- У тебя что, плохо со слухом? Он не приедет сюда. Когда завтра утром русские его отловят, он честно признается, что ничего не знает о наших акциях в Хельсинки. А я сделаю все, чтобы подтвердить правдивость его показаний. Мы встретимся с ним завтра в девять тридцать вечера на другом конце города.
- А если он к тому времени устанет? Или улизнет?
- Я не стану плакать, парень. Все будет как надо. - Он прикрепил последнюю лампочку к багажнику и осмотрел провода.
- Помоги мне оттащить это железо в коридор. Потом посмотрим телевизор часов до девяти. Время есть.
- Годится, - откликнулся я. - Я не прочь немного поразвлечься, наблюдая за чужими страданиями.
10
Необъяснимое чувство охватывает пешехода, знающего, что между ним и морем лишь тонкий слой льда. Еще более странное чувство испытываешь, когда по этому тонкому льду едешь через Балтийское море на "фольксвагене". Даже Сигне немного нервничала, тем более что в машине нас было четверо, а лед где-то впереди кончался. Когда мы съехали на лед, Сигне и Харви долго изучали трещины и разло мы и пришли к выводу, что он вполне надежен.
Четверо нас было потому, что теперь к нам присоединился Ральф Пайк. Он все время молчал, с тех пор как мы подобрали его на открытом всем ветрам углу улицы, где дорога выходит из Хельсинки. Одет он был в длинное черное пальто и коричневую кожаную шапку с козырьком. Когда Пайк размотал шарф, я увидел под его пальто воротник комбинезона.
Мы ехали по замерзшему морю минут десять. Наконец Харви скомандовал: "Всем вылезти". Вокруг уже сгустилась ночь. Сверкал снег, в воздухе стоял какой-то гнилостный запах. Харви подключил к багажнику на крыше две батарейки и проверил контакт. Лампочки вспыхнули, но бумажные абажурчики делали их невидимыми с берега. Мне почудилось, что на юго-западе мерцают огни Порккала, так как здесь береговая линия поворачивает на юг, но Сигне сказала, что это невозможно. По-рккала слишком далеко отсюда. Харви измерил скорость ветра, а затем переставил "фольксваген" так, чтобы огоньки на крыше сообщили летчику направление ветра. Две лампочки он выключил, чтобы уточнить скорость ветра условленным сигналом.
Ральф Пайк спросил у Харви разрешения закурить. Я представлял, что он сейчас чувствовал. При проведении подобных операций нервишки всегда шалят, и ты настолько полагаешься на умение и опыт руководителя, что спрашиваешь его разрешения на все. Даже на возможность подышать.
- Последняя хорошая сигара, - произнес Ральф Пайк. Он ни к кому не обращался, и никто ему ничего не ответил.
- Пора готовиться, - сказал Харви, глянув на часы.
Я обратил внимание, что Харви совсем забыл о своем намерении скрыть лицо от Пайка и все время находился рядом с ним. Харви вынул из машины кусок материи, а Пайк снял пальто. Они завернули пальто и крепко обвязали тугой сверток длинной веревкой, другой конец которой был прикреплен к поясу комбинезона Ральфа Пайка. Комбинезон был исчерчен множеством молний, под рукавом имелся карман для ножа в кожаном чехле. Ральф Пайк снял шапку, засунул ее за пазуху и застегнул комбинезон под горло. Харви подал ему резиновый шлем. Такой надевают парашютисты во время тренировочных прыжков. Потом Харви осмотрел Пайка со всех сторон, похлопывая и приговаривая "все будет в порядке" так, будто старался убедить в этом самого себя. Удостоверившись, что все соответствует предписаниям и инструкциям, он достал из машины сумку с надписью "Пан-Америкэн" и раскрыл ее.
- Мне приказало передать вам вот это, - сказал Харви таким тоном, будто сам этого делать не хотел. Думаю, что Харви старался сделать все "как по-писаному".
Сначала он вручил Пайку пачку русских бумажных денег немногим толще пачки визиток, потом звякнули монеты. Я услышал наставление Харви:
- Золотые луидоры. Не бросайтесь ими.
- Я ничем не собираюсь бросаться, - сердито отозвался Пайк.
Харви деловито кивнул и вытащил из пальто шелковый шарф. На ткани шарфа была напечатана карта. Мне показалось, что шелковый шарф чересчур изыскан для России, но моего мнения никто не спрашивал. Потом Харви снабдил Пайка компасом, сделанным в виде старомодных часов-луковиц с цепочкой, приводящей в движение механизм шагомера. Затем они проверили документы - "военный билет", "справка о прежнем местожительстве", "паспорт", "трудовая книжка". Под занавес Харви достал из кармана еще два предмета. Первый был похож на пластмассовую шариковую ручку. Он показал ее Пайку.
- Вы знаете, что это?
- Игла с ядом, - ответил Ральф Пайк.
Харви подтвердил это отрывистым голосом. Он передал ручку Пайку, а потом протянул ему пистолет тульского производства калибром 6,35, который русские специалисты называют "пистолетом для медсестер".
- Исправен и заряжен? - спросил Харви.
- Исправен и заряжен, - ответил Пайк, выполняя какой-то странный ритуал.
- Кажется, я его слышу, - подала голос Сигне.
Мы все прислушались, но прошло еще целых две минуты, прежде чем издалека донесся шум моторов. Неожиданно звук стал отчетливым и громким, как будто к нам приближался трактор. Рокот низко летящего самолета заполнил все пространство. Навигационные огни самолета не горели, но я узнал "Чессну". Когда самолет приблизился, мы увидели в кабине лицо летчика, подсвеченное огоньками авиаприборов. "Чессна" покачала крыльями в знак приветствия, промелькнула над указательными лампочками на багажнике нашего "фольксвагена". Потом самолет развернулся, наклоняя одно крыло, и резко пошел на посадку. Длинные лыжи, установленные на шасси, шаркнули по льду, и фюзеляж задрожал. Летчик выключил мотор, и машина заскользила в нашу сторону со странным шипящим звуком.
- Я подцепил простуду, - кашлянул Харви и наконец-то плотно замотался шарфом. - У меня, судя по всему, высокая температура.
Впервые за весь этот вечер он обратился ко мне и глянул, словно ожидая возражений. Затем высморкался и легко хлопнул Ральфа Пайка по спине. Это был сигнал отправления.
Самолет еще не совсем остановился, а летчик уже стоял у двери и махал рукой, торопя своего пассажира.
- Все нормально? - спросил летчик у Харви, как будто ответ самого Пайка его по каким-то причинам не устраивал.
- Все готово, - подтвердил Харви. Ральф Пайк бросил на лед недокуренную сигару.
- Он мог бы перейти залив по льду. Внизу все покрыто льдом, - сообщил летчик.
- Это уже пройденный этап, - ответил Харви. - Нужна резиновая лодка, чтобы переплывать через каналы, продавленные кораблями.
- Я не доверяю резиновым лодкам, - сообщил летчик. Он усадил Пайка на переднее сиденье для пассажира и пристегнул ремнями.
- Да они шириной футов тридцать, эти каналы, только и всего, - сказал Харви.
- Да, но около двух миль глубиной, - добавил летчик. Затем похлопал по двигателям и пошутил: - Пройдите в вагон. Следующая остановка - Москва.
Мы отошли подальше. Мотор заработал, выдохнув желтое пламя. Харви подобрал окурок брошенной Пайком сигары и недовольно хмыкнул.
- Давайте-ка выбираться отсюда, - сказал он.
Мы залезли в машину, но я все еще следил за самолетом. Уродливое костлявое чудовище, совершенно непригодное для полета в ночном небе, медленно разворачивалось. Оно все больше удалялось от нас, и я видел только два желтых глаза, расплывшихся, когда самолет менял наклон крыла. Вот он уже в воздухе. Порыв ветра прижал его к земле, но лишь на мгновение. Он поднялся, выровнялся и взял курс на высоте, которая делала его неуязвимым для радиолокации.
Харви тоже наблюдал за самолетом.
- Следующая остановка - Москва, - с сарказмом повторил он.
- Возможно, он прав, - сказал я. - Лубянка как раз находится в Москве.
- Ты злишься на меня, - отметил Харви.
- Нет, с какой стати?
- Если хорошенько поразмыслить над делом, в которое ты ввязался, непременно захочется выместить досаду на тех, кто рядом. Сегодня я ближе всех.
- Но я не собираюсь вымещать на тебе свое настроение, - успокоил я Харви.
- Рад слышать, - ответил он. - Тем более, что мы все равно будем работать вместе, несмотря на твой отъезд.
- Мой отъезд? - удивился я.
- Не попугайничай. Разве ты не знаешь, что должен собираться в дорогу?
- Понятия не имею, о чем ты.
- Ну, тогда извини, - сказал Харви. - Я думал, ты уже догадался. В нашем центре в Нью-Йорке решили, что тебе надо пройти небольшой курс подготовки.
- Неужели? - спросил я. - Однако я в этом не очень уверен.
- Ты шутишь…
- Харви, - сказал я ему, - я не уверен даже в том, что наша работа вообще кому-нибудь нужна.
- Мы обсудим это позже, - остановил он меня. - Завтра, пожалуйста, предоставь мне полный список твоих расходов вплоть до сегодняшнего дня. Кроме того, ты еще получишь деньги сейчас. Пятьсот пятьдесят долларов достаточно?
- Больше, чем надо, - сказал я. Интересно, разрешит ли мне Долиш оставить эти деньги?
- Конечно, к этому приплюсуются и расходы.
Когда мы подъехали к отелю "Камп", что на эспланаде, Харви остановил машину и вышел.
- Поезжайте домой, - сказал он, наклонившись к окну.
- Куда ты? - спросила Сигне с заднего сиденья.
- Тебя это не касается. Делайте, что я сказал.
- Хорошо, Харви, - ответила Сигне, - мы так и сделаем.
Я пересел за руль, и мы поехали домой. Сигне за моей спиной что-то извлекла из сумочки.
- Эй, что ты делаешь?
- Мажу руки кремом, - ответила она. - От ледяного ветра кожа грубеет. Спорю, ты не угадаешь, с кем я сегодня встретилась днем. Смотри, какой атласной становится кожа.
- Только не суй руки мне в глаза, умница… Я все-таки за рулем.
- Я встретила нашего агента, - сказала Сигне, поняв, что я не собираюсь ничего угадывать. - И разрешила ему пройтись со мной. Я решила подсказать ему, на что можно потратить деньги.
- Ты что, и лицо мажешь? - оглянулся я.
Сигне засмеялась.
- Ты знаешь, - поделилась она наблюдением, - он платит по пять марок за сигару, а если та вдруг гаснет, выбрасывает ее.
- Харви? - удивился я.
- Нет, агент. Он сказал, что повторно раскуренная сигара горчит.
- Он так сказал? - спросил я. - Значит, он привык жить на широкую ногу…
- Но те деньги предназначались не ему, - спешила поделиться со мной новостью Сигне. - Те, которые мы оставили в такси. Он положил их на специальный банковский счет. Это может сделать только иностранец, мне такого счета просто не откроют.
- Правда? - сказал я и вывернул руль, чтобы не раздавить одинокого пьянчужку, переходившего дорогу, как сомнамбула.
- Этот человек, которого мы отправили на самолете, - сообщила мне Сигне, - научил меня некоторым латинским выражениям.
- Он всех обучает. Это его хобби.
- Ты не хочешь послушать?
- Очень хочу.
- "Ато пиеп о". Это означает: "Люблю то, что нахожу". Он сказал, что все самое значительное в жизни уже высказано на латыни. Это правда? Англичане тоже говорят по-латыни о самом важном?
- Только те, кто не прикуривает второй раз сигару за пять марок, - сказал я.
- "A o nuen". Я скоро начну говорить все самое важное по-латыни.
- Тогда тебе придется научиться говорить по-латыни и фразу "пожалуйста, Харви, не кипятись". Ты не имела никакого права даже узнать этого человека. Ведь никому не известно, чист ли он?
- В последнее время Харви ведет себя как старый грубиян, - пожаловалась Сигне. - Я его ненавижу.
Рядом с нами у светофора остановилось такси. В спинку водительского сиденья был вмонтирован портативный телевизор. Некоторые хельсинкские шоферы ставят такие в салоне своих машин. На заднем сиденье обнималась улыбчивая парочка, на их лицах играл синий свет телевизионного экрана. Сигне посмотрела на них с завистью. Я наблюдал за ней в зеркале заднего обзора.
- Ужасный старый грубиян, - продолжила она. - Он учит меня русскому языку, и когда я делаю ошибки в этих кошмарных русских прилагательных, бесится от злости. Он грубиян.
- Харви в полном порядке, - заявил я. - Он не грубиян, но и не святой. Просто временами у него бывает плохое настроение.
- Назови мне хотя бы одного человека, у которого бывает такое же плохое настроение, как у Харви. Назови!..
- У каждого свое настроение. Других таких, как он, нет. Все мы разные. Это-то и делает людей интересными, в отличие от машин.
- Вы, мужчины, всегда выгораживаете друг друга, - с досадой упрекнула Сигне.
Зажегся зеленый. Я нажал на газ. Спорить с ней, когда она в подобном состоянии, бесполезно.
- Кто занимается уборкой и готовкой да еще следит за его квартирой? - вопрошала Сигне с заднего сиденья. - Кто выручает его, когда у него неприятности и нью-йоркский центр жаждет его крови?
- Ты, - покорно ответил я.
- Да, - согласилась Сигне. - Я.
Последние слова она произнесла на три тона выше, громко зашмыгала носом и зачем-то щелкнула замочком сумки.
- А все деньги попадают к его жене, - она всхлипнула.
- Вот как? - заинтересовался я. Это была неожиданная информация.
Сигне отыскала в сумке платок, губную помаду и карандаш для ресниц, которые просто необходимы после выражения женского горя.
- Да, - сказала она. - Эти тринадцать тысяч долларов…
- Тринадцать тысяч долларов?..
Мое удивление прибавило ей сил.
- Да, те деньги, которые я утром оставила в такси. Их забрал тот человек, который улетел на самолете и перечислил на счет миссис Ньюбегин в Сан-Антонио в Техасе. Харви думает, что это большой секрет и я ничего не знаю. Но у меня своя разведка. Держу пари, нью-йоркский центр был бы не прочь заполучить такую информацию.
- Наверное, - согласился я.
Мы подъехали к дому. Я выключил мотор и повернулся к Сигне. Она сидела, склонясь вперед и опустив голову. Волосы закрыли ее лицо золотым занавесом.
- Они были бы рады, - сказала она. Слова звучали из-под копны волос. - И это не первые деньги, которые присвоил Харви.
- Подожди, - мягко сказал я. - Нельзя бросать такие обвинения, не имея веских доказательств.
Я замолк. Мне было интересно, спровоцируют ли ее мои слова на дальнейшие разоблачения.
- Я никогда не бросаю пустых обвинений, - всхлипнула Сигне. - Я люблю Харви. - Из-за золотого занавеса раздались негромкие звуки, как будто там, внутри, сидела канарейка и пробовала голос.
- Ну ладно, идем, - сказал я. - На свете нет мужчины, из-за которого стоит плакать.
Она покорно улыбнулась сквозь слезы. Я дал ей большой носовой платок.
- Высморкайся лучше.
- Я люблю его. Он - дурак, но я могла бы умереть за него.
- Конечно, - согласился я, и она высморкалась.
На следующее утро мы завтракали все вместе. Сигне очень постаралась, чтобы Харви чувствовал себя, как дома. Был виноград, ветчина, вафли, кленовый сироп, гренки с корицей и слабый кофе. У Харви было хорошее настроение, и он пытался жонглировать тарелками, приговаривая "бип-бип" и "русские это делают чертовски хорошо!"
- К твоему сведению, Харви, - сделал я замечание, - я ни разу не встречал англичанина, который бы говорил "бип-бип".
- Да? - удивился Харви. - Когда я изображал англичан в спектакле, я почти всегда говорил "бип-бип".
- В спектакле? - поинтересовался я. - Я не знал, что ты выступал на сцене.
- Ну, не профессионально… Просто играл в разных сараях после окончания колледжа. В те дни я хотел стать настоящим актером, но чем больше я голодал, тем быстрее таяла моя решимость отдать жизнь театру. А потом парень, с которым мы вместе учились в колледже, помог мне устроиться в Министерство обороны.
- Не могу представить тебя актером, - сказал я.
- А я могу! - заявила Сигне.
Харви улыбнулся.
- Старик, это были отличные времена. Как актеры мы никуда не годились. Единственный парень, знавший, как это делается, был наш руководитель, а мы все время выводили его из себя. Каждое утро труппа трясла задами на сцене. Он кричал: "Сегодня вы порастрясете свои жирные зады, все вы. Потому что я - требовательный ублюдок. Критики - безграмотные ублюдки, публика - изменчивые ублюдки, а вы - ублюдки бездарные. Единственный законнорожденный здесь - театр". Он повторял это каждое утро. Каждое утро! Я был тогда счастлив, друг. Просто не догадывался об этом.
- Разве сейчас ты несчастен? - с тревогой спросила Сигне.
- Конечно, счастлив, дорогая. Конечно, - Харви обнял ее одной рукой и притянул к себе.
- Вытри лицо, - сказала Сигне. - У тебя подбородок в арахисовом масле.
- Не правда ли, романтичная девица? - ласково заметил Харви.
- Не называй меня девицей, - сказала Сигне. Она игриво замахнулась на него, но Харви подставил ладонь. Она хлопнула по ней, потом по другой, и они сыграли в "ладушки". Сигне выкидывала руку с разными интервалами, но Харви все время успевал, и Сигне попадала по его руке. В конце концов он отдернул руку, и Сигне упала в его объятия.
- Нам надо поговорить о делах, дорогая, - сказал Харви. - Почему бы тебе не поехать в город и не купить туфли, которые так тебе понравились?
Он достал банкноту в сто марок.
- Намек поняла, - засмеялась Сигне и повторила: - Намек поняла.
Она радостно выхватила деньги и выбежала из комнаты.
Когда дверь за Сигне захлопнулась, Харви налил еще кофе.
- До сих пор ты был зрителем, - сказал он, - теперь ты должен вступить в ряды мужчин.
- Это связано с обрезанием? - полюбопытствовал я.
- Все наши действия, - серьезно продолжил Харви, - программируются ЭВМ. Каждый этап операции вводится в машину, и операторы сообщают электронным мозгам о его ходе. Когда все участвующие в операции агенты исполнят свои миссии и пришлют сообщения, компьютер выдает программу действий на следующий этап.
- Ты хочешь сказать, что мы работаем на электронно-вычислительную машину?
- Мы называем ее Электронным Мозгом, - сказал Харви. - Вот почему мы так уверены, что не допустим промахов. Мозг увязывает между собой сообщения всех агентов и вырабатывает следующий набор инструкций. Каждый агент получает телефонный номер. По этому номеру он получает соответствующие указания и инструкции и обязан их выполнять. Если в телефонном послании звучит слово "безопасно", это означает, что в последующих словах содержится пароль, по которому агент узнает человека, чьи приказы будет выполнять. Например, ты позвонишь по телефону и услышишь от автоответчика: "Вылетайте в Ленинград. Безопасно. Лицо города изменилось". Это значит, что ты вылетаешь в Ленинград и ожидаешь распоряжений от того, кто скажет тебе: "Лицо города изменилось".
- Понял, - сказал я.
- Очень хорошо. Именно такое задание пришло сегодня утром. Оно касается нас обоих. Когда мы вернемся, ты позвонишь по телефону и получишь дальнейшие инструкции для себя. Я о них знать не должен. И никому не говори об этом.
- Хорошо.