Я повернул голову: мимо проплывала новенькая кирпичная стена, высокий светлый бордюр тротуара. Урны так блестели, что казалось, были начищены. В высокой узкой подворотне с круглым верхом стоял красный микроавтобус. Дверцы автобуса распахнуты, все четыре. Опираясь на низкую железную крышу, словно позируя фотографу, слева от автобуса стоял шофер, а справа учительница рисования из школы. В третий раз за сегодняшний день я натыкался на эту женщину, и в третий раз случайно. И шофер и учительница смотрели на меня.
- Они там? - спросил Геннадий Виссарионович. - Ну, они там?
- Кто, кто они? - не выдержал я. Мне было трудно понять эту логику. Зачем понадобилось микроавтобусу обгонять нас по параллельной улице? Неужели для того, чтобы остановиться в этой подворотне и распахнуть дверцы? Нельзя же было этому придавать такое значение!..
- Они! - прохрипел Геннадий Виссарионович. - Крепы.
Наша машина быстро увеличивала скорость. Но, что странно, хотя встречного транспорта не было - гони хоть по середине улицы, - мы строго держались своей полосы.
- Я не понимаю: сначала вы даете мне эту таблетку, мы мотаемся с вами по городу, как какая-нибудь депутатская комиссия!.. Как вы считаете, что я должен о вас думать? Вы срываетесь на полуслове, бежите, тащите меня за руку!.. Кто такие эти крепы, которых вы так боитесь?
Он прервал мой монолог:
- Я объясню, - сказал он. - Вы, конечно, не поверите ни одному моему слову, но я попробую объяснить… - Нога его не переставая выжимала педаль газа, и мы проскочили под красный свет. Впереди между домами замаячил кузов еще одного типичного грузовика. - Видите ли, Алан Маркович, нам очень нужно, чтобы вы составили отчет, подробный отчет… Нет, не то… как бы это вам получше…
"И вовсе он не успокоился, - понял я. - Просто волнение его перешло какую-то границу".
- Вы хотите знать, кто такие крепы?
Я смотрел на него:
- И это тоже.
И опять ощутил не холодок, а как бы приближение холодка.
- Крепы!..
Голова Геннадия Виссарионовича как бы сама, против его желания, запрокинулась назад, на спинку сиденья. Мне показалось, что сзади его рванула за волосы невидимая рука.
- Пусти!.. - прохрипел он. - Пустите!
- Что с вами? - спросил я. - Вам плохо?
Подбородок и нос моего спутника побелели и заострились, но руки его все так же оставались на руле, только нога скользнула с педали газа на педаль тормоза. Голова Геннадия Виссарионовича была запрокинута, глаза, наливаясь кровью, смотрели в потолок нашей машины.
Прямо перед нами за ветровым стеклом, развернувшись поперек улицы, встал грузовик. Его нелепый массивный кузов загородил солнце. Я обернулся и увидел то, чего и ожидал, - медленно катящийся красный микроавтобус.
- Бегите! - прошептал, выпрямляясь на сиденье, Геннадий Виссарионович. - Меня они все равно уже не выпустят, а вы бегите.
- Почему я должен куда-то бежать, зачем?
- Будете задавать вопросы, вам же хуже! Бегите, я говорю!
Из кабины грузовика выскочил шофер - плечистый, лысоватый детина в потрепанном полосатом костюме. Я видел, как неторопливо, на небольшой скорости приближается красный микроавтобус. Можно было уже сквозь его отражавшее солнце ветровое стекло разглядеть личико молоденькой учительницы и ее красное пончо.
- Да идите вы! - сказал Геннадий Виссарионович. - Бегите!
Для чего-то захлопнув за собой дверцу, я огляделся. Метрах в трех впереди шофер в полосатом костюме, сзади автобус. Геннадий Виссарионович сидел в машине, голова его по-прежнему была откинута, он не шевелился. Бежать казалось глупо, но оставаться на месте мне отчего-то тоже не захотелось. Я вспомнил, что за протекшие сутки в этом городе я не видел ни одного милиционера.
"Это город душевнобольных? Или это такой своеобразный вид провинциальной мафии? Сами на наркотиках и о приезжих не забывают… Теперь это все равно. Нужно отсюда уйти и, как минимум, добраться до гостиницы. Билет на самолет у меня есть".
Рядом со мной в стене была узкая дверь с большой деревянной ручкой. Я подергал за ручку - дверь не подалась. Я сделал несколько быстрых шагов в сторону полосатого шофера: почему-то он вызывал больше доверия, чем компания из микроавтобуса, - и только тут увидел в непосредственной близости, в каких-то десяти шагах от себя, островок жизни. Его просто загораживал кузов грузовика. Там были люди: небольшая чистая витрина кафе, одноногие столики, белый колпак за стойкой, кашляющие старики, дети, жующие пирожные, какие-то женщины…
Шофер шагнул навстречу и попытался схватить меня за руку, но я вывернулся и мгновенье спустя толкнул стеклянную дверь. Рядом с дверью прямо на стекле витрины красовалась мраморная табличка: "Памятник архитектуры. Кафе-закусочная конца двадцатого века".
- Кофе с молоком. Если можно, погорячее, - потребовал я, обращаясь к белому колпаку. Я встал лицом к стойке и теперь боялся повернуться.
- У нас только черный, холодный.
Он вытирал стойку.
- А телефон у вас есть?
- Могу вам предложить заправить кофе сгущенным молоком.
- Да, пожалуйста.
Он отложил свою тряпочку и сочувственно спросил:
- Устали?
- Есть немножко.
- У вас, наверное, больное сердце?
У него были голубые глаза, и коротенькие реснички часто-часто дрожали.
- Так есть у вас телефон?
- Вы хотите выпить кофе или вам нужно позвонить? - Он вдруг перестал моргать и строго посмотрел на меня. - Если вы хотите позвонить, телефон находится в задней комнате, но, Алан Маркович, стоит ли так нервничать? Куда, кому вы собираетесь звонить?
С минуту я тупо смотрел на его белый накрахмаленный колпак, потом все-таки спросил (чувствовал, что в мою спину уже упираются десятки глаз):
- Откуда вы меня знаете?
- Выпейте кофе.
Передо мной на вымытой стойке уже стояла чашечка кофе с молоком. Я взял ее. Чашечка оказалась ледяной.
- Зачем же так волноваться? - Бармен улыбнулся. - Выпейте кофе, успокойтесь…
Я покорно перешел за столик. За витриной было пусто - пустая улица. За толстым стеклом с мраморной табличкой - ни грузовика, ни микроавтобуса. Машина Геннадия Виссарионовича тоже пропала. Я отметил, что не слышал шума моторов, и пригубил кофе.
Кафе вовсе не было полным, как мне сперва показалось. Два мальчика пили лимонад и ели пирожные, в углу сидел старик с такой же, как у меня, чашечкой кофе, а совсем рядом со мной, у соседнего столика, стоял патлатый подросток. Я видел его сегодня утром в ресторане. Рядом с подростком - та самая девушка-кукла, и она тоже смотрела на меня. Мне стало смешно. Кто она? Кукла, удравшая из музея и переодетая девушкой, или девушка, работающая куклой в музее? Когда глаза мои встретились с ее почти живыми глазами, она сказала весело:
- Привет!
- Привет! - отозвался я.
- Нам, кажется, нужно поговорить.
"Что бы тут ни происходило, - подумал я, - это все происходит по кругу, неизменно возникают одни и те же лица. Если кто-нибудь попался тебе на глаза, то в течение двух часов ты опять встретишь этого человека".
XIII
Я взял свою чашечку и перешел к ним за столик. Я больше ничего не сказал, ждал, пока заговорят они, но они пили кофе и молчали. Наконец кукла лукаво сощурилась и спросила:
- А вы знаете, что вас хотят убить?
- Меня убить? Кто? - Мне стало совсем смешно. - Скажите, это вы в музее исполняете роль куклы или я обознался?
- Нет, вы не обознались, но вы все перепутали. Я - та самая кукла, исполняющая здесь роль девушки.
- Значит, все-таки мистика?! - Я поставил чашечку на стол так, чтобы произвести побольше звона.
- И нечего тут удивляться, - обиделась она. - В старые времена делали механизмы похлеще современных. Вы же сами электронщик, должны знать, что у каждой машины есть душа.
- Значит, магия?
- Да, магия, и нечего тут иронизировать.
Я повернулся к молодому человеку и, с трудом сдерживая нервный смех, спросил:
- И вы механизм?
- Нет, Тимур живой человек, - ответила за него кукла. - Мы любим друг друга, и нас объединяет общее дело.
В ее голосе действительно был какой-то хорошо скрытый металл.
Подросток протянул мне руку, ладонь была потная и квадратная. Немного потупившись, он представился:
- Тимур Саморыга.
- Очень приятно. - Я пожал эту ладонь. - Но поскольку вы не сумасшедший представитель завода и не механизм из музея, то скажите мне, Тимур Саморыга, что означает весь этот бред?
- А что вас интересует?
- Да уж так сразу и не скажешь. - Я опять отхлебнул холодного кофе. - У вас тут много интересного.
Мы немного постояли за столом молча, переминаясь с ноги на ногу.
- Саморыга? - вспомнил я. - Кажется, что-то было в музее?
- Я праправнук великого русского мастера Ивана Прокофьевича Саморыги, - сказал молодой человек. - Ее создателя. - И он смущенно показал глазами на свою спутницу.
Он хотел добавить что-то еще, но кукла резким движением прервала его:
- Тихо, Тимур, молчи! - Она взяла меня за руку. Ее голос стал звонким. - Некогда уже. - Она говорила очень быстро, обращаясь к подростку. - Ты вот что, Тимур, попробуй вывести его другим ходом. А я попытаюсь задержать…
Белый колпак за стойкой повернулся в нашу сторону. Подросток подтолкнул меня к небольшой двери, ведущей во внутренние помещения, но я не собирался никуда бежать, меня просто разбирал смех.
Его хорошо было видно за стеклом кафе - по пустынной улице нелепой и плавной походкой вышагивал робот, механический Ипполит Карпович: фуражка, форменные ботинки, костюмчик из зеленого сукна.
- Идите, - сказала кукла.
- Да никуда я не пойду!
- Вот и глупо! Тимур, тащи его силой!
Она шагнула к двери на улицу и вышла из кафе. Походка у нее была естественнее, чем у робота, но и в ней чувствовалась механическая угловатость.
На миг налетело воспоминание: загаженный пол, железная коробочка стерилизатора, пепельница, полная окурков, шприц, танец выжженных вен на собственной руке…
Дома здесь, как и везде в городе, стояли друг к другу плотно, стена к стене. Улица была как каменный широкий коридор, устланный гладким черным булыжником. Солнце немного отсвечивало в витрине, но видно было хорошо: механические люди остановились друг против друга. Робот, совсем как человек, поправил фуражку, и руки его повисли вдоль тела. Кукла в ответ поправила прическу и сделала реверанс, - ей явно недоставало шелковой юбки.
- Эх, - простонал Тимур. - Он же ее изломает. Ну, ничего… - Потомок мастера потянул меня с такой силой, что трудно было не подчиниться. - Не впервой, отреставрируем!
Что-то переменилось: то ли бармен уронил стакан, то ли вскрикнул один из мальчиков. Я отвлекся лишь на мгновение, Тимур распахнул дверь и втолкнул меня во внутренний коридор. Когда дверь, притянутая мощной пружиной, уже закрывалась за нами, я увидел, как в ярких солнечных лучах катится по чистой брусчатке изящная женская головка, отломившаяся от туловища, и как белые перчатки робота упираются в стеклянную дверь кафе.
- Может быть, в милицию позвонить? - с трудом поспевая за Тимуром, спрашивал я. - Или у вас здесь это не принято?
Миновав небольшую кухню, мы оказались в кабинете директора. Тимур одним движением подвинул огромный полированный стол, с которого посыпались листы бумаги и авторучки, наклонился и поднял ковер. Я увидел уродующий паркетную елочку квадратный дощатый люк.
- Давайте-ка, лезьте сюда, - приказал Тимур.
Люк со скрипом распахнулся. Вниз, во мрак, вели грязные деревянные ступени.
- Подземный ход! - восторженно вскрикнул я.
- А что вы еще хотели увидеть? - Тимур опять подтолкнул меня. - Идите по туннелю прямо и никуда не сворачивайте.
- А вы?
- А я вернусь, иначе они там ее по винтику на сувениры растащат: семнадцатый век все-таки.
Я успел уже немного спуститься, когда он захлопнул над моей головой крышку люка. Было слышно, как он застилает ковер. Погони никакой не было, над головой - тишина. Но не возвращаться же назад? Здесь должен быть другой выход.
Стены подземного хода были выстланы досками, как, впрочем, и пол, и потолок. Через каждые десять метров сверху свисали на шнуре слабые электрические лампочки. Доски белые, новые, свежеоструганные. Они скрипели под ногами, и от них исходил приятный столярный запах, - вероятно, они не представляли исторической ценности. Идти пришлось недолго. Вскоре слева от себя я увидел дверь, обычную дверь, такую же, как в кабинете главного инженера на заводе, но она была закрыта. С минуту я потоптался на месте, хотел закурить, сунул руку в карман, пальцы наткнулись на конверт. Письмо Арины Шалвовны сильно помялось, и я решил его вскрыть.
Записка оказалась коротенькой и совершенно бессмысленной. Полузнакомым почерком Арины было написано:
"Ну вот и молодец. Ты сделал все так, как от тебя ожидали, теперь перестань трястись и толкни эту дверь, что находится прямо перед тобой. Арина".
Я толкнул дверь и замер на пороге. Освещая небольшую комнатку, ярко горела люстра. На полированном журнальном столике стояла початая бутылка красного вина, там же были два хрустальных бокала. А слева от столика, закинув ногу на ногу, сидела моя бывшая жена Марта.
- Ну, что же ты встал, заходи, - сказала она мягко. - Я давно тебя жду.
Арина
I
Я хотела его задержать. Почему? В памяти стоял большой квадратный циферблат с золотыми римскими цифрами - часы над аэровокзалом, а над часами на каменном карнизе сидел воробей - такой радикально черный, каких не бывает в природе, и клюв его отливал металлом. Что-то неприятное было в этой птице.
"И больше ни одной птицы, - думала я. - Город, лишенный птиц. Впрочем, нет. Я видела еще одну, точно такую же, или это была все та же?"
Он сидел в кресле, полуприкрыв глаза, такой же сухой и старомодный, как его саквояж. Под потолком горела яркая люстра. Возле шкафа на полу стоял мой неразобранный чемодан, на столе - две пустые кофейные чашки.
- Вы обратили внимание, - сказал он и посмотрел на меня, - город пустой какой-то, будто все вымерли?
- Может быть, еще кофе? - спросила я.
- Да нет, пойду, засиделся я тут у вас. А то еще в гостиницу не пустят.
Почему я хотела задержать его? Страха тогда никакого не было. Пожалуй, только неловкость. Мне отчего-то неудобно было оставаться одной в этой пустой роскошной квартире. За окнами скопилась ночная мгла. Освещенных квартир было очень мало. Во всем доме светилось только одно окно.
- Действительно безлюдно, - согласилась я. - И спать здесь рано ложатся. Может быть, посидите еще?
Он взял чашечку, но та была пуста.
"Самолет поднялся в воздух в Москве в час дня, и здесь он опустился в час дня, - зачем-то подумала я. - Получается, что час просто исчез, будто его не существовало".
Я подошла к окну и опустила штору. Все-таки мне очень хотелось его задержать. Утром могла вернуться сестра, но мне было наплевать. Я настроилась, я уже хотела сказать ему что-нибудь ласковое, проверенное, но вдруг передумала. На лестнице зазвучали шаги и радостные голоса, что-то зазвенело по карнизу…
"Совершенно незачем тащить его в постель, - подумала я. - Все в порядке. Просто организм плохо адаптируется в незнакомом климате. Утром проснусь и смеяться буду".
- Утром голова у вас будет болеть, - уже в дверях, глупо улыбаясь, заявил он.
- Это от чего же?
- От цветов, знаете, даже смертельные случаи бывают.
- Ладно, идите уж, идите, не беспокойтесь, цветов я не боюсь.
Он ушел, а я подумала, закрывая за ним дверь: "Действительно, что со мной может случиться, ведь как-то живут здесь сестра с мужем, и ничего?"
Все-таки это не было страхом. Я стояла в передней спиной к входной двери, с кухни доносился мелодичный металлический звон, горел торшер. Я с удовольствием вдыхала густой и, казалось, усиливающийся аромат. Даже если и был какой-то страх, то легкий и сладкий, почти неощутимый.
"Что же там звенит? - подумала я. - Нужно разобрать чемодан, достать ночную рубашку - все равно это придется делать… Что же все-таки звенит? - За дверью раздавались звучные шаги: это Алан Маркович спускался по лестнице. - Все же надо было уговорить его остаться. Что же это звенит? Завтра трудный день… Разобрать чемодан… Уговорить остаться… Следовало…"
Тело будто наливалось тягучей дремотой. Я доковыляла до низкого дивана, с трудом переставляя ноги, и медленно опустилась на подушки, глаза сами сомкнулись.
Я понимала, что лежу на диване, но видела и слышала уже иное.
"Я лежу на диване, - повторяла я себе. - В чужом городе, в чужой квартире… Я приехала в командировку… Следует разобрать вещи… Следует переодеться… Я легла на диван, потому что меня отравили цветы… Нет, все приснилось… Я лежу на кровати в больнице… Окна больницы выходят на улицу… На противоположной стороне улицы стоит мой дом. Просто я умираю… Нет никакого города. Нет никаких цветов, все это мне приснилось…"
Я разлепила глаза и посмотрела. Стеклянная бутылка-капельница. Игла в вытянутой на постели руке, под рукой - клеенчатая подушечка. Немного дальше тумбочка, на тумбочке - раскрытая книга и два яблока. Все это принесла мама.
"Она бредит, - донеслось до меня. Голос звучит совсем рядом - знакомый голос; это голос врача. - Что вы видели? - спрашивает он, приближаясь. - Только не поднимайтесь, лежите!.."
И я шепчу в ответ:
"Город, пустой город… Комната, полная цветов… Столько цветов - они так сильно пахнут…"
Его голос доносится уже издалека:
"Не волнуйтесь, сейчас вы заснете, заснете…"
И тут я поняла: сейчас все кончится, и я опять переберусь в этот пустой старинный городок. Очень громко над головой тикали часы, голос врача прозвучал отчетливо: "Отмучилась, пошлите за санитарами - нужно вынести тело из палаты".
Но если я умерла, то отчего же слышу, как он это сказал?..
_____
Как бы перешагнув упругий барьер, я проснулась, с трудом открыла глаза. Две пустые кофейные чашечки на столе. Я лежала на том же диване, и все тот же резкий запах цветов наполнял комнату, но что-то переменилось. Будто сон не кончился. Было ощущение, что я проснулась во сне.
"Я проснулась во сне, - сказала себе. - Потому что это не та комната, это не совсем та комната: книг стало больше, а цветы пахнут еще сильнее…"
Я лежала на диване, а запах постепенно истаивал. Через какое-то время, хотя он и присутствовал еще в воздухе, возникло чувство, что растения как бы замерли, приостановили свою жизнь.
Потирая лицо, я присела на диване, бегло осмотрела книжные полки. Я не могла точно сказать, сколько книг было раньше. Что же изменилось? Чашки на столе те же самые. Я протянула руку к своей. Чашка была теплая, она еще не успела остыть, значит, прошло всего несколько минут.