выскочил из машины и распахнул дверцу. Шток пригласил меня в машину. В теплом салоне "ЗИСа" работало радио. Лед на Неве трескался, городские власти предупреждали людей, чтобы они не ходили по льду. Шток велел шоферу выключить радио.
- Лед, - сказал полковник. - О нем я знаю все.
Он вынул из кармана маленькую фляжку и передал ее мне.
- Выпейте. Это рижский бальзам. Согревает.
Я глотнул и закашлялся. Жидкость была густая и такая горькая, что почти невозможно пить.
Но я все-таки отхлебнул еще немного, пока машина разворачивалась в сторону аэропорта, и оглянулся на автобус. Кровь и масло медленно проступали сквозь щедро рассыпанный песок.
Некоторые машины марки "ЗИС" оснащены звуковыми сигналами с особым звуком, чтобы предупреждать постовых милиционеров о проезде важной шишки. У машины Штока тоже был такой сигнал, и шофер гнал через перекрестки без остановок.
- У меня сегодня особый день, - сказал Шток. - Юбилей моей раны.
Он потер плечо.
- Меня ранил снайпер во время финской кампании. Наверное, уложил бы, если бы выпил не так много водки. - Шток засмеялся. - Финские снайперы - мы звали из "кукушками" - редко мазали. Они просачивались на многие километры вглубь за линию фронта, прятались на деревьях и убивали далее генералов. Некоторые из них нахально заглядывали в наши части, обедали в наших полевых кухнях, а затем снова возвращались в свои укрытия. Великолепно. Тот день был такой же, как сегодня. Гололед, небольшой снегопад. Я служил в танковом подразделении. Мы куда-то ехали и увидели группу солдат в форме регулировщиков Красной Армии с нарукавными повязками, которые махали флажками, направляя нас в сторону от дороги. В этом не было ничего необычного, мы часто ездили по полям. Но это оказались финны, переодетые в нашу форму. Мы неожиданно попали под ураганный обстрел. Я ехал в танке с открытой крышкой люка - хотелось видеть, что делается вокруг. Это была ошибка.
Полковник снова потер плечо и засмеялся.
- Это был мой первый день на передовой, - добавил он.
- Не повезло.
- У нас в России говорят: "Первый блин - комом". - Он все еще держался за плечо. - Иногда в холодную погоду сводит мышцы. Врачи на передовой не очень-то умело обращались со шприцем. Вы не поверите, как было холодно в те дни. Военные действия шли даже при сорока градусах мороза, и открытые раны затягивало льдом. Лед - страшная вещь.
Шток достал сигареты, и мы закурили. Шофер сигналил на перекрестках.
- Я знаю, что такое лед, - Шток выдохнул густую струю дыма и ударился в воспоминания. - Во время Великой Отечественной войны я сражался недалеко отсюда. Как-то раз нужно было по льду Ильмень-озера на танках КВ - сорок три тонны - обойти с фланга 290-ю пехотную дивизию фашистов. Сорок три тонны - это триста фунтов на квадратный сантиметр. Лед был великолепен: озеро промерзло почти до самого дна. Но иногда было видно, как лед прогибается, прогибается под страшной тяжестью. Конечно, танки были рассредоточены по всей поверхности озера. Впереди - две реки, где лед хрупкий из-за движения воды. Во время нашей пробной вылазки мы набросали в воду бревен, чтобы они вмерзли в лед и укрепили поверхность. Мы связали танки стальными тросами - как альпинистов, лезущих в гору, - и первые четыре танка прошли по бревнам и льду без проблем, только временами раздавался угрожающий треск. Когда пятый танк был уже на середине пути, лед затрещал, как пистолетные выстрелы. Он стал тонуть, и четыре первых танка с ревом потащили его прямо подо льдом с жутким грохотом. Толщина льда з этом месте была примерно в полметра. Наверное, минуты три танки не могли сдвинуться с места, несмотря на все усилия… - Шток замолчал. Он сжал свои огромные пальцы и щелкнул суставами. - А потом пятый танк с громким ревом показался из-подо льда.
- Но экипаж не выжил бы, пробыв столько времени в ледяной воде.
- Экипаж? - Мои слова озадачили Штока. - Там было много экипажей.
Он засмеялся и какое-то время смотрел мимо меня, вспоминая сбою молодость.
- Всегда находится много людей, - наконец сказал он. - Много людей, готовых следовать за мной, и не меньше, готовых идти за вами.
Мы развернулись у Зимнего дворца. Там стояла дюжина туристических автобусов и длинная очередь любопытных, терпеливо ожидающих, когда смогут увидеть сокровища русских царей.
- Но есть немало и таких, - сказал я, - которые готовы следовать за Харви Ньюбегином…
- Харви Ньюбегин, - медленно произнес Шток, подбирая слова осторожнее, чем обычно, - был типичным продуктом вашей капиталистической системы, разлагающей личность.
- Я знаю одного человека по имени генерал Мидуинтер, - сказал я, - так вот он считает, что Харви - как раз типичный пример вашей системы.
- Есть только один генерал Зима, - ответил мне Шток. - И он всегда на нашей стороне.
Машина мчалась по набережной Невы. У другого берега реки я увидел за пеленой падающего снега Петропавловскую крепость и старый крейсер "Аврора". В Летнем саду статуи были упрятаны в деревянные ящики, чтобы не потрескались от холода.
Снег валил все сильнее. Видимость так ухудшилась, что я засомневался, сможет ли вовремя вылететь мой самолет. Сомневался я и в том, что Шток действительно везет меня в аэропорт.
- Харви Ньюбегин был вашим другом? - спросил Шток.
- Сказать по правде, - отозвался я, - даже не знаю.
- Он не слишком верил в западный мир.