- И я поехал на север, - продолжает Эндрю. - Бензин закончился в миле от Векстона, и до города мы дошли пешком. Думаю, я влюбился в него с первого взгляда: мне понравилась белая церковь, и пастбища, и даже скамейки с латунными табличками в память о всех директорах школы. Это было похоже на декорацию к фильму - декорацию того места, где героев настигнет счастливый конец. И мы с Делией отправились в банк и открыли счет. Какое-то время мы жили в гостинице, пока я не устроился кладовщиком в дом престарелых: в аптеке я часто имел дело со стариками, а потому решил, что сгожусь на эту должность. Кадров не хватало отчаянно, и рекомендательных писем у меня никто не потребовал. Примерно месяц спустя риэлтор подыскал нам домик по средствам.
- Домик по соседству, - бормочу я.
Эндрю кивает.
- Твоя мама пришла поприветствовать новых жильцов с запеканкой.
А я даже помню, как она ее пекла. В кои-то веки она была трезвой и приготовила овощную лазанью, которая заняла первое место на конкурсе рецептов. Это было ее коронное блюдо, когда она поздравляла кого-то с рождением ребенка, приносила соболезнования по поводу чьей-то кончины или приветствовала новых соседей. Она даже разрешила мне выложить в одном слое букву Е из кружочков цукини - мы как раз выучили эту букву в садике.
- Твоя мама представилась и сказала: "Хопкинс? А Элдред Хопкинс из Энфилда вам, случайно, не родственник?"
Эндрю не приходится ничего мне объяснять. Ты можешь менять личину тысячи раз, но, по правилам, начинать с центра запрещено. У каждой жизни есть начало, середина и конец. История - само слово намекает на рассказ, повествование.
- Я солгал ей, - будничным тоном вспоминает Эндрю. - И солгал еще тысяче других людей. Ложь свою я досочинил по ходу дела. Когда я сказал, что мы родом из Нашуа, пришлось придумать себе занятие. Объяснить смерть жены. Растолковать педиатру, почему у Делии нет медицинской карточки. Каждый день я ожидал ареста, разоблачения. Но в конце концов наврал уже так много, что сам поверил собственной лжи. Играть в эту игру было проще, чем отделять вымысел от правды в голове. - Он смотрит на меня решительным, немигающим взглядом. - И себя можно обмануть, Эрик. Ты, может, думаешь, что это невозможно, но на самом деле нет ничего проще.
Я сидел на кухонном столе, пока мама смешивала шпинат с творожным сыром и поливала смесь красным соусом, похожим на кровь. Я смотрел в окно, как она поднимается на крыльцо наших новых соседей и, улыбаясь, прикидывается идеальной мамашей из старого сериала, которая готовит запеканки для всей округи. Я был совсем еще мальчишкой, но даже тогда задумывался, сколько должно пройти времени, прежде чем эта новая семья раскроет ее хитрость.
Я смотрю Эндрю прямо в глаза.
- Да, - говорю я. - Я знаю.
ФИЦ
В Месу я еду на арендованном "меркьюри", в котором не работает кондиционер, а радио навек застряло на испаноязычной станции. В открытое окно залетают пригоршни пыли. Чтобы повторить здешнюю температуру, мне, боюсь, придется лезть в духовку. От такой жары происходят изменения в лобной доле мозга. От такой жары люди убивают друг друга за малейшие прегрешения, а отцы похищают родных дочерей.
Следуя указаниям Эрика, я сворачиваю с Юниверсити-драйв и вижу внизу съезда мужчину с длинным седым "хвостом". Одет он, невзирая на адскую жару, в фланелевую рубашку. Внешним видом он напоминает тех бестолковых выходцев из Новой Англии, которые обычно шатаются по магазинам в поисках жевательного табака и боготворят покойного Дейла Эрнхардта.
- Привет, братуха! - говорит он мне, и я с ужасом понимаю, что не успел закрыть окно. Он показывает мне кусок обтрепанного, полусгнившего картона с надписью "Нужна помощь".
- Кому же она не нужна? - риторически восклицаю я и, дождавшись зеленого света, жму на газ.
Мимо проносится множество яслей - достопримечательность города, жители которого вынуждены оставлять своих детей, чтобы работать учителями, няньками и охранниками в богатых районах, где жить им самим не по карману. Одна мексиканская забегаловка сменяется другой: "У Розы", "У Гарсии", "У дядюшки Тедоро". Витрины многих магазинов завлекают скидками и по-английски, и по-испански.
Сразу за грузовиком, торгующим леопардовыми накидками на приборную панель, я наконец вижу трейлерный парк. Приземистые серебристые фургончики, скучившись, напоминают стадо носорогов. Пока я брожу среди этих хибар, выискивая ту, в которой поселилась Делия, откуда ни возьмись вдруг выбегает Софи. Поднимая столбы пыли своими красными кроссовками, она бежит к соседнему трейлеру, увешанному рождественскими гирляндами, перьями и "ловушками ветра". Может, она и заболела, но выглядит вполне здоровой.
- Софи! - кричу я, но она уже исчезает в трейлере.
Я паркуюсь и подхожу к двери. Звонка там нет - только металлический треугольник, которым жены фермеров обычно зовут мужей-ковбоев на обед. Я поднимаю его за край и легонько дзинькаю. За открывшейся дверью вырастает индианка с обмотанной шарфом головой.
- Извините, - бормочу я, настолько обескураженный отсутствием Делии, что не нахожу подходящих слов. - Я, наверное, ошибся адресом.
Но тут из какого-то подобия шкафа высовывается головка Софи.
- Фиц! - вопит она и налетает на меня, словно стихийное бедствие. - Когда я становлюсь на унитаз Рутэнн, то могу коснуться всех стен туалета одновременно. Хочешь посмотреть?
Индианка сурово смотрит на нее.
- А я думала, что ты у меня работаешь, а не стоишь на унитазах.
Софи сияет от гордости.
- Рутэнн заплатит мне доллар, если я наклею блестки на мини-юбку Барби-на-одну-ночь.
- Барби-на-одну-ночь? - эхом отзываюсь я.
- Это моя кукла месяца, - поясняет Рутэнн. - Идет в комплекте с Рогипноловым Кеном. Вам я готова уступить - отдам пару за двадцать девять долларов девяносто девять центов.
Она машет рукой в сторону небольшого раскладного столика посреди крохотной комнатушки. Столик засыпан бусинами, мишурой и пластмассовыми частями тела, навевающими мысли о братских могилах. Грузно опустившись на диван, Рутэнн выуживает из-за пазухи очки, что болтаются на тонком шнуре, и принимается скручивать кукол из разрозненных рук, ног и торсов.
- Девять девяносто девять? - торгуется она.
Я достаю десятидолларовую купюру и кладу ее на стол. Рутэнн тут же прячет деньги и протягивает мне кукол.
- Ее вообще-то здесь нет.
- Кого?
Презрительно вскинув бровь, она начинает заплетать волосы Барби в косичку Я обшариваю взглядом трейлер, под завязку набитый пыльной старой бытовой техникой, горами древних журналов, разбитыми игрушками и целыми полчищами Барби - лысых, грязных, изувеченных.
- Меня, кстати, зовут Фиц, - запоздало представляюсь я.
- А у меня, кстати, хлопот полон рот, - отвечает Рутэнн.
- Рутэнн продает вещи, которые другие люди выбрасывают на помойку, - радостно сообщает Софи.
Меня всегда занимали люди, которые бродят по улицам в поисках заляпанных не пойми чем диванов и поломанных велосипедов. Наверное, кое-что из того, что одни отправляют на свалку, другие хотят сберечь.
Рутэнн пожимает плечами.
- Некоторые дураки готовы купить что угодно, лишь бы это сделала индианка. Я могла бы, наверное, выложить содержимое своего мусорного ведра, назвать это произведением искусства и выставить в музее.
- А еще я сегодня была в больнице, - не унимается Софи. - Когда я проснулась, мне было плохо, но Рутэнн выкинула перья - и теперь мне хорошо.
Я взглядом прошу у старухи хоть каких-то разъяснений, но она лишь покачивает головой.
Но что бы ни стряслось с Софи, теперь это уже позади.
- А где твоя мама, Софи? - спрашиваю я, но она только молча пожимает плечами. Никто в этом доме, похоже, не расположен к беседе. Я, смущенно откашлявшись, тереблю кукольную руку. Похоже, это Кен: прощупывается бицепс.
Рутэнн бросает мне торс и голову.
- На, развлекись.
Я начинаю складывать мужское тело и останавливаюсь лишь тогда, когда замечаю отсутствие гениталий. Интересно, почему я раньше не знал, что Кен - евнух? Вероятно, потому, что из всех девочек я играл только с Делией, а уж ей-то куклу в руки можно было вложить только после смерти. Когда все части тела прикручены в нужных местах, я беру маркер и разрисовываю его пунктирными линиями и разнообразными символами. Я помечаю отдельные зоны: "Невезение. Жгучая боль. Сексуальный разлад. Банкротство". Софи, перегнувшись, глазеет на мою работу.
- А что это ты делаешь, Фиц?
- Подарок для мамы. Вуду-Эрика.
Рутэнн смеется, и я понимаю, что заметно вырос в ее глазах.
- А ты, - подтверждает она мою догадку, - не так-то, пожалуй, и плох.
В этот момент дверь открывается, и я вижу, как Делия привязывает Грету к руке гипсового гнома исполинских размеров.
- Место, - велит она. Заметив меня, она буквально расцветает. - Слава богу, ты приехал!
- Славь Юго-западные авиалинии, они в моем приезде участвовали активней.
- Рутэнн, это мой лучший друг.
- Мы уже знакомы.
- Да. Рутэнн любезно позволила мне проявить творческие наклонности. - Я вручаю Делии куклу. - Вдруг пригодится? Слушай, мы могли бы где-нибудь… поговорить?
С этими словами я оглядываюсь по сторонам, но конец трейлера Рутэнн в буквальном смысле виден с этой точки. Отсюда я могу практически дотянуться до его конца.
- Ступайте, - отмахивается от нас Рутэнн. - Мы с Софи заняты.
Делия наклоняется и целует Софи в лоб. Вот уж никогда не мог понять смысл этого действа! Что, у матерей в губы вмонтирован термометр?
- Сегодня утром…
- Я уже знаю.
- Я даже не смогла дозвониться до Эрика, чтобы он приехал в больницу…
- Знаю. Он сказал, что звонил тебе на мобильный.
Делия испытующе смотрит на меня.
- Ты уже виделся с Эриком? Ездил к нему в офис?
Я мнусь. И вспоминаю о своих заметках, посвященных слушанию. Я их обработаю и отошлю в "Газету Нью-Гэмпшира".
- Мы столкнулись в суде. Около часа назад состоялось предварительное слушание по делу твоего отца.
Отказываясь верить, Делия мотает головой.
- Не понимаю… Эрик позвонил бы мне.
- По-моему, Эрик сам не знал о слушании и чуть его не пропустил.
Она в задумчивости выходит из трейлера и присаживается в тени рядом с Гретой.
- Я вчера вечером на него разозлилась.
- На Эрика?
- На отца. - Она подтягивает колени и опирается на них подбородком. - Я пошла в тюрьму сказать, что дам показания и сделаю все, чтобы ему помочь. Я хотела услышать правду, но, когда он начал ее говорить, могла думать только о лжи. О лжи, которую он говорил раньше. И я ушла. - На глаза ее набегают слезы. - Я бросила его.
Я обнимаю ее за плечи.
- Уверен, он понимает, как тяжело тебе приходится.
- А если он подумал, что я не пришла в суд от злости? Вдруг он решил, что я его ненавижу?
- А ты его ненавидишь?
Делия качает головой.
- Знаешь, это как уравнение, которое не сходится… С одной стороны, у меня есть мама… где-то там… и это потрясающе… и я никогда не смогу наверстать упущенное нами время. С другой стороны, у меня было очень счастливое детство, пускай я и провела его без матери. Отец в буквальном смысле посвятил мне жизнь, а с этим нужно считаться. - Она тяжело вздыхает. - Ведь можно любить человека, но ненавидеть его поступки, правда?
Я смотрю на нее на какую-то секунду дольше, чем следовало бы.
- Наверное.
- И я по-прежнему не знаю, почему он так поступил.
- Тогда, возможно, стоит спросить у кого-то еще.
Она поворачивается ко мне лицом.
- Я хотела задать этот вопрос тебе. Я постоянно оказываюсь в тупике. Я не смогла спросить у отца девичью фамилию матери, когда проведывала его в тюрьме, потому что ужасно расстроилась. Я звонила в архивы и пыталась объяснить им свою ситуацию, но они сказали, что без девичьей фамилии…
-.. не смогут дать тебе вот это?
Я достаю из заднего кармана клочок бумаги.
Ди читает незнакомый адрес и номер телефона. Я слежу за каждым ее движением.
- Когда поступаешь на журналистику, на первой же лекции студентов учат обольщать сотрудников архивов, - поясняю я.
- Элиза Васкез?
- Она вышла замуж второй раз. - Я протягиваю ей свой мобильный. - Давай.
Несколько мгновений надежда держит ее в ледяных объятиях, но таки ослабляет хватку, и Делия берет трубку. Однако успевает только набрать код Скоттсдейла - и нажимает кнопку сброса.
- В чем дело?
- Послушай.
Она берет мою руку и прижимает к северной окраине своего сердца.
И сердце это, конечно, мчится во весь опор. Сердце это трепещет, как крылышки колибри, как мысль нерешительного человека, как сердце в моей груди.
- Ты нервничаешь, - говорю я, - что в сложившихся обстоятельствах вполне понятно.
- Я не просто нервничаю. Помнишь, как в детстве мы волновались за неделю до дня рождения? Как только об этом и думали, а потом праздник оказывался в десять раз скучнее, чем ожидалось. - Делия покусывает нижнюю губу. - Вдруг сейчас произойдет то же самое?
- Ди, ты ждала этого целую жизнь. Если в этом кошмаре и есть что-то хорошее, то вот оно.
- Но почему она этого не ждала? Почему не искала меня?
- Откуда тебе знать? Может, она искала тебя все двадцать восемь лет. Она имя твое узнала всего два дня назад!
- Эрик сказал, что она могла и не подавать иск, - замечает Делия. - Иск мог подать сам штат. Может, у нее новая жизнь, новые дети… Может, ей наплевать, нашли ли меня.
- А может, когда ты ее увидишь, то поймешь, что Элиза Васкез - это псевдоним, а на самом деле ее зовут Марта Стюарт.
Она натянуто улыбается.
- Оба родителя - преступники? Сам подумай, насколько это невероятно. - Наклонившись, она зарывается пальцами в шерсть на загривке Греты. - Фиц, я хочу, чтобы все прошло идеально. Я хочу, чтобы она оказалась идеалом. Но вдруг она не идеальна? Вдруг я не идеальна?
Я ласкаю взглядом чистый янтарь ее глаз и плавный изгиб плеч.
- Ты идеальна, - шепчу я.
Она обнимает меня, и я нанизываю этот момент на длинную нить ее прикосновений.
- Что бы я без тебя делала…
Я мысленно отвечаю на ее риторический вопрос. Без меня ее семейная драма не украсила бы страницы "Газеты Нью-Гэмпшира". Без меня ей не пришлось бы сомневаться, не привело ли меня сюда что-то помимо дружеского долга. Без меня ей не довелось бы испытывать боль вновь.
Когда Делия отстраняется, лицо ее сияет.
- Как ты думаешь, что мне надеть? - спрашивает она. - Может, стоит сначала позвонить? Нет, лучше просто приеду. Тогда я смогу увидеть ее реакцию… Приглядишь за Софи?
Прежде чем я успеваю ответить, дверь трейлера уже захлопывается у нее за спиной. Грета смотрит на меня, постукивая хвостом о землю. Меня, как и охотничью собаку, уже забыли.
Я достаю из кармана свои судебные заметки и измельчаю их в конфетти. Редактору я скажу, что рейс задержали, что я заблудился по дороге в суд, что меня сразил грипп… Да что-нибудь совру. Ветер подхватывает обрывки, и я уже представляю, как их разносит по пустыне.
Но вместо этого они перелетают через ворота парка и оседают на тротуаре. Мой нелепый снегопад раскаяния накрывает какого-то мужчину. Я извиняюсь перед ним и только сейчас понимаю, что это бродяга с магистрали. Он по-прежнему демонстрирует мчащимся мимо автомобилям свою картонную табличку "Нужна помощь".
На этот раз я подхожу к нему и, пожелав удачи, вручаю двадцатидолларовую купюру.
III
Ничто не заметно и не памятно так, как наши ошибки.
Цицерон
ДЕЛИЯ
Если вы считаете, что материнство - это инстинкт, то глубоко заблуждаетесь.
В колледже, учась на зоолога, я писала диплом о способах, которыми детеныши находят своих матерей, а матери - своих детенышей. Инстинкт, как выяснилось, не присущ животному с рождения, он развивается по мере сближения родителя и ребенка. Я читала знаменитые труды Конрада Лоренца - ученого, за которым гусята следовали как привязанные, потому что имело место явление импринтинга: увидев его первым, вылупившиеся птенцы признавали в нем своего родителя. Я наблюдала за гиенами, дикими кабанами и морскими котиками, и все они использовали звуковые подсказки, выбросы феромонов и физическое распознавание, чтобы находить своих матерей среди множества подобных особей.
У самых радетельных матерей - людей, кур и мышей - рождается самое беспомощное потомство. С другой стороны, рыб, сразу же после появления на свет способных позаботиться о себе, мамы бросают еще новорожденными. В этом смысле родительские обязанности заключаются лишь в защите.
Но время от времени я сталкивалась с аномалиями, с искажением инстинкта. Взять ту же кукушку, которая вторгается в чужое гнездо, вышвыривает отложенные там яйца и подкладывает "суррогатным родителям" свои собственные. Когда не хватает пищи, тюленихи бросают детенышей на произвол судьбы, а неандертальцы и вовсе убивали молодняк в преддверии голода. Иногда выбора не остается - и материнский инстинкт перестает работать.
Несколько лет спустя я узнала, что ученые обнаружили генетические компоненты "добросовестного" материнства. Гены под названиями "Мест" и "Пег-3" встречаются в девятнадцатой хромосоме, но, по иронии судьбы, проявляются они лишь тогда, когда унаследованы по отцовской линии. Подобный импринтинг обычно происходит в ходе эволюции в силу генетической борьбы полов: максимальный помет входит в интересы самок, но защита уже рожденного ребенка не входит в интересы самца.
Ученые еще спорят об этих открытиях, но я им верю. Мне достаточно подумать о Софии и вспомнить какие-то мелочи, которые я хотела бы сохранить навеки: ее голосок, как у гномика, ее розовые с перламутром ноготки, ксилофон ее смеха. Не будет большим преувеличением поставить это чувство в заслугу моему отцу: это он помог мне осознать все то, что нам так хочется хранить.
Дом моей мамы, маленький и аккуратный, словно плывет по белокаменному морю. В конце подъезда стоит почтовый ящик с надписью "Васкез". Я останавливаюсь у гигантского цереуса в добрых одиннадцать футов высотой, и он приветственно машет мне веткой. Рутэнн рассказывала, что цереусу нужно не менее пятидесяти лет, чтобы дать один-единственный отросток. А цветы у него такие яркие и красивые, что воробьи, завидев их, плачут.