Он смахнул промокшим носовым платком пепел с живота.
- Нет. Официально вас будет допрашивать районный juge d'instruction. Это не мое дело. Я представляю Sûreté Générale, управление военно-морской разведки. Так что можете говорить со мной открыто.
Я не очень понял, почему шпион должен открыто говорить с офицером военно-морской разведки, но решил не заострять на этом внимания. Тем более что я не собирался ничего скрывать.
- Очень хорошо. Я сказал, что это мои снимки, потому что они мои. То есть все снимки, которые есть на пленке, за вычетом первых десяти.
- Вот именно. А как вы объясняете их появление?
- Полагаю, кто-то подменил пленку в моем фотоаппарате.
Он вопросительно приподнял брови. Я пустился в пространное перечисление всех своих передвижений после отъезда из Ниццы, поделившись также догадками и насчет происхождения вменяемых мне в вину снимков. Он добросовестно выслушал меня, но соображения мои явно не произвели на него никакого впечатления.
- Это никак не может считаться свидетельством, - сказал он, когда я замолчал.
- Я и не предлагаю никаких свидетельств. Просто пытаюсь найти разумное объяснение всей этой загадочной истории.
- А вот комиссар считает, что он уже нашел объяснение. И упрекнуть его не в чем. С какой стороны ни посмотри, обвинение кажется вполне обоснованным. Вы сами признали, что снимки ваши. Личность вы подозрительная. Так что все просто.
Я посмотрел ему в глаза:
- Но вас, месье, такое объяснение не удовлетворяет.
- Я этого не говорил.
- Не говорили, но иначе вы вряд ли бы стали со мной разговаривать, да еще в таком тоне.
Он изобразил нечто похожее на ухмылку.
- Вы преувеличиваете собственную значимость. Меня интересуют не шпионы, а их наниматели.
- В таком случае, - огрызнулся я, - вы понапрасну теряете время. Эти десять снимков сделал не я, а единственный мой наниматель - месье Матис, который платит мне за преподавание иностранных языков.
Однако, казалось, он больше не слушал меня. Повисло молчание.
- Мы с комиссаром, - заговорил он наконец, - считаем, что вы либо умный шпион, либо глупый шпион, либо попросту ни в чем не повинный человек. Могу сказать, что комиссар склоняется ко второму предположению. Мне же с самого начала показалось, что вы не виноваты. Уж слишком по-дурацки вы себя вели. Ни один преступник не может быть таким идиотом.
- Спасибо.
- В вашей признательности, Водоши, я нуждаюсь меньше всего. Должен сказать, что собственное заключение мне самому в высшей степени не по душе. Вас арестовал комиссар. Может, вы и впрямь ни в чем не виноваты, но если вы окажетесь в тюрьме, меня лично это ничуть не обеспокоит.
- Не сомневаюсь.
- С другой стороны, - задумчиво продолжал он, - мне чрезвычайно важно знать, кто в действительности сделал эти снимки.
Снова наступило молчание. Я чувствовал, что от меня ждут каких-то слов. А я хотел выслушать его продолжение. И через некоторое время оно воспоследовало.
- Знаете что, Водоши, если нам удастся отыскать настоящего преступника, мы могли бы кое-что для вас сделать.
- Кое-что?
Он громко откашлялся.
- Видите ли, консула, который выступил бы в защиту ваших интересов у вас, понятно, нет. И насколько хорошо будут с вами обращаться, зависит от нас. А это, в свою очередь, связано с вашей готовностью сотрудничать с нами; бояться вам нечего.
Кажется, до меня начали доходить его туманные намеки. Я изо всех сил сжал ладонями колени, чтобы не вцепиться этому типу в горло.
- Я уже сказал вам все, что знаю, месье… - Я запнулся. В горле возник ком, я не мог больше выговорить ни слова. Но толстяк явно решил, что я жду, когда он назовет свое имя.
- Бегин, - сказал он. - Мишель Бегин.
Он замолчал и снова опустил взгляд на живот. В камере было нестерпимо душно, и я заметил, что на груди у него, под полосатой рубашкой, выступает пот.
- Все не все, - сказал он, - а вы в любом случае можете принести нам пользу.
Он поднялся с кровати, пересек камеру и ударил в дверь кулаком. В замке заскрипел ключ, и в проеме мелькнула фигура ажана. Толстяк что-то негромко сказал ему - что именно, я не расслышал, - и дверь снова закрылась. Он остался стоять на месте и закурил очередную сигарету. Минуту спустя дверь открылась, и ажан что-то передал толстяку. Дверь еще раз закрылась, и он повернулся ко мне. В руках у него был фотоаппарат.
- Узнаете?
- Естественно.
- Возьмите и посмотрите как следует. Может, заметите что-нибудь необычное.
Я повиновался. Осмотрел шторку, видоискатель, экспонометр; выдвинул объектив и открыл заднюю стенку; заглянул в каждую щелочку, каждую складку аппарата и лишь после этого положил его назад в футляр.
- Не вижу ничего необычного. Все как всегда.
Он сунул руку в карман, извлек сложенный вдвое листок и протянул его мне.
- Водоши, это мы нашли в вашей записной книжке. Взгляните.
Я взял бумагу и развернул ее. Потом снова перевел взгляд на него.
- Ну и что тут такого? - с недоумением спросил я. - Это всего лишь страховой полис на фотоаппарат. Вы сами указали мне на то, что техника дорогая. Ну я и заплатил несколько лишних франков, чтобы застраховаться на случай потери или, - добавил я многозначительным тоном, - кражи.
Он взял у меня бумагу и терпеливо вздохнул.
- Везет вам, - сказал он, - везет в том смысле, что французское правосудие не только разыскивает преступников, но и присматривает за слабоумными. Этот полис страхует Йожефа Водоши на случай утраты фотоаппарата марки "Цейсс Айкон Контакс", серийный номер F/64523/2. А теперь посмотрите на серийный номер этого аппарата.
Я посмотрел. У меня упало сердце. Серийный номер не совпадал.
- В таком случае, - я так и подпрыгнул на месте, - это не мой аппарат. Только как на пленке оказались мои снимки?
Задним числом я вынужден был признать, что раздражение, которое, судя по выражению лица, испытывал толстяк, было более чем оправдано. Я и впрямь оказался недоумком.
- А так, милый мой дурачок, - пропищал он даже выше обычного, - что подменили не пленку, а фотоаппарат. Это серийная продукция, к тому же широко распространенная. Вы снимали этим аппаратом на пленку, купленную в Тулоне, своих дурацких ящериц. Вы даже заметили, что количество снимков на ней отличается от того, что вы сделали своим аппаратом. Вы вынули пленку и отнесли ее аптекарю. Он заметил эти десять снимков, а даже последний кретин на его месте сразу догадался бы, что это за снимки, и отнес их в полицию. Ну, дурачок, теперь все ясно?
- Выходит, - сказал я, - столь щедро объявляя о своей вере в мою невиновность, вы с самого начала знали, что так оно и есть. В таком случае хотелось бы знать, по какому праву вы меня здесь удерживаете?
Бегин отер носовым платком пот со лба и пристально посмотрел на меня из-под прикрытых век.
- Ваше поведение во время допроса сразу убедило меня в том, что вы невиновны. Для преступника вы слишком глупы. Когда мы обнаружили этот страховой полис, обвинение против вас уже было выдвинуто. Но как я уже сказал, это не мое дело. И я ничем вам помочь не могу. Комиссар злится на вас, потому что это свидетельство подрывает его версию; в интересах правосудия он согласен отказаться от трех обвинений, но одно остается.
- И какое же именно?
- В ваших руках оказались снимки, представляющие опасность для государства. Это серьезное правонарушение. И оно сохраняет свою силу, если только, - со значением добавил он, - если только не найдутся возможности отвести и его. Разумеется, я готов ходатайствовать за вас перед комиссаром, но, боюсь, без серьезных оснований, оправдывающих такой нестандартный шаг, мне трудно будет что-нибудь сделать. А в таком случае меньшее, что вам грозит, это депортация.
Я похолодел.
- Вы хотите сказать, - ровно сказал я, - что в случае отказа от, как вы это называете, сотрудничества против меня будет выдвинуто это абсурдное обвинение?
Он промолчал, закурил четвертую по счету сигарету, задул пламя и оставил ее слегка прилипшей к губам. Он выпустил струйку дыма и пристально посмотрел на голую стену, словно это была картина, а он - галерейщик, решающий покупать ее или нет.
- Фотоаппарат, - задумчиво сказал он, - мог быть подменен по трем причинам. Кому-то захотелось вам насолить. Кому-то понадобилось срочно избавиться от снимков. Наконец - случайность. Первый вариант, полагаю, можно отбросить. Слишком сложно. Нет никакой гарантии, что вы: (а) решите проявить пленку на месте и (б) аптекарь обратится в полицию. Вторая гипотеза вообще практически невероятна. Снимки представляют определенную ценность, и возможность избавления от них равна нулю. К тому же пленке, пока она остается в аппарате, ничего не грозит. В общем, я думаю, что это случайность. Фотоаппараты - одной марки, в одинаковых футлярах. Вы сами это фактически подтвердили, не обнаружив никакого различия. Но где и когда произошла подмена - вот вопрос. Не в Ницце, вы же сказали, что взяли с собой аппарат в гостиницу и положили в багаж. Не в пути, потому что он все время находился под замком в чемодане. Выходит, подмена произошла в "Резерве". И если она была случайной, то произойти это могло только в общественном месте. Теперь - когда? А теперь скажите, вчера, во время завтрака, аппарат был при вас? И кстати, где вы завтракали?
- На террасе.
- И аппарат был при вас?
- Нет. Я оставил его в холле, на стуле, собрался взять потом, по дороге в сад.
- В котором часу вы завтракали?
- Примерно в половине девятого.
- А в сад когда пошли?
- Около часа спустя.
- И там фотографировали?
- Да.
- А вернулись в гостиницу когда?
- Часов в двенадцать.
- И чем занялись?
- Прошел прямо к себе в номер и вынул пленку.
- Выходит, перед тем как начать фотографировать своих ящериц, аппарат вы нигде не оставляли, кроме как на час, между половиной девятого и половиной десятого?
- Именно так.
- И в течение этого часа он лежал на стуле рядом с дверью, ведущей в сад.
- Да.
- А теперь подумайте хорошенько. Находился ли аппарат в том же положении, в каком вы его оставили?
Я сосредоточился.
- Да нет, пожалуй, - сказал я наконец. - Я оставил футляр висящим на спинке стула. А взял с сиденья другого стула. Помню, еще подумал, что, наверное, кто-то из персонала гостиницы переложил, решил, что так надежнее будет.
- А не висит ли он там, где вы его оставили, не посмотрели?
- Да нет, с чего бы? Я увидел, что он лежит на сиденье стула и взял его. Зачем еще глядеть куда-то?
- Вы могли бы заметить, что футляр все еще висит на спинке того, первого, стула.
- Вряд ли. Ремень длинный, так что сам футляр свисает ниже сиденья стула.
- Хорошо. Таким образом, ситуация выглядит так. Вы вешаете футляр на спинку стула. Возвращаясь, видите, что на другом стуле лежит такой же аппарат. Принимаете его за свой, берете, а на самом деле ваш аппарат висит там, где вы его и оставили, - на спинке того, первого, стула. Далее, вероятнее всего, владелец второго аппарата появляется в холле, обнаруживает, что он исчез, оглядывается по сторонам и видит ваш.
- Вполне возможно.
- За завтраком были все постояльцы гостиницы?
- Не знаю. В "Резерве" восемнадцать номеров, но не все из них заняты, а я приехал только накануне вечером. Так что нет, не знаю. Но всякий, кто спустится вниз, холла, где стоят стулья, не минует.
- В таком случае, милый мой Водоши, мы можем с большой степенью уверенности утверждать, что один из нынешних постояльцев "Резерва" - именно тот человек, у которого есть фотоаппарат и который сделал эти снимки. Но кто конкретно? Полагаю, что официантов и другую обслугу можно оставить в стороне, все это люд местный или из соседних деревень. Разумеется, мы все проверим, но вряд ли это что-то даст. Помимо того, имеются десять постояльцев, а также управляющий Кохе и его жена. Итак, Водоши, преступник взял ваш аппарат, такой же, как этот вот "Цейсс Айкон Контакс". Вы, конечно, понимаете, что мы не можем арестовать всех обитателей пансиона и устроить тотальный обыск багажа каждого. Не говоря уж о том, что некоторые из них иностранцы и придется иметь дело с консулами, к тому же мы можем просто не найти аппарат. Обыск насторожит преступника, и мы окажемся бессильны. Расследование, - с нажимом продолжал он, - должен провести тот, кто не вызывает ни малейших подозрений, кто способен, не привлекая особого внимания, узнать, кого здесь видели с фотоаппаратом "Контакс".
- Это вы обо мне, что ли?
- Да. Вам надо просто разузнать, у кого здесь есть аппараты. Те, у кого они есть, но не "Контаксы", могут вызывать меньшее подозрение, чем те, у кого их нет вовсе. Видите ли, Водоши, человек, у кого оказался ваш аппарат, возможно, уже знает о происшедшей подмене. В таком случае находку он где-нибудь припрятал, иначе в нем могут заподозрить владельца того аппарата, которым сделаны снимки в Тулоне. Не исключена также возможность, - мечтательно добавил он, - что он попытается вернуть свой аппарат. Это вам тоже следует иметь в виду.
- Вы шутите, конечно?
Он холодно посмотрел на меня.
- Поверьте, друг мой, будь у меня иной выбор, я бы был только счастлив. Ума у вас, судя по всему, не палата.
- Но ведь я арестован. А вы наверняка, - едко заметил я, - не сможете убедить комиссара освободить меня.
- Вы остаетесь под арестом, но будете выпущены под честное слово. О том, что вы задержаны, знает только Кохе. Мы заходили к вам в номер. Ему это не понравилось, но мы разъяснили, что дело связано с паспортом и мы здесь с вашего разрешения. Вы заявите, что произошло недоразумение и задержали вас по ошибке. Докладывать будете лично мне, каждое утро, по телефону. Звоните с почты, из деревни. Если понадоблюсь в другое время, связывайтесь со мной через комиссара.
- Но в субботу утром я должен быть в Париже. В понедельник начало семестра.
- Вы уедете, когда вам это позволят. И не вздумайте связываться с кем-либо за стенами "Резерва", кроме полиции, разумеется.
Меня охватило угнетающее чувство беспомощности. Я вскочил на ноги.
- Это шантаж! - в отчаянии вскричал я. - А как же моя работа?
Бегин тоже встал и посмотрел на меня. Из-за тучности он казался не выше среднего роста, но чтобы заглянуть в его глазки, мне приходилось поднимать голову.
- Слушайте, Водоши, - заговорил он, и в его нечеловеческом голосе прозвучала нота, более угрожающая, нежели все злобные нападки комиссара. - Вы останетесь в "Резерве" ровно столько, сколько вам велят. А если попытаетесь бежать, вас снова арестуют, и я лично позабочусь о том, чтобы вас посадили на пароход и доставили в Дубровник, а ваше досье оказалось в руках югославской полиции. Чем скорее мы отыщем того, кто сделал эти снимки, тем раньше вы сможете уехать. И никаких шуток, и никаких писем, кому бы то ни было. Либо вы будете делать то, что вам говорят, либо вас депортируют. Да и вообще, если не депортируют, считайте, что вам сильно повезло. Понятно?
Понятно. Еще как понятно.
Через час я шагал по дороге, ведущей из комиссариата в деревню. На плече у меня болтался "Контакс". Сунув руку в карман, я нащупал листок бумаги, на котором были отпечатаны имена постояльцев "Резерва".
Времени было примерно половина шестого, и покачивающиеся у причала лодки уже накрыла тень. Проходя мимо, я бросил беглый взгляд на аптеку. В переулке играли ребятишки. Не глядя под ноги, наткнулся на кого-то из них, это была маленькая девочка. Она упала и оцарапала колено. Фотоаппарат соскользнул с плеча, я нагнулся, но не успел ни поднять его, ни девочке помочь подняться, как она с криком бросилась прочь. Преследуемый шестью-семью мальчишками и девчонками, выкрикивавшими всякие дразнилки, я двинулся дальше, к вершине холма. Они распевали в унисон:
Привет, Тонтон, привет, Тинтин,
Старик, говнюк, кретин.
Когда я наконец добрался до "Резерва", Кохе был у себя в кабинете и перехватил меня на пути в номер. На нем были джинсы, сандалии и maillot; судя по мокрым волосам, он только что вышел из ванной. Ничего управленческого в его долговязой, худощавой, сутулой фигуре и сонных манерах не усматривалось.
- А, это вы, месье, - слабо улыбнулся он. - Вернулись? Надеюсь, ничего серьезного? Утром здесь была полиция. Мне сказали, что вы разрешили им взять свой паспорт.
Я постарался придать себе как можно более сердитый вид.
- Да нет, ничего серьезного. Запутались в именах и лицах, а потом черт знает сколько времени потратили, чтобы разобраться. Я принес официальную жалобу и заявил протест. Они всячески извинялись, но мне от того не легче. Французская полиция - это чистое посмешище.
Сохраняя серьезный вид, Кохе выразил свое изумление и возмущение, а также восхитился моей выдержкой. Я его явно не убедил, что и неудивительно. Слишком уж я ослаб, чтобы убедительно сыграть роль разгневанного гражданина.
- Между прочим, месье, - заметил он, когда я уже поднимался по лестнице, - насколько я понимаю, в субботу утром вы съезжаете?
Итак, ему не терпелось избавиться от моего присутствия. Я сделал вид, что задумался.
- Да, поначалу была такая мысль, но не исключено, что на день-другой задержусь. Если, конечно, - добавил я с грустной улыбкой, - у полиции не будет возражений.
- Ну что ж, добро пожаловать, - сказал он после мгновенного замешательства и без всякого энтузиазма.
Поворачиваясь, я заметил - хотя, быть может, мне это только показалось, - что он смотрит на фотоаппарат.
4
"Разведка местности"
Последующие два часа мне вспомнить довольно трудно. Знаю только одно: когда я добрался до своего номера, меня занимал единственный вопрос - есть ли поезд из Тулона в Париж в воскресенье днем? Припоминаю, я бросился к чемоданам и принялся лихорадочно рыться в поисках расписания.
Может показаться странным: перед лицом большой, настоящей беды меня занимала такая ерунда, как расписание поездов до Парижа. Но в стрессовых ситуациях люди и впрямь странно ведут себя. Пассажиры тонущего судна возвращаются к себе в каюты, чтобы успеть захватить какие-то мелкие личные вещи, когда за борт спускают последнюю спасательную шлюпку. На пороге смерти, глядя в глаза вечности, люди тревожатся о маленьких неоплаченных счетах.
Меня же беспокоила перспектива опоздать к началу занятий в понедельник. Месье Матис - человек в высшей степени пунктуальный. Он терпеть не мог, когда кто-то опаздывал - ученики ли, преподаватели. Неудовольствие свое он высказывал в самых едких выражениях и громким голосом, выбирая момент, когда это должно было произвести особенно сильное впечатление на публику. Разнос обычно происходил несколько позже совершенного проступка. И ожидание выматывало.
"Если, - рассуждал я, - удастся сесть на поезд в Тулоне в воскресенье днем, то в школу я успеваю". Вспоминаю, какое облегчение я испытал, обнаружив, что есть поезд, прибывающий в Париж в понедельник в шесть утра.