Харви протянул мне листок. Два нью-йоркских номера через ганноверский коммутатор.
- Запомни номера, а бумагу сожги. Второй - только для экстренных случаев. Подчеркиваю: для экстренных случаев, а не когда у тебя кончатся бумажные носовые платки. И всегда сохраняй телефонные счета. Ты не обязан оплачивать эти расходы из собственного кармана.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Ленинград - Рига
Жил-был человечек, охотник хоть куда,
Он пулей из свинца, свинца ружьишко
Заряжал.
Как-то раз он утку увидел у пруда,
Стрельнул - и прямо в голову попал,
Попал, попал.Детский стишок
11
Ленинград расположен где-то на полпути между Азией и Арктикой. Обычно на получение визы уходит дней шесть, даже если запрос и разрешение идут телеграфом. Однако Харви каким-то образом ускорил получение визы, и мы купили билеты на ИЛ-18 Аэрофлота, который вылетал из Хельсинки вечером через два дня.
"ЗИМ" довез нас от аэропорта до гостиницы "Европейская", расположенной на Невском проспекте. Внутри гостиница выглядела так, будто девятисотдневная блокада Второй мировой войны все еще продолжалась. Куски отвалившейся штукатурки, старые обшарпанные двери, брезент, мотки веревки - все это нам пришлось преодолеть, чтобы добраться до администратора.
Здесь Харви сказал, что у него все еще держится температура и он должен поесть перед тем, как лечь спать. Администратор, озабоченный седой человек в очках с металлической оправой и с медалью на груди, провел нас в буфет. Официантка принесла водку и красную икру и с любопытством уставилась на нас. В России так многие смотрят на иностранцев.
За дверью буфета был виден ресторан, где десять музыкантов на эстраде наигрывали "Мамбо итальяна", а пар тридцать танцевали, подражая различным вариантам западных танцев в зависимости от того, откуда они приехали - из Пекина или Восточного Берлина, где телевидение ловило западные программы.
Харви настаивал, что кроме водки ему необходим еще и кофе. Большая импортная кофеварка не работала, но пухленькая официантка пообещала обслужить нас.
Харви сказал, что градусник, к сожалению, лежит в его чемодане. Если бы он сейчас измерил температуру, я бы понял, что он действительно болен, и тогда его жалобы не казались бы мне столь забавными.
Я положил себе красной икры и взял кусочек замечательного темного кислого хлеба, наблюдая, как кассир громко щелкает на счетах. В буфет зашли два официанта, громогласно споря о чем-то, но, заметив посетителей, ушли. После них появился очень высокий мужчина в пальто и каракулевой шапке и направился к нашему столику.
- Я вижу, - сказал он на хорошем английском, - что вы решили поужинать в этот поздний час. Могу я к вам присоединиться или у вас деловой разговор?
- Садитесь, - пригласил Харви и, щелкнув пальцами, произнес: - Мистер Демпси - из Ирландии. Меня зовут Ньюбегин. Я - американец.
. - А, - мужчина широко открыл рот, как это делают итальянцы, выражая вежливое удивление. - Меня зовут Фраголли. Я итальянец. Мне немного того же самого, - сказал он официантке, которая принесла нам кофе и теперь с интересом рассматривала синьора Фраголли. Сложенными пальцами он изобразил колечко.
Девушка кивнула и улыбнулась.
- "Столичную", - крикнул он ей вслед. - Это единственная водка, которую я пью, - объяснил он нам и тихо замурлыкал "Хей, мамбо, мамбо итальяна…"
- Вы здесь по делам? - спросил Харви.
- Да, по делам. Ездил за двести миль к югу от Москвы. Вы думаете, Россия зимой такая, как здесь. А я бывал в крошечных замерзших деревушках, о которых вы и понятия не имеете. У меня контракты с торговыми организациями разных областей. Но переговоры по их заключению всегда тянутся четыре дня, везде один и тот же срок. Они делают мне предложение, мы обсуждаем его. Я назначаю цену. Они заявляют, что это слишком дорого. Я объясняю, что при снижении цены увеличится эксплуатация моих рабочих. Они снова вникают в цифры. Я иду на уступки по отдельным пунктам. На четвертый день мы приходим к согласию. А дальше они точно придерживаются условий договора и никогда не нарушают сроков платежей. Если договор подписан, дальше - сплошное удовольствие!
Официантка принесла бутылку водки и порцию красной икры. У синьора Фраголли был большой, как у римского императора, ястребиный нос и белозубая улыбка на бронзовом от загара лице. Он начал в такт музыке постукивать ножом о серебряное ведерко с шампанским.
- Чем вы торгуете? - поинтересовался Харви.
Он отложил нож и полез в черный портфель.
- Вот этим, - возгласил он.
Синьор Фраголли поднял над столом женский пояс с резинками и покачал им, как бы изображая виляние бедер. Резинки звякнули.
- Вот это мне нравится, - сказал Харви.
Мы договорились вместе позавтракать. Синьор Фраголли назначил нам встречу в половине второго возле Центрального Морского музея, который он почему-то упорно называл Биржей. Музей находится на самой стрелке одного из сотен островов, которые и составляют Ленинград. Здесь сходятся два моста из 620 мостов города. Нева в этом месте невероятно широка, и холодный ветер несется надо льдом к Петропавловской крепости.
Итальянец немного опоздал и рассыпался в извинениях, кланяясь и улыбаясь. Он провел нас вниз, к реке. Снизу расстояние до следующего, Кировского, моста показалось нам еще большим. Мы шли по тропинкам, протоптанным по льду. Женщина в толстом пальто с платком на голове и в меховых ботинках терпеливо ждала, закинув леску в круглую лунку. С ней был маленький мальчик. Он размахивал пластмассовым ружьем и издавал громкие звуки, делая вид, что стреляет в нас. Женщина сделала ему замечание и улыбнулась. Мы уже далеко отошли от нее, когда синьор Фраголли заговорил.
- Лицо города изменилось, - сказал он. - Они у вас с собой?
- Да, - ответил Харви. Я обратил внимание, что он говорил, опустив голову вниз. Даже здесь, посреди реки, микрофон с параболической направленной антенной смог бы уловить наши слова.
- Надеюсь, ни одно не разбилось?
- Конечно, нет. Я был очень осторожен.
Этого мне было достаточно, чтобы понять: полдюжины яиц, украденных у меня в лондонском аэропорту, находились у Харви! Я представил, какой их ожидает сюрприз, когда они повнимательнее рассмотрят яйца из нашего буфета. Харви и Фраголли держали в руках одинаковые черные портфели.
- Портфелями обменяемся за завтраком, - сказал Фраголли и от души рассмеялся, обнажив ослепительно белые зубы.
Если даже за нами наблюдали с берега, нас трудно было бы заподозрить в чем-либо. Этот смех мог одурачить любого.
- Один из вас, - продолжил Фраголли, все еще улыбаясь, - отправится в Ригу.
- Поедет Демпси, - сказал Харви. - Я должен остаться здесь.
- Мне все равно, кто поедет, - заявил Фраголли и пошел рядом со мной. - В Латвию вы отправитесь завтра. Дневным рейсом номер 392. Вылет в два пятьдесят. Остановитесь в гостинице "Рига". Там с вами установят связь.
Он повернулся к Харви.
- Его фотографии есть в машинном каталоге?
- Да, - ответил Харви.
- Тогда, - сказал Фраголли, - человек, который выйдет на связь с вами, будет знать, как вы выглядите.
- Но я не буду знать, как выглядит он.
- Вот именно, - улыбнулся Фраголли. - Так безопаснее.
- Не для меня, - сказал я. - Мне не нравится, что мою фотографию могут найти у одного из ваших бездельников.
- Фотографий ни у кого не будет, - вмешался Харви. - Этот человек может быть пассажиром нашего ночного самолета. Он успел тебя разглядеть.
- И что я должен сделать? - спросил я. - Наложить шины и бинты на его переломанную ногу?
- Чем быстрее ты усвоишь, что наша организация не допускает промахов, - стал выговаривать мне Харви, - тем быстрее расслабишься и перестанешь на меня злиться.
Возможно, он сказал это из-за синьора Фраголли, и я не стал спорить.
- О’кей, - все, что я ответил ему.
- Вам придется запомнить две тысячи слов, - обратился ко мне Фраголли. - Сумеете?
- Ну, не слово в слово, - сказал я, - не наизусть.
- Нет, - успокоил меня Фраголли. - Только формулы - а их немного - должны быть заучены в точности.
- Справлюсь, - заверил я синьора Фраголли. А сам подумал, как они смогут оформить мне визу до Риги, но не стал спрашивать.
Мы дошли до корабля - судна с узкими бортами, множеством деревянных балкончиков и занавесками на иллюминаторах. Мы пробрались по проходу, заставленному ящиками с пивом и лимонадом, и какой-то мужчина угрожающе закричал нам вслед: "Товарищи!"
- Товарищи! - возопил он снова, увидев, что мы останавливаемся.
- Он недоволен, - пояснил Фраголли, - что мы не оставили у него пальто. Заходить в помещение в пальто - это некультурно.
Посуда плавучего ресторана не отличалась от посуды других ресторанов. Стандартные ножи и вилки - примитивная заводская штамповка, такие же тарелки, стандартные меню и официанты.
Мы заказали пирожки с бульоном. Фраголли рассказывал нам о переговорах, которые он вел сегодня утром.
- Вы даже не представляете себе, какой замечательный ум у этих русских. Они, несомненно, хитры и осторожны. Я торгую во многих западных странах, но эти русские… - Он щелкнул пальцами от восторга и перешел на шепот, словно заговорщик. - Мы заключаем сделку. Обычно заказчики просто сообщают мне количество и сроки. Восемь тысяч поясов модели 6-а таких-то размеров с доставкой тогда-то. Но русским этого мало. Они настаивают, чтобы застежку у резинки приспустить на дюйм или, допустим, ввести в модель двойной шов.
- Ловко, - сказал Харви.
- Еще как, - подтвердил Фраголли. - Изменяя кое-какие детали, они могут быть уверены, что партия изготовлена специально для них. Им не нужны лежалые товары, гнившие на складах. Русские мозги созданы для коммерции.
- Для коммерции?
- Конечно. Вы не видели старух, торгующих цветами на Невском проспекте. Сейчас ни один милиционер им слова не скажет, хотя они и нарушают закон. Свободная торговля запрещена. Раньше было опасно торговать даже цветами. Если бы я мог подрядить этих цветочниц продавать мои пояса… - Он помолчал. - Я подсчитал: если даже продавать их по средней цене, а в сегодняшнем Ленинграде можно запросить по крайней мере в два раза больше, - протянул он мечтательно, - я мог бы отойти от дел, поработав всего один день. В этой стране - настоящий голод на потребительские товары, как в Европе 1946 года.
- Почему бы вам не заниматься только торговлей? - поинтересовался Харви.
Фраголли скрестил пальцы знаменитым русским знаком, обозначающим тюремную решетку и все, что с ней связано.
- Скоро станет легче, - успокоил его Харви. - Скоро вы будете продавать здесь своих поясов столько, сколько сможете выпустить.
- В Ленинграде есть поговорка, - усмехнулся Фраголли, - что пессимист - это человек, который утверждает, что было плохо, сейчас плохо, а будет еще хуже. А оптимист говорит, хуже не будет, потому что хуже некуда.
- Почему они с этим мирятся?
- Видите ли, когда здесь рождается ребенок, его очень туго спеленывают. От шеи до кончиков пальцев, как бревно. Когда его распеленывают для купания, он начинает плакать. Он плачет потому, что его ничто не сковывает. Он свободен и это его беспокоит. Его быстренько запеленывают опять, и в душе он так и остается затянутым в пеленки до самой смерти.
- По-моему, теперь они уже не очень увлекаются этим, - заметил Харви.
- Посмотрите на эту официантку, - вдруг заинтересованно сказал Фраголли. - Она не может достать себе хорошую "грацию". У нее нет ни хорошего бюстгальтера, ни пояса.
- А мне так больше нравится, - легкомысленно заявил Харви. - Я люблю, чтобы у девиц выпирало спереди и сзади.
- Ну нет, - сказал Фраголли. - Я хочу затянуть в "грацию" всех симпатичных девушек Ленинграда.
- Мои желания прямо противоположны, - признался Харви.
Фраголли засмеялся.
Харви бросил пирожок в бульон и размял его ложкой.
- Русская манера, - отметил Фраголли. - Вы едите пирожки по-русски.
- Мой отец был русским, - сказал Харви.
- Ньюбегин - не русская фамилия.
- Это из двух слов - "новый" и "начинать", - засмеялся Харви. - Отец составил из них фамилию, когда приехал в Америку начинать новую жизнь.
- Понятно, - сказал Фраголли. - Я много общаюсь с американцами. - Он понизил голос: - По правде говоря, мое дело на сорок девять процентов принадлежит американской компании. Но русские не любят вести дела с янки, так что такой расклад удобен для всех.
- Русские - реалисты, - сказал Харви.
- О да, они - реалисты, - подтвердил Фраголли и тоже бросил пирожок в бульон.
Мы расстались с Фраголли после завтрака.
- Расслабься, - сказал Харви. - Не посылал я твоих фотографий в Ригу. У меня своя система опознания, но я не собираюсь открывать это Фраголли.
- Что за система?
- В этой безумной стране, как ни странно, есть видеотелефоны. Я заказал на три часа разговор с Ригой. Сейчас мы поедем на телеграф и посмотрим на того парня, с которым ты встретишься. Думаю, это лучше, чем дрянные фотографии.
Поймав такси, мы отправились на улицу Павлова. Дом 12-а походил на скромное жилище разнорабочего с большой семьей. На самом деле там размещалась видеотелефонная переговорная станция. Мы постучали, и какая-то женщина впустила нас внутрь. Она воткнула карандаш себе в прическу, посмотрела на часики на запястье, сравнила время на них со временем на настенных часах и наконец провела нас в маленькую комнату с телефоном и старомодным двенадцатиканальным телевизором. Мы сели. Женщина чем-то щелкнула, и экран загорелся синим светом. Харви поднял трубку, несколько раз произнес в нее "Привет!", и вдруг на экране появилось изображение лысого человека, одетого, как мне показалось, сразу в четыре пальто.
- Это мистер Демпси, - представил меня Харви. - Он завтра едет к вам. Остановится в гостинице "Рига".
- У нас очень холодно, - предупредил человек на экране. - Захватите побольше свитеров.
Затем лысый попросил меня подвинуться вправо, чтобы он мог меня разглядеть, потому что по краям изображение расплывалось. Он полюбопытствовал, холодно ли в Ленинграде, мы ответили - "да", а рижанин сказал, что этого следовало ожидать и добавил, что гостиница "Рига" - хорошо отапливаемое современное здание. Харви поделился воспоминаниями о своем последнем визите в Ригу. Жаль, что сейчас он не имеет такой возможности. Человек в четырех пальто утешил его, сказав, что Ленинград - один из самых прекрасных городов в мире. Харви развил его мысль, сообщив, что Ленинград не зря называют Северной Венецией, потому что он так же прекрасен. Человек в телевизоре изрек "да" и поинтересовался, нравится ли город мистеру Демпси? Я ответил, что город великолепен, но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Венецию Южным Ленинградом, после чего последовало молчание. Я разрушил очарование видеобеседы. Женщина с карандашом, воткнутым в волосы, подошла и сказала, что наше время истекло, если только мы не хотим продлить разговор. Харви сказал, что не хотим, а человек в Риге сказал "до свидания" и повторял это до тех пор, пока его изображение не исчезло с экрана.
Последний вечер в Ленинграде я провел в одиночестве.
В Малом оперном театре давали "Отелло" Верди. После оперы, мысленно напевая арии, я решил проехаться в метро и заглянуть в "Асторию" и спустился вниз по ступенькам возле светящейся неоном большой буквы "М".
Вместе со мной в вагон вошел мужчина в меховой шапке и длинном кожаном черном пальто, из-под которого виднелся воротник белой рубашки и серебристый галстук. Интересно, понравилась ли ему опера? Я улыбнулся попутчику, он кивнул в ответ, но без улыбки. Я достал из кармана пачку "Галуа", распечатал ее и предложил ему сигару.
- Нет, спасибо, - отказался он.
- Вы не курите сигары, товарищ полковник? - удивился я.
- Я курю, - ответил он, - но в метро у нас не курят…
- Понятно, - сказал я, убирая пачку в карман. - Я не собираюсь нарушать правила.
Он улыбнулся, но теперь уже я не ответил ему улыбкой.
Вагон покачивался и громыхал, а мы держались за поручни, разглядывая друг друга.
Передо мной стоял грузный мускулистый человек лет шестидесяти, на круглом лице которого было написано, что он редко веселился в молодые годы. Вздернутый нос, судя по форме, был когда-то перебит, а потом подвергся пластической операции. Глаза были похожи на маленьких черных часовых, перебегающих с места на место, а массивные темные кисти рук напоминали гроздья бананов, не распроданных вовремя.
- Я выйду здесь и пройдусь до "Астории", - сказал я. - Там выпью стакан портвейна и минут двадцать послушаю оркестр. Говорят, он играет американскую танцевальную музыку. Затем пешком вернусь в гостиницу. Я остановился в "Европейской".
Он кивнул и остался в вагоне, когда я вышел на остановке.
Свою программу я выполнил на все сто процентов.
Примерно через полчаса я покинул "Асторию" и пошел по неосвещенной стороне улицы. Днем, когда по просторному Невскому проспекту с ревом несутся автобусы и грузовики, а в "Астории" потчуют африканских делегатов, ясно видно, что Ленинград - это колыбель коммунизма. Но когда приходит ночь и луна серебрит стены Петропавловской крепости, а городские власти в целях экономии зажигают только один из трех фонарей, так что лужи под ногами и комья размокшего снега замечаешь только, попадая в них ботинком, тогда этот город снова становится Санкт-Петербургом. И Достоевский, сгорбившись, вступает в трущобы за Сенной площадью, и Пушкин, умирая после дуэли, обращается к рядам книг: "Прощайте, друзья".
За моей спиной послышался шум медленно приближающегося автомобиля. Это был солидный "ЗиС". На таких машинах ездили только правительственные чиновники. Шофер осветил меня фарами, и машина подъехала ближе. Дверца распахнулась.
- Садитесь, англичанин, - пригласил меня человек, с которым мы ехали в метро.
Я забрался в машину и уселся рядом с ним на заднем сиденье. Полковник захлопнул дверь. Внутри стоял запах сигарного дыма.
- Итак, мы снова встретились, полковник Шток, - сказал я, как киногерой плохих фильмов.
- Алексеевич, - поправил он меня.
- Итак, мы снова встретились, Алексеевич?
- Да, англичанин. - Он приказал шоферу выключить мотор. В салоне стало тихо. - Ну как, наслаждаетесь нашей русской зимой?
Голова Штока напоминала статую, которую долго катили по дороге, так что все хрупкие части отбились.
- Да, - ответил я. - Я наслаждаюсь русской зимой. А вы?
Шток потрогал свой массивный подбородок.
- У нас есть поговорка, - задумчиво сказал он, - "для того, кто стоит на вершине горы, нет ничего, кроме зимы…"
Я что-то пробормотал в ответ, потому что не понял, что означает эта русская мудрость.
После этого небольшого лирического отступления полковник сразу взял быка за рога.