В круге света появился Сергей и произнес по-турецки длинную речь, затем махнул рукой в сторону двери у помоста. Оттуда немедленно выскочили двое смуглых юношей в голубых пиджаках и принялись отбивать энергичную чечетку. Вскоре они уже тяжело дышали от натуги, волосы растрепались; хлопали им вяло. Потом они нацепили фальшивые бороды и, изображая стариков, выполнили несколько акробатических трюков. Зрители снова не выразили особого восторга. Истекая потом, юноши удалились - как показалось Грэхему, с досадой.
Следом появилась длинноногая темнокожая красавица - "женщина-змея". Позы, которые она принимала, отличались откровенной непристойностью и вызвали взрывы хохота. Закончив, она в ответ на одобрительные крики зала исполнила еще и танец с живой змеей - с меньшим успехом, потому что змея, извлеченная из позолоченного плетеного ящика с такой осторожностью, словно была гигантской анакондой, оказалась на поверку маленьким и довольно старым питоном, то и дело засыпавшим на руках у хозяйки. Уложив его обратно в ящик, она приняла еще несколько гимнастических поз и скрылась.
Владелец кабаре вышел опять и сделал объявление, которое встретили аплодисментами.
- Теперь выйдет Жозетта со своим партнером Хозе, - прошептала Мария на ухо Грэхему. - Танцовщики из Парижа, очень популярные. Сегодня выступают здесь в последний раз.
Круг света, сделавшись розовым, переместился ко входной двери. Прогремела барабанная дробь, оркестр заиграл "Голубой Дунай", и танцоры заскользили по полу.
Уставшему Грэхему их танец виделся такой же частью привычной рутины, как и барная стойка, и помост с музыкантами: нечто призванное оправдать завышенную цену напитков, демонстрация того, как при помощи законов механики маленький, болезненного вида мужчина с повязанным вокруг талии широким кушаком способен управляться со стодесятифунтовой женщиной, точно с ребенком. Жозетта и ее партнер выделялись лишь тем, что, хотя танцевали хуже обычного, умели произвести эффект.
Она была худой и высокой; великолепные руки и плечи, каскад блестящих светлых волос. Тяжелые веки и пухлые губы, застывшие в театральной полуулыбке, странно контрастировали с быстротой и четкостью движений. Грэхем чувствовал, что перед ним не прирожденная танцовщица, но просто женщина, научившаяся танцевать - танцевать томно и чувственно, гордясь своим молодым телом, длинными ногами и мускулами, скрытыми за плавными линиями бедер и живота. И хотя сам танец не представлял ничего выдающегося, зрелище все же получалось яркое, несмотря на ее партнера.
Это был смуглый мужчина с гладким землистым озабоченным лицом и неприятной привычкой при напряжении упирать язык в щеку. Танцевал он неуклюже; делая поддержку, неуверенно двигал пальцами, ища, где ухватиться, чтобы не потерять равновесие.
Но зрители на него не глядели и по окончании танца шумно вызвали пару на бис. Те сплясали снова. Грянул финальный аккорд, мадемуазель Жозетта поклонилась и приняла от Сергея букет цветов. Она выходила еще несколько раз, кланяясь и посылая воздушные поцелуи.
- Прелесть, правда? - сказал Копейкин по-английски, когда в зале зажегся свет. - Я же обещал, что вам здесь понравится.
- Да, хороша. А вот милый ее - молью траченный.
- Хозе? У него дела неплохи. Хотите, приглашу ее выпить с нами?
- Очень. Но это же, наверно, будет дорого?
- Боже мой! Нет. Ей за такое не платят.
- А она придет?
- Обязательно. Я ее знаю - хозяин нас знакомил. Думаю, она вам придется по вкусу. Арабка глуповата. Жозетта, конечно, тоже не блещет умом, но по-своему обворожительна. Если бы не горький опыт молодости - я бы и сам за ней приударил.
Копейкин отошел. Мария поглядела ему вслед и, помолчав, произнесла:
- Ваш друг, он такой добрый.
- Добрый, - кивнул Грэхем, не совсем понимая, что это было - утверждение, вопрос или слабая попытка поддержать беседу.
Мария улыбнулась:
- Он близко знает хозяина. Если захотите, попросит, чтобы Сергей отпустил меня сегодня пораньше.
- Боюсь, мне надо еще уложить вещи и поспеть на утренний поезд. - Грэхем постарался изобразить сожаление.
- Ладно, не важно. - Она снова улыбнулась. - Просто шведы мне особенно нравятся. Можно еще бренди, месье?
- Конечно.
Он опять наполнил ее бокал. Она отпила половину и спросила:
- Вам нравится мадемуазель Жозетта?
- Она замечательно танцует.
- Она очень симпатичная. Это потому, что популярная. Когда кто-то популярный - сразу кажется симпатичным. Вот Хозе никому не нравится. Он испанец из Марокко. Страшно ревнивый - они все такие. Не понимаю, как она его терпит.
- Вы же говорили, они - парижане.
- Выступали в Париже. А вообще-то она из Венгрии. Знает разные языки. Немецкий, испанский, английский. Но шведский, по-моему, нет. У нее было много богатых мужчин. - Мария помолчала еще. - Вы коммерсант, месье?
- Инженер. - Он с удивлением осознал, что Мария вовсе не так глупа, как казалось, и что она прекрасно понимает, почему Копейкин их оставил. Грэхему явно намекнули, что мадемуазель Жозетта потребует больших расходов, что с ней будет непросто и что придется иметь дело с ревнивым испанцем.
Мария допила бренди и задумчиво поглядела в сторону бара.
- Кажется, моя подруга там скучает. - Она повернула голову и посмотрела прямо на Грэхема. - Дадите мне сто пиастров, месье?
- Зачем?
- На чай, месье. - Она улыбнулась, но уже не столь искренне и открыто.
Он протянул ей банкноту. Мария положила деньги в сумочку и встала.
- Извините, пожалуйста. Я пойду к подруге. Если захотите - вернусь.
Красное платье исчезло в толпе возле барной стойки. Почти сразу возвратился Копейкин.
- А где арабка?
- Ушла к лучшей подруге. Я дал ей сто пиастров.
- Сотню? Пятьдесят хватило бы за глаза. Впрочем, не важно. Жозетта приглашает нас выпить в ее гримерной. Завтра она уезжает из Стамбула и не хочет показываться в зале - придется здесь со всеми разговаривать, а она еще не упаковала вещи.
- Мы не помешаем?
- Любезный, она горит желанием с вами познакомиться. Заметила вас, когда танцевала; я сказал, что вы англичанин, и ее это очень обрадовало. Выпивку можно оставить здесь.
Гримерная мадемуазель Жозетты оказалась закутком восемь на восемь футов, отделенным от кабинета владельца коричневой портьерой. Три другие стены покрывали выцветшие розовые в синюю полоску обои с жирными пятнами там, где к ним часто прислонялись. Из мебели имелись два деревянных стула и два шатких туалетных столика, уставленных баночками крема вперемежку с грязными косметическими салфетками. В затхлом воздухе мешались запахи сигаретного дыма, пудры и влажной обивки.
- Entrez, - буркнул Хозе, и они вошли. Тот встал из-за столика и, стирая с лица грим, вышел, не удостоив их взглядом. Копейкин отчего-то подмигнул Грэхему.
Жозетта сидела на стуле, наклонившись вперед и сосредоточенно водя по брови мокрым ватным тампоном. Она уже сняла сценический костюм и накинула вместо него розовый халат. Волосы свободно струились вокруг головы; они и вправду были великолепны.
Жозетта заговорила по-английски - медленно, старательно произнося слова и разделяя их движениями тампона:
- Простите, пожалуйста. Эта паршивая тушь, она… Merde!
Она в нетерпении отбросила тампон, резко встала и повернулась к гостям.
В жестком свете лампочки над головой Жозетта казалась немного ниже, чем во время танца, и слегка осунувшейся. Грэхем, припомнив пышущую здоровьем Стефани, подумал, что лет через десять Жозетта будет довольно невзрачной. Он имел привычку сравнивать других женщин с женой - это помогало скрыть от себя, что другие женщины его все еще интересуют. Но Жозетта была особенной. Что с ней станется через десять лет, его не слишком занимало; сейчас перед ним стояла, наполняя комнату спокойной жизненной энергией, привлекательная, превосходно владеющая собой женщина с мягкой улыбкой и большими голубыми глазами.
- Дорогая Жозетта, это Грэхем, - представил его Копейкин.
- Ваш танец мне очень понравился, мадемуазель.
- Копейкин мне уже передал. - Она пожала плечами. - Думаю, танцевать можно и получше, но все-таки спасибо, что хвалите. Зря говорят, что англичане невежливы. - Она обвела комнатку рукой. - Хоть и не слишком приятно приглашать вас сесть в такой грязи - пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Копейкин пусть сядет на второй стул, а вы отодвиньте вещи Хозе и садитесь на угол стола. Жаль, что мы не можем посидеть снаружи - там слишком много тех, кто готов поднять бучу, если не позволишь им угостить себя шампанским. А шампанское тут паршивое. Не хочется покидать Стамбул с головной болью. Вы здесь надолго, мистер Грэхем?
- Тоже уезжаю завтра.
Жозетта забавляла его своим позерством. В течение минуты она успела побывать великой актрисой, принимающей богатых посетителей, обходительной светской дамой, разочарованным гением танца. Каждый жест, каждая интонация точно рассчитаны - будто она до сих пор танцевала.
Теперь Жозетта перевоплотилась в знатока текущих событий:
- Кошмар с этими путешествиями. А вы к тому же едете обратно к вашей войне. Ужасно. Эти паршивые нацисты… Жаль, что люди постоянно воюют. А не войны - так землетрясения. Все равно люди гибнут. Это так плохо для бизнеса… Меня не привлекает смерть. Вот Копейкина, кажется, привлекает - должно быть, потому, что он русский.
- Мне нет дела до смерти, - возразил Копейкин. - Все, что меня заботит, - принесет ли официант напитки, которые я заказал. Не желаете сигарету?
- Да, благодарю. Официанты тут паршивые. В Лондоне наверняка есть места получше.
- Там официанты тоже не ахти. Полагаю, они везде такие. Но разве вы не бывали в Лондоне? Ваш английский…
Улыбка Жозетты сгладила бестактность Грэхема, о размерах которой он и не подозревал; с тем же успехом можно было спросить, кто оплачивал ее счета.
- Научилась от одного американца в Италии. Мне очень нравятся американцы. С такой деловой хваткой - и притом щедрые и искренние. По-моему, это самое главное: быть искренним. Как вам маленькая Мария, мистер Грэхем?
- Она неплохо танцует. И похоже, восхищается вами. Говорит, что вы пользуетесь популярностью. Так оно, конечно, и есть.
- Популярностью? Здесь? - Жозетта вскинула брови; перед Грэхемом снова предстал разочарованный гений танца. - Надеюсь, вы дали ей хорошие чаевые.
- Переплатил вдвое, - вставил Копейкин. - А, вот и выпивка!
Они немного поговорили о людях, которых Грэхем не знал, и о войне. Он заметил, что за позерством Жозетты скрывался острый и гибкий ум. Интересно, не пожалел ли потом американец из Италии о своей "искренности".
Вскоре Копейкин поднял стакан.
- Я пью за два ваших путешествия! - провозгласил он и тут же внезапно опустил стакан. - Нет, это нелепо. Не лежит у меня душа к такому тосту. Ведь так жаль, что путешествий будет два. Вы же оба направляетесь в Париж. И оба - мои друзья, так что у вас, - он похлопал себя по животу, - много общего.
Грэхем улыбнулся, стараясь скрыть удивление. Жозетта, безусловно, выглядела привлекательно, и сидеть рядом с ней, как сейчас, было приятно, но мысль о продолжении знакомства до сих пор не приходила ему в голову. Он смутился. Жозетта весело глядела на Грэхема, и у него появилось неловкое чувство, будто она знает, о чем он думает.
- Я и сам собирался это предложить, - сказал он, постаравшись сделать хорошую мину при плохой игре. - Зря вы меня опередили, Копейкин. Теперь мадемуазель станет думать, что я не столь искренен, как американец. - Он улыбнулся ей. - Я уезжаю поездом в одиннадцать утра.
- Первым классом?
- Да.
Она потушила сигарету.
- Тогда есть целых две причины, почему нам не удастся ехать вместе. Во-первых, я не еду этим поездом и, во-вторых, путешествую всегда вторым классом. Наверное, оно и к лучшему. Хозе захотел бы всю дорогу играть с вами в карты, и вы бы разорились.
Она, без сомнений, ждала, что они допьют напитки и уйдут. Грэхем почему-то ощутил разочарование. Ему не хотелось уходить. Кроме того, он знал, что вел себя неловко.
- Возможно, мы встретимся в Париже.
- Возможно. - Она встала и сердечно улыбнулась ему. - Я остановлюсь в "Отель де Бельж" возле Святой Троицы - если он все еще открыт. Надеюсь увидеться с вами снова. Копейкин рассказывал, что вы весьма известный инженер.
- Копейкин преувеличивает - как он преувеличивал, когда говорил, что нам стоит приходить сюда и отвлекать вас с партнером от сборов в дорогу. Приятного путешествия.
- Рада была познакомиться. Спасибо, Копейкин, что привели мистера Грэхема.
- Он сам это предложил, - ответил Копейкин. - До свидания, дорогая Жозетта, и bon voyage. Мы бы и счастливы задержаться, но уже поздно, а мистеру Грэхему непременно надо выспаться. Если б я позволил - он остался бы здесь и говорил, пока не опоздал на поезд.
Жозетта засмеялась:
- Вы очень милы, Копейкин. Когда в следующий раз приеду в Стамбул, непременно вам сообщу. Au’voir, мистер Грэхем, и bon voyage. - Она протянула руку.
- "Отель де Бельж" возле Троицы, - отозвался Грэхем. - Я буду помнить. - Он говорил почти правду: в те десять минут, когда такси повезет его от Восточного вокзала к вокзалу Сен-Лазар, он скорее всего вспомнит.
Она мягко сжала его пальцы.
- Не сомневаюсь. Au’voir, Копейкин.
- Знаете, любезный, - заметил Копейкин, пока они ждали счет, - я в вас слегка разочарован. Вы произвели прекрасное впечатление. Она была ваша. Вам оставалось только спросить, когда отходит ее поезд.
- А я уверен, что не произвел никакого впечатления. Честно говоря, она меня смутила. Не понимаю женщин такого сорта.
- Женщинам такого сорта, как вы их зовете, как раз и нравятся мужчины, которые смущаются. Робели вы очаровательно.
- Боже! Но я ведь сказал, что навещу ее в Париже.
- Любезный, она отлично понимает, что вы не собираетесь навещать ее в Париже. Жаль, жаль. Такую, как она, не часто встретишь. Вам повезло - а вы упустили удачу.
- Господи, Копейкин, вы забываете, что я женат.
Копейкин всплеснул руками:
- Ох уж эти английские предрассудки! Спорить бесполезно - остается только изумляться. - Он глубоко вздохнул. - А вот и счет.
На пути к выходу им улыбнулась Мария, сидевшая у бара со своей лучшей подругой - угрюмой турчанкой. Человек в мятом коричневом костюме исчез.
На улице было холодно. В телефонных проводах выл ветер. В три часа ночи город Сулеймана Великого напоминал железнодорожную станцию после того, как отошел последний поезд.
- Будет снег, - произнес Копейкин. - Ваша гостиница неподалеку. Если не возражаете, пройдемся пешком. Лучше бы вам разминуться со снегопадом. В прошлом году Восточный экспресс задержался из-за снега на три дня.
- Я захвачу бутылку бренди.
Копейкин хмыкнул:
- Не завидую я вам. Старею, наверное. К тому же путешествовать в такое время…
- Я хороший путешественник. Не так-то легко впадаю в скуку.
- Я не о скуке. В военное время столько всего может случиться.
- Пожалуй, так.
Копейкин застегнул воротник пальто.
- Вот вам всего один пример. В предыдущую войну мой друг, австриец, возвращался в Берлин из Цюриха, куда ездил по делам. Рядом с ним в поезде сидел человек, назвавшийся швейцарцем из Лугано. Они разговорились. Швейцарец рассказал моему другу про свою жену и детей, дом и бизнес. Очень приятный был человек. Но когда они пересекали границу, поезд остановился на маленькой станции, зашли солдаты и полицейские и арестовали швейцарца. Моему другу тоже пришлось сойти - раз он беседовал со швейцарцем. Мой друг не беспокоился; он был добропорядочным австрийцем, все бумаги имел в полном порядке. Но человек из Лугано перепугался, побледнел и плакал как ребенок. Потом моему другу сказали, что никакой это был не швейцарец, а итальянский шпион и что его приговорили к расстрелу. И мой друг сильно расстроился. Видите ли, всегда чувствуется, когда кто-нибудь говорит о чем-то любимом; все, что тот человек рассказывал о жене и детях, было правдой, кроме одного: они жили не в Швейцарии, а в Италии. Война, - мрачно прибавил Копейкин, - гадкая штука.
- Действительно. - Они остановились подле гостиницы "Адлер палас". - Не зайдете пропустить рюмку?
Копейкин покачал головой:
- Спасибо, что приглашаете, но вам надо поспать. Я и так виню себя, что задержал вас допоздна. Хотя вечер с вами мне понравился.
- Мне тоже. Благодарю вас.
- Полно. Сейчас не прощаемся: с утра я отвезу вас на вокзал. К десяти будете готовы?
- Легко.
- Тогда спокойной ночи, любезный.
- Спокойной ночи, Копейкин.
Грэхем вошел в гостиницу, остановился в вестибюле у столика ночного портье, взял ключ и попросил разбудить себя в восемь часов. Потом, поскольку лифт ночью не работал, устало взобрался по ступенькам на третий этаж.
Его комната была в конце коридора. Грэхем вставил ключ в замок, повернул, открыл дверь и начал шарить правой рукой по стене, отыскивая выключатель.
В следующую секунду в темноте полыхнуло, оглушительно грохнуло. Кусок штукатурки, отскочив от стены, ударил в щеку. Прежде чем Грэхем успел опомниться, снова вспыхнуло пламя и раздался грохот; к ладони вдруг словно прижали добела раскаленный брусок железа. Грэхем закричал от боли и ввалился из освещенного коридора в темную комнату. Еще один выстрел раздробил штукатурку за спиной.
Тишина. Грэхем, скорчившись, опирался на стену возле кровати. В ушах звенело. Он смутно осознавал, что окно открыто и там кто-то двигается. Рука онемела, но чувствовалось, как между пальцами стекает струйка крови.
Грэхем замер. В висках стучало. Пахло пороховым дымом. Когда глаза привыкли к темноте, стало видно, что грабитель - или кто это там был - ушел через окно.
Грэхем помнил, что рядом с кроватью есть еще один выключатель. Ощупывая стену левой рукой, наткнулся на телефон; плохо соображая, что делает, снял трубку и услышал щелчок - ночной портье подключился к линии.
- Комната тридцать шесть. - Грэхем сам удивился, что кричит. - Случилось несчастье. Нужна помощь.
Он бросил трубку, ощупью доковылял до ванной и зажег там свет. Из раны на тыльной стороне ладони лилась кровь. Сквозь волны дурноты, поднимавшиеся из живота, Грэхем слышал хлопанье дверей и взволнованные голоса в коридоре. Кто-то заколотил в дверь.