Мы вошли в ворота современной конструкции. Двор был пуст, никаких признаков садовников или охраны. Психиатрическая тюрьма очень напоминала современную начальную школу, из которой удалили всех нарушителей дисциплины. Кругом было слишком чисто. Ограда была выполнена так, чтобы не вызывать ощущения тюремной решетки. Но расстояние между прутьями не позволяло пролезть сквозь нее даже ребенку. Постоянно раздавалось клацанье и бряцание ключей. Проходя мимо каждой двери, Дженкинс нараспев произносил, для чего предназначена очередная комната: столовая, комната для общения, комната отдыха, учебный класс, библиотека, физиотерапия, электрошоковая терапия. Дженкинса явно держали специально для посетителей. К камере Пайка вел коридор, натертый до блеска. По стенам были развешаны репродукции с картин импрессионистов, а на стене возле его камеры висела деревянная рамочка с прорезями, куда были вставлены карточки с его именем, номером, цветная карточка для капеллана о вероисповедании больного, и карточка особой диеты (никакой). Я обратил внимание, что там, где было написано "приговор и категория", карточка отсутствовала.
Мы вошли в маленькую и светлую камеру Пайка. Окно - и это самое странное для тюрьмы - находилось достаточно низко, чтобы можно было видеть окружающий пейзаж. Во дворе завывал ветер, но в камере было тепло. Стены, выкрашенные в кошмарный желтый цвет, а на полу - такого же цвета узкая циновка. На стене - правила тюремного (или больничного) распорядка, напечатанные микроскопическим шрифтом. На другой стене - распятие, фотографии дома Пайка, его жены и королевы. Фотография королевы - цветная. Больничная кровать, треугольная раковина и туалет с льющейся водой. Возле кровати - небольшая лампа с абажуром в стиле барокко с красными кистями. Когда мы вошли, Пайк читал книгу "Клаудиус Первый". Он сунул между страниц папиросную бумагу вместо закладки и положил книгу на стол.
Надзиратель вступил в роль.
- Пститель к тбе, Пайк, стъять смрно, н швлись, внманье, - изрек он.
Пайк явно понял этот странный язык, потому что замер и весь обратился в слух.
На нем была поношенная военная форма. Надзиратель подошел к Пайку и обыскал его. Ничего угрожающего в том, как он это сделал, не было. Он обшарил его одежду, как мать, которая очистила свое дитя от котелка опрокинутой каши и теперь хочет убедиться, что он совершенно опрятен.
Дженкинс повернулся ко мне.
- Две чашки чая - вам и леди, - сказал он совсем другим голосом. - Сахар я положу на поднос. Заключенному чай принести?
- Это было бы чудесно, - ответил я.
Когда надзиратель вышел, Пайк посмотрел на меня.
- О себе вы позаботились, не так ли? - спросил он.
- Я деловой человек, Пайк, - сказал я ему. - Будь моя воля, я бы просто доставил вас к советскому посольству и обо всем бы забыл. Если вы не будете усложнять мне жизнь, я попробую быть беспристрастным, насколько смогу.
- Тогда, во-первых, вам надо услышать…
- Я дам вам знать, что и когда я захочу от вас услышать, - перебил я. - В любом случае, вами сейчас занимаются военные, и ко мне вы не имеете никакого отношения.
- Что же вы тогда хотите? - Пайк потрогал пуговицы. Выяснив, что все они застегнуты правильно, он вызывающе уставился на меня.
- Я здесь для того, чтобы сообщить: если ваша жена надумает уехать из страны, ей никто не станет чинить препятствий.
- Вы очень добры, - раздраженно сказал Пайк.
- Давайте не будем водить друг друга за нос. Мы знаем, что на прошлой неделе она получила еще одну - могу добавить, последнюю - партию украденного вируса, отвезла его в Хельсинки и вчера вернулась в Англию. Хотя ваша жена думала, что делает это для американцев, яйца должны были попасть к русским. К счастью, они никуда не попали.
- Русские, - презрительно протянул Пайк. - Здесь мне порассказали много всяких смешных историй, но ваша - смешнее всех. Я - американский агент и работаю на секретную американскую организацию "Аргументы за свободу".
- Пора перейти на прошедшее время, - посоветовал я Пайку. - И давно уже пора вашей напичканной лекарствами голове сообразить, что кража из правительственного учреждения повышенной секретности - серьезное преступление, даже если ваша жена собиралась сварить эти яйца всмятку и съесть их с хлебом и маслом.
- Угрожаете, да? - спросил Пайк. Он расстегнул карман куртки, словно собираясь достать из него записную книжку. - Я всех вас сведу в Олд-Бейли. Центральный уголовный суд в Олд-Бейли разберется. Мне говорят, что заключенные психбольные не имеют права на подачу прошения министру внутренних дел или министру обороны. Но я собираюсь обратиться в Парламент, а если понадобится, то и в Палату лордов.
Слова вылетали из Пайка ровно и быстро, как будто он уже много раз проговаривал их себе вслух, даже если и сам в них не верил.
- Вы никуда и ни с чем не будете обращаться, Пайк. Ну подумайте, о чем вы говорите? Если бы я сейчас отпустил вас, и вы ушли… ну, куда угодно, в Британскую медицинскую ассоциацию, к знакомому члену парламента или к вашей мамочке… поведали бы им небылицу о том, что случайно вступили в армию, а военная разведка изловила вас и заточила в сумасшедшем доме. Думаете, кто-нибудь в это поверит? Все однозначно решат, что вы - псих, Пайк, и это подтвердит военный врач-психиатр, которого направят, чтобы освидетельствовать вас. Прежде чем вы поймете, что происходит, на вас наденут смирительную рубашку. Тогда вы начнете сопротивляться, кричать, вопить, что вы невиновны и здоровы, и все окончательно убедятся, что вы чокнутый.
- Ни один психиатр, - важно сказал Пайк, - не позволит втянуть себя в такое грязное дело.
- Вы наивны, Пайк, - возразил я. - Наверно, это и подводит вас все время. Военный психиатр только подтвердит диагноз своих коллег. Вы сами врач, Пайк, и знаете, что обычно врачи соглашаются со своими коллегами.
Для убедительности я сделал паузу. Джин восхищалась мной.
- Разве вы сами никогда не покрывали чей-нибудь неправильный диагноз, - продолжил я свои аргументы, - и не соглашались с ним? Именно так поступит и любой психиатр. Особенно если прочитает ваше досье.
Я постучал по обложке.
- Здесь сказано, что, выдавая себя за врача, вы поставили под угрозу жизнь четырнадцати человек.
- Это грязная ложь, - уже с отчаянием сказал Пайк. - Вы же знаете. Боже мой, все это происки дьявола. Три дня назад здесь появился мужчина, который настаивал, чтобы я признался, что некогда был артиллерийским офицером в Кувейте. На прошлой неделе они заявили, что я - подпольный акушер. Меня пытаются свести с ума. Но вы-то знаете всю правду.
- Я знаю только то, что зафиксировано в вашем досье, - сказал я. - Вы играли в любительскую мальчишескую игру в шпионов. К сожалению, в этой игре легко покалечиться. Многие из ваших товарищей по команде куда интереснее вас. А теперь к делу. Куда ваша жена хотела бы уехать?
- Никуда.
- Как хотите. Но имейте в виду, что после ее ареста ребенка, скорее всего, отдадут под защиту закона. Он окажется в сиротском доме. А ваша жена получит как минимум семь лет.
Я убрал все документы обратно в портфель и закрыл его.
Пайк уставился на меня безумными глазами. С трудом можно было узнать в нем человека, которого я встретил в кабинете на Кингз-Кросс. Волосы, которые были когда-то тщательно прилизаны и отливали стальным цветом, теперь были похожи на мятую вату и пестрили сединой. Глаза глубоко запали, а протесты больше не сопровождались бурными жестами. Сейчас он напоминал человека, который дублирует звук в фильме, но никак не может добиться убедительности.
Я предложил ему сигарету и когда чиркал спичкой, наши взгляды встретились. В них не мелькнуло даже искорки доброжелательности.
- Да… хорошо… у нас есть родственники в Милане… Она могла бы поехать к ним.
- Вот бумага, - сказал я, - напишите ей письмо и предложите, чтобы она немедленно поехала в Милан. Число не ставьте. Постарайтесь ее убедить. Если она не скроется в течение ближайших дней, я не смогу воспрепятствовать ее аресту.
- Другое ведомство, - саркастично протянул Пайк.
- Другое ведомство, - подтвердил я и протянул ему ручку и бумагу. Когда он закончил письмо, я налил ему чашку чая с двумя кусками сахара.
28
Джин печатала материалы по организации Мидуинтера.
- Какое прелестное название, - вдруг остановилась она. - Тропа Любящего. Почему это место так называется?
- Просто некий человек по имени Оливер Лавинг - то есть любящий - перегонял по этой тропе скот с техасских пастбищ к железнодорожной станции Шайенн.
- Прелестное название, - повторила Джин. - Мне кажется, что именно любовь - это то, в чем все они знали толк. Вот и Генерал Мидуинтер любит Америку. Сильно любит, хотя и не очень умно.
- Мягко сказано.
- А миссис Ньюбегин? Знаю, вам она ненавистна. Но я уверена, что именно любовь заставила ее пресмыкаться перед Мидуинтером и давить на Харви, чтобы он добился успеха.
- Это привело его к воровству. Так вы представляете себе успех?
- Я просто пытаюсь их понять…
- Миссис Пайк и миссис Ньюбегин - одного поля ягодки. Жесткие, агрессивные, практичные, они обращались со своими мужьями, как директор театра с новым поп-певцом. Вы работаете с материалами этого дела целый день и могли бы понять, что подобные женщины почти никогда не думают о политике, решая свои проблемы. Они мотивированы биологически, а биология есть биология. Женские особи живучи. Забросьте их в Пекин, и через шесть месяцев каждая из них будет обладать большим домом, прекрасными кимоно и мужем, которым можно командовать с помощью дистанционного управления.
- Но что же все-таки случилось с Харви Ньюбегином? У его пульта полетел предохранитель?
- Харви любил молодость. Подобно многим людям, которые домогаются чужой молодости, он на самом деле просто хотел избавиться от своих воспоминаний. Хотел начать все с начала - с помощью брака или с помощью предательства - ему было все равно.
- Я думаю, что в этом была вина его жены: он почувствовал, что попался в ловушку.
- Каждый из нас чувствует себя в ловушке. Таким образом мы пытаемся оправдать свою свинцовую судьбу, надеясь на свой золотой потенциал.
- Вы мне напомнили, - сказала Джин. - Я должна возобновить вашу подписку на "Ридерз Дайджест".
Я соединил пятнадцать скрепок в аккуратную цепочку, но когда потянул ее, третья с конца скрепка изогнулась и отцепилась. Очень забавно.
- Но почему Харви перебежал к русским? - спросила Джин. - Я до сих пор не пойму.
- Он был неуравновешенным человеком, и мир слишком сильно даиил на него, - сказал я. - Я не могу найти правдоподобное объяснение его поступку. Он не был ни коммунистическим шпионом, ни революционером или хотя бы подпольным марксистом. Такие люди не становятся ни тем, ни другим, ни третьим. Дни политических философов миновали. Люди больше не предают свою страну ради идеала, а действуют в соответствии с сиюминутными проблемами. Они делают что-либо только потому, что им нужен новый автомобиль, или потому, что боятся увольнения, или любят молоденькую девушку, или ненавидят свою жену, или просто потому, что хотят от всего этого избавиться. Никакого особенного мотива никогда не бывает, я бы знал. Обычно за этим - куча хлама из оппортунизма, амбиций и добрых намерений, которые не осуществились. Это дорога в ад…
- А что же ваш золотой потенциал говорит о Сигне? Неужели только секс-приманка - и все?
- Нет, - сказал я. - Вы же знаете… молодых девушек.
- Нет, - безо всякого выражения сказала Джин. - Это вы знаете.
- Сигне - молодая девушка, которая вдруг обнаружила, что она - красивая женщина. Те же самые мужчины, которые раньше с ней совершенно не считались, вдруг стали ее поджидать и ловить каждое ее слово и движение. Власть. Она немного пьянит, но ведь это так естественно. Сегодня она безумно влюблена, а завтра уже разлюбила. Чудесный легкий флирт, а Харви воспринял его всерьез. Но Харви тоже был актером и поэтому получал удовольствие от игры.
- Я просмотрела медицинское свидетельство о смерти Каарна, - сказала Джин. - Хельсинкские полицейские утверждают, что он был убит тонким заостренным предметом. Рану нанесли сверху вниз правой рукой из-за спины…
- Я знаю больше, чем они, - перебил я. - Он был убит булавкой от женской шляпы. Эту булавку воткнула девушка-левша, которая обнимала его, лежа с ним на кровати… Вот и получилась такая рана. Русский курьер умер от такой же раны за пять месяцев до смерти Каарна. Так же умерли еще несколько человек. Сигне любила пересчитывать мужские позвонки.
- А следы одежды на зубах? - деловито выспрашивала Джин.
- У всех свои причуды…
- Боже мой, - сказала Джин. - Вы хотите сказать, что Харви Ньюбегин не соврал и она действительно была штатным убийцей в организации Мидуинтера?
- Похоже, что так, - ответил я. - Вот почему старик Мидуинтер поинтересовался, были ли у нее личные отношения с Харви. Он рассчитывал использовать ее против Харви.
- Что с ней теперь будет?
- Долиш надеется, что Сигне Лайн и миссис Пайк будут работать на нас.
- Но это шантаж.
- Грубое слово, но если мы предложим им работу, им будет очень трудно отказаться.
Итак, Росс из Военного министерства нашел способ держать доктора Феликса Пайка в заключении, обойдясь без публичного суда. Но даже Росс не мог представить дело так, будто и миссис Пайк тоже вступила в армию и тоже сошла с ума. Мы с Россом заключили негласное соглашение, что миссис Пайк достанется нам. Мы хотели держать ее под наблюдением и в дальнейшем завербовать.
Росс, конечно, не стал бы нарушать уговор, но он знал много способов, как обойти его. В пятницу днем до нас дошли вести, что Специальная служба заинтересовалась судьбой миссис Пайк. Мы усмотрели в этом ловкую руку умелого негодяя Росса.
- Умелый негодяйчик, - сказал я, несправедливо принизив его таланты.
Джин захлопнула папку и достала большой конверт. В нем лежали два билета на самолет и пачка американских долларов.
- Долиш хочет, чтобы вы посадили миссис Пайк в самолет. - Она посмотрела на часы. - Сегодня вечером люди из Специальной службы предъявят ей ордер на арест, так что вам все-таки придется пустить в ход письмо от Пайка. Вы должны уложиться за час. Так что поторопитесь.
- Ненавижу такие гнусные поручения.
- Я знаю.
- Должен отметить, что вы полны сочувствия.
- Мне платят не за то, чтобы я сочувствовала, - сказала Джин. - Но я не могу понять, почему вас всегда так раздражает ваша работа? Все просто и ясно: надо посадить миссис Пайк на самолет, пока ее не арестовали. Мне казалось, что вам нравится изображать доброго самаритянина.
Я взял билеты и запихнул в карман.
- Вы можете поехать со мной, - предложил я, - и понять, какое чертовское наслаждение можно от этого получить.
Джин пожала плечами и назвала шоферу адреc Пайка.
Бестертон-виллидж - это нагромождение архитектурных стилей, от просто обтесанных камней с деревянными рамами до лже-георгианского, примером которого был дом Пайка.
Два обгорелых верхних окна переоборудованного сарая, в котором жил Ральф Пайк, напоминали о недавнем пожаре. Сейчас на дорожках уже не было машин, не было слышно музыки, а в доме не было заметно никаких признаков жизни.
Я позвонил. Дверь открыл слуга-испанец.
- Да?
- Мы к миссис Пайк.
- Нет дома, - нелюбезно буркнул слуга.
- Тебе лучше бы выяснить, где она, - сказал я, - пока я не занялся проверкой твоего разрешения на работу.
Он нехотя впустил нас. Мы уселись на диван в стиле "честерфильд" с множеством сидений. Пока испанец разыскивал свою хозяйку, мы рассматривали резьбу по слоновой кости, старинные табакерки с забавными стихами, серебряные чернильные приборы и ножи для разрезания конвертов. У камина лежала такса, свернувшись, как сухой кренделек, между тщательно начищенных каминных щипцов. Слуга вернулся.
- Миссис Пайк вот здесь, - сказал он и протянул мне ярко-оранжевую открытку.
"Частная начальная школа Бестертон-виллидж приглашает родителей и друзей на великолепное представление. Дзинь-дзинь-дзинь.
Выступают ученики частной начальной школы Бестертон.
Начало представления в 7 часов вечера. Вход - с 6.30.
Вход свободный.
Выставка серебра в фонд местных благотворительных обществ.
Приходите пораньше.
Кофе и легкие закуски - недорого.
Учителя с радостью ответят на вопросы родителей.
ЖДЕМ ВАС"
- Пошли, Джин, - сказал я.
Уже угас последний луч дневного света, и холодный ветер завывал в телефонных проводах. Огромная янтарная луна, как светофор, предупреждала об опасности беспечную вселенную. В канаве квакали жабы и где-то совсем рядом ухал домовый сыч.
Джин взяла меня под руку. Она была настроена романтично.
Когда рождался ты, сова кричала,
Безвременье вещая, плакал филин,
Псы выли, ураган крушил деревья…
- продекламирована она.
- Единственный раз, - поддался я настроению моей спутницы, - я окунулся в драму Шекспира, когда играл роль Призрака отца Гамлета. Сигналом к моему выходу служила реплика Марцелла: "Гляди, вот он опять". Входит призрак и навязчиво маячит на сцене, пока кто-то не произносит: "Стой! Отвечай! Ответь! Я заклинаю!". Призрак уходит, не произнося ни слова.
- Таким образом вы отрабатывали линию поведения на много лет вперед, - сказала Джин.
- У Призрака есть реплики, - парировал я. - Например: "Настал тот час, когда я должен пламени геенны предать себя на муку". И еще - "Так похоть даже в ангельских объятьях пресытится блаженством и начнет жрать падаль", но им не понравилось, как я это произносил, и они поставили за сценой парня, который вещал мои слова через металлический рупор…
Частная начальная школа помещалась в большом доме, названном когда-то "Фермой". Территория вокруг была разделена на прямоугольники, в каждом из которых стоял современный дом. Огромная надпись "ЧАСТНАЯ НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА БЕСТЕРТОНА" была приколочена к главным воротам, чтобы привлечь юных жителей деревни, не желавших смешиваться с детьми из бедных семей.
У дверей сидела дама в меховом пальто.
- Вы отец? - спросила она, когда Джин и я вошли.
- Мы над этим активно работаем, - сказал я. Она сурово улыбнулась и разрешила нам войти.
В коридоре пахло учебниками и сырыми тряпками для мела. Стрелка-указатель была нарисована на стене от руки. Мы вошли в дверь с табличкой "СЦЕНА ТЕАТРАЛЬНОГО ЗАЛА" и уткнулись в кулисы. Из зала доносился монотонный звук пианино. Миссис Филиппа Пайк нашлась за сценой. Я передал ей записку от мужа, и она посмотрела на меня долгим взглядом, прежде чем развернуть листок. Прочитав записку, она совершенно не удивилась.
- Я никуда не поеду, - заявила она. За кулисами было так темно, что я едва различал ее лицо. За ее спиной, на сцене, маленькая девочка стояла в зеленых лучах рампы. У нее были крылья с блестками. Когда девочка двигалась, крылья хлопали, переливаясь в зеленом свете огней.