Не знаю, что со мной случилось, но с того дня я как будто потерял аппетит, а вечерами долго вертелся в постели и засыпал только к полуночи. Должен вам сказать, что я никогда не испытывал влечения к астрономической науке, но в эти ночи я терпеливо всматривался в небо, глядел на звезды, разыскивал знакомые мне по названиям созвездия и не замечал, как пролетают ночные часы. В библиотеке я нашел популярную книгу по астрономии и, чтобы спокойно читать ее, перебрался в ту часть чердака, где, как я вам уже говорил, была ссыпана прошлогодняя кукуруза. Здесь пахло сухими початками, мышами и пылью, свет проникал только в узкие щели между досками фронтона, но зато было уютно и никто не мог меня там увидеть. Я раздобыл циркуль, линейку, цветные карандаши и усердно вычерчивал карту звездного неба. И думал: вот сегодня вечером она будет доставать воду из колодца и увидит меня, непременно меня увидит. Я буду расхаживать у плетня, погруженный в размышления, а она спросит: "Что ты сегодня делал? Почему ты не пошел к Оброчищу? Я целый день была одна со своими козами". - "О, - скажу я и устало приглажу волосы. - Я только что кончил звездную карту. Звездную карту северного полушария. Это отняло у меня все время". Она посмотрит на меня, и в глазах ее сверкнет восхищение. Посмотрит и скажет: "На небе много звезд. Какая из них самая прекрасная?" А я усмехнусь: "Выбери себе одну, и она будет прелестнее всех!"
Так я представлял себе все это. Но из карты ничего не вышло. Я никогда не испытывал влечения к разным там эллипсам и параболам. Я не любил математику.
Стало смеркаться, и я снова надел трикотажную рубашку. Причесался на пробор и стал ждать. Какими долгими были эти минуты! Мне они казались часами.
Наконец калитка у бая Димо скрипнула, и сердце у меня дрогнуло от радости. Я бросился к плетню. Но не успел я добежать до него, в душу мне хлынул холод, и я застыл на месте как вкопанный.
За плетнем звенел, разливался голосок Теменужки и гудел водопадом низкий бас Радана. Я сразу узнал его. Мы ведь были одноклассники, сидели на одной парте.
Подходить к плетню уже не было смысла.
Я забрался на чердак и вытянулся там. Попытался вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии. Мне казалось, что это совершенно необходимо - вспомнить созвездия. Но там, во дворе у бая Димо, гремел голос Радана, да и Теменужкин не отставал от него. Я не привык сосредоточенно думать, когда вокруг шумят. Я вообще не могу думать, если рядом кто-нибудь громко разговаривает. Поэтому я так и не сумел вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии.
И, поскольку ничего другого мне не оставалось, я подполз на коленях к чердачному окошку. Отсюда весь двор бая Димо был виден как на ладони. Ничего такого, чего я не замечал раньше на этом дворе, я не увидел: и старое ореховое дерево, и низкий белый домик, и сарайчик за домом, крытый соломой, - все было на месте, все было знакомо до мелочей.
И все-таки я, наверное, ждал, что увижу что-нибудь новое, иначе зачем бы я стал так всматриваться в этот двор, да еще стоя на коленях?
Перед домом, под навесом, бай Димо сколотил широкую скамейку. Летом в хорошую погоду он спал на этой скамейке, подстелив домотканый коврик. Не знаю почему, но мне казалось, что я увижу на скамейке что-нибудь интересное, например Радана и Теменужку. Сидят они рядышком, Радан рассказывает ей веселые истории, а она смеется. Если бы во дворе бая Димо сидел я, я именно так бы и поступил - занимал бы ее рассказами о звездах, о вселенной, об устройстве всяких галактик. Должен вам сказать, что я никогда не испытывал влечения к пустым веселым историйкам. Я бы увлек Теменужку проблемами мирового пространства. Я бы сказал ей что-нибудь даже об эллипсах и параболах, хотя в школе я смертельно их ненавидел, потому что мне никак не удавалось выучить их теоремы. Вы их знаете? Это не теоремы, а непроходимые джунгли, переплетенные квадратными и всякими другими корнями. К извлечению корней меня никогда не тянуло. Во всяком случае, я занимал бы Теменужку разговорами интересными и умными.
На скамейке я никого не увидел, и в первый момент это меня обрадовало. Скамейка, на которой никто не сидит, - и это иногда может обрадовать, уверяю вас!
А Радан делал все, чтобы блеснуть в глазах Теменужки, как герой какого-нибудь романа. Она налила два ведра воды и подняла их, но он подбежал, взял их у нее из рук и сам внес в дом. В этом жесте не было ничего особенного: он был сильный парень, и ему не стоило ни малейшего труда перенести две такие посудинки. Потом он наколол дров и отнес их на кухню, но я и в этом не увидел ничего особенного.
Потом Теменужка села на низенькую скамеечку и стала доить коз.
Она делала это очень неумело, и Радан, совершенно бесцеремонно оттолкнув ее, сел на ее место. Он с таким искусством принялся за дело, что мне показалось, будто я слышу, как журчит молочная струя, ударяясь о стенки котелка.
Сказать по правде, я бы никогда на это не решился. Я не способен на такого рода поэтические поступки. Ясно, что Радану хотелось быть героем в глазах девушки, но, скажите, пожалуйста, что же героического в том, чтобы подоить козу?
Все это закончилось самой банальной сценой. Подвиги моего приятеля так растрогали бая Димо, что он посреди двора обнял его, как будто тот приходился ему сыном или близким родственником. А я знал, что никакого родства между ними нет. Раданов дядя не был мельнику даже соседом.
И странно: за весь вечер никто из них не вспомнил обо мне. С Раданом мы были одноклассники, а от бая Димо нас отделял только плетень.
Но мне пора заканчивать эту часть рассказа. Через несколько дней бай Димо продал коз. Животные отличались легкомыслием, а у Теменужки было мягкое сердце, и она сквозь пальцы смотрела на их проказы. Чтобы Теменужка не скучала дома одна, мельник решил отправить ее в село Цвят, где у него была замужняя сестра.
Вот как не в меру легкомысленный нрав двух коз стал причиной того, что и мы впутались в эту берилловую историю. Если бы они были послушнее, нам не пришлось бы предпринимать путешествия к селу Цвят, в окрестностях которого расположилась лагерем третья геологическая бригада.
IV
Подошло время летних отпусков, поэтому оба перрона столичного вокзала кишели народом, особенно к вечеру, когда отходили поезда к Черному морю и на юг.
Вылю Власев был человеком предусмотрительным - он распорядился, чтобы завхоз обеспечил плацкарты, и теперь спокойно покуривал возле вагона, наблюдая со снисходительной улыбкой, как тревожно мечутся пассажиры в тщетных поисках свободного места.
В его записной книжке под буквой "Б" значилось: "Билеты плацкартные!" Это была постоянная запись, обведенная красной рамкой. Под этой записью тянулась длинная колонка дат. И против каждой даты была зеленая отметка. Вылю Власев писал зелеными чернилами.
Он вспомнил, что не сделал отметки против сегодняшней даты, почувствовал себя виноватым и уже полез было за записной книжкой, но раздумал, решил подождать: пусть поезд тронется, тогда. Кто его знает - вдруг в последний момент случится что-нибудь неожиданное и поездку отменят или перенесут на следующий день. Возникнет у инженера Спиридонова какая-нибудь новая идея, а потом попробуй разберись. Придется тогда менять отметку, а резинка протирает бумагу, портит лист. Вылю Власев был склонен скорее протереть свой самый новый и дорогой костюм, чем запачкать одну страницу записной книжки.
У него не было жены, не было товарища, близкого друга - у него была только записная книжка. С ней он разговаривал, советовался, с ней он делился своими мыслями и чувствами. Если бы у него отняли записную книжку, он оказался бы в положении очень близорукого человека, оставшегося без очков.
Сейчас он стоял перед вагоном, немного в стороне от группы геологов, пытался думать о предстоящей работе, но почему-то невольно прислушивался к их смеху и разговорам, испытывая при этом какую-то смутную печаль. В сущности, это было чувство одиночества, которое всегда прокрадывалось ему в душу перед отъездом в далекий путь. Он стоял один, думал о своей записной книжке, курил, а его товарищи разговаривали с женами, подругами, кого-то о чем-то спрашивали, кто-то им отвечал. И то, что в эти последние минуты перед отъездом никто с ним не говорил и он, руководитель группы, торчал на перроне, как иностранец, и ему некому было сказать "до свидания" и некому было пожелать ему счастливого пути, угнетало его, заставляло грустить и немножко завидовать.
В таком настроении стоял Вылю Власев перед вагоном, когда его взгляд вдруг упал на циферблат вокзальных часов. До отхода поезда оставалось десять минут. Он устыдился своей сентиментальности, сдвинул на затылок широкополую шляпу и стал в уме пересчитывать людей. Не было только Андрея.
Обычно Андрей приходил на вокзал одним из первых. То ли какая-нибудь новая история помешала ему прийти вовремя, то ли он испугался сделанной им глупости и теперь не смеет показаться на глаза коллегам. Но как же бригада поедет без него, кто будет делать его работу? Ведь он лучше всех карабкается по скалам, быстрее всех собирает образцы.
"Пожалуй, я слишком строго с ним разговаривал", - подумал Вылю Власев. И, представив себе, что теперь придется вычеркивать его из записной книжки, просить по телеграфу у Спиридонова нового человека и открывать для этого человека новый отдел в записной книжке, а алфавит там уже заполнен, он почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот.
Рядом мелькнуло красивое лицо Папазова. Парторг, небрежно закинув на плечо плащ, весело болтал с молодой женщиной, державшей в руках несколько гладиолусов, обернутых в целлофан. Она была крупная, смуглая, с ярко накрашенными полными губами и волосами цвета соломы, гривой падавшими на покатые плечи.
При других обстоятельствах Вылю Власев никогда не решился бы заговорить с Папазовым в ее присутствии (женщины такого типа его пугали), но сейчас он взял парторга за локоть и потянул к себе.
- Где Андрей? - спросил он тревожно. - Вы знаете, что его нет?
Павел Папазов поморщился, пожал плечами, но, тотчас овладев собой, заставил себя засмеяться и кивнул своей спутнице.
- Познакомься с нашим шефом, - сказал он. - Это крупный химик.
- Очень приятно! - протянула руку женщина. - Я вас уже знаю. Мне Павел часто о вас рассказывал.
И Вылю Власову показалось, что она как будто задержала его руку в своей. От этого и оттого, что минут оставалось все меньше, пот выступил у него на лбу еще обильнее.
- Где ж этот человек и что за глупые номера он выкидывает! - вздохнул он.
- Изумрудные номера, - улыбнулся Папазов. - Молодо-зелено!
Он закурил, бросил спичку и снова повернулся к женщине. Он как будто хотел сказать взволнованному начальнику: "Видишь ведь, что мешаешь, что же ты не убираешься ко всем чертям!"
Вылю Власев виновато улыбнулся и даже забыл сказать "до свидания" смуглой женщине. А она была с ним очень любезна, и он еще чувствовал прикосновение ее прохладных пальцев к своей влажной ладони.
"Будь что будет", - подумал он и решил войти в купе. А про себя надеялся: вот он сейчас сядет, повернется к окну спиной, а когда все войдут в вагон, он увидит среди других и этого непутевого Андрея.
Только он взялся за ручку двери, как к нему подбежала взволнованная и расстроенная лаборантка бригады Елена Рашеева.
- Товарищ Власев, - она тяжело дышала. - Нет товарища Андреева!
- Здравствуйте! - кисло усмехнулся Вылю Власев. - Открыла Америку!
Девушка смотрела на него встревоженно и грустно.
Маленькая, хрупкая, с миловидным личиком и добрыми голубыми глазами, в своем темном ситцевом платье с белым воротничком, она была похожа "а гимназистку, которая готовится к экзаменам на аттестат зрелости.
- Что с ним случилось? - прошептала она и с робкой настойчивостью посмотрела в лицо раздраженному шефу. - Что с ним случилось? - повторила она еще тише, и две глубокие морщинки прочертились у ее тонких губ.
- Пусть только покажется - я внесу его в список самых недисциплинированных! - пригрозил Вылю Власев и сердито полез в вагон.
Он повернулся спиной к окну, вытащил записную книжку, открыл ее на букве "А" и с бьющимся сердцем стал ждать. Поезд тронется, и к характеристике Андрея он допишет заключение: несерьезный человек.
Он слышал, как проводники предлагают пассажирам занять места. Шаги и голоса людей заполнили коридор. Марко Маринов, мужчина его возраста, но с младенчески розовым цветом лица, влетел в купе и тут же высунулся из окна.
- Вечером надевай свитер! - тонким голоском советовала ему с перрона жена. - А пакетик с содой взял?
- Взял, взял, - кивал головой Марко. - А ты поливай розы только вечером, только вечером, слышишь?
- Без свитера не ложись! - настаивала на своем супруга.
- Лучше всего поливай цветы под вечер, - волновался Марко. - Или утром, но рано, пока солнце еще не печет.
Паровоз дал свисток.
- До свидания, в добрый час! - доносился с перрона тоненький голосок.
Поезд тронулся. Вылю Власев тяжело вздохнул и поднял голову, чтобы посмотреть, кто сидит у него в купе. В этот момент мимо дверей прошел Андрей Андреев. С насупленными бровями, мрачный, будто только что встал с зубоврачебного кресла. В руках у него был объемистый чемодан, но он нес его легко, как детскую игрушку.
- Товарищ Андреев! - вскочила с дивана Рашеева. - Ваше место здесь, заходите!
И она попыталась как можно шире раздвинуть половинки дверей.
- Мы думали, что вы опоздаете, - сказала она.
Андрей слегка повернул голову, и Вылю Власев на секунду поймал его взгляд - холодный, потускневший от затаенного горя.
- Спасибо, - ответил Андрей. - В соседнем купе больше мест.
И прошел дальше. А Марко Маринов засмеялся.
- Изумрудный герой, а? - Он вытащил из кармана пиджака желтую грушу, надкусил ее и, звучно чавкая и вытирая губы ладонью, дополнил: - Таким великим людям всюду тесно и скучно. Что ты его зовешь? Пусть идет куда хочет!
Лаборантка покраснела и взглянула на чавкающего человека с яростным негодованием.
- Он наш товарищ, - сказала она, и губы ее дрогнули, как у девочки, готовой заплакать. - А вы с ним держитесь... - она помолчала. - Вы держитесь с ним, как с чужим!
- Прошу прощенья, - ухмыльнулся Марко Маринов и снова откусил грушу. - Больше не буду, обещаю. - И вдруг рассердился. - А ты что встреваешь, перепелочка? Я на двадцать лет старше его, могу и так и этак и как захочу говорить. Он мне в сыновья годится, и я обязан его наставлять и вразумлять. Это я-то ему чужой, когда мы вместе и под дождем и под снегом мокли, или ты - без году неделя с нами?
- Извините! - сказала лаборантка, не глядя на него, и замолчала.
Поезд подходил к станции Подуене. Вылю Власев раскрыл записную книжку на букве "Е", вынул авторучку и дополнил характеристику лаборантки:
"Из всех геологов группы Елена Рашеева самая дисциплинированная. Она одна волновалась, когда 29.VI этот непутевый Андрей опоздал на поезд. Очевидно, чувство дисциплины у нее сильно развито".
В соседнем купе сидели четыре человека - Павел Папазов, Игнат Арсов, минералог Зюмбюлев и картограф бригады Делчо Энев. Зюмбюлев, старый охотник, был одет в охотничий костюм. Не хватало только патронташа да зеленой шляпы с пером. Картограф отправился в путешествие в своем обычном городском виде - ярко-желтая велюровая куртка и коричневые бархатные брюки.
Игнат Арсов и парторг сидели на противоположных диванах, курили и, наклонившись друг к другу, о чем-то шептались. Зюмбюлев рассказывал о своей собаке, горячился и то и дело подергивал короткую клинообразную бородку, уже тронутую сединой. Картограф думал о лаборантке Рашеевой, строил планы, как бы зазвать ее в их купе и усадить рядом с собой, но по привычке машинально повторял "кто его знает", "едва ли", "сомнительно", еще больше разжигая тем самым красноречие собеседника. У Делчо Энева была такая привычка - не особенно прислушиваясь к собеседнику и думая о чем-то своем, ровным голосом повторять через равные промежутки времени: "едва ли" и "кто его знает".
- Так вот я тебе говорю, - уверял его Зюмбюлев, - моя Тотка принесла мне раз живую куропатку - прямо в гнезде ее ухватила, та на яйцах сидела. Я себе отдыхаю под кленом, трубочку набиваю, глядь - Тотка бежит ко мне, хвостом вертит, а в зубах - вот честное слово! - куропатка трепыхается. Живая куропатка!
- Кто его знает! - покачал головой картограф.
- Говорю тебе: честное слово. Живая.
- Едва ли.
Зюмбюлев недавно перешел в третью бригаду и не знал еще привычек Делчо.
- Смотри-ка, не верит! Фома неверующий. Зачем же я буду тебе врать? Как сейчас помню, в августе дело было, жара стояла адская. Я уж с дюжину подбил, мотаться по чаще смысла больше не было.
- Кто его знает!
- Не было смысла, говорят тебе! Я не из жадных. Мне и дюжины куропаток хватит, я ж тебе сказал.
- Сомнительно.
Оскорбленный тем, что ему не верят, Зюмбюлев дернул в сердцах свою козью бородку, ощетинился, но в эту самую минуту сильные руки раздвинули дверь и на пороге встал Андрей.
- Здесь как будто есть свободное место, - сказал он.
Павел Папазов стряхнул пепел с сигареты и любезно улыбнулся.
- Даже если б не было, для тебя бы нашли. Заходи!
Игнат Арсов вскочил, помог Андрею поднять чемодан на багажник, потом молящим шепотом предложил ему сесть у окна.
- Здесь удобно, садись. Я не люблю сидеть у окна. Мне надо к товарищу Власеву, поговорить по служебным делам. Спокойной ночи! - и он выбрался из купе.
Андрей сел против парторга, вытащил сигареты и молча закурил.
- Смотрю я на тебя и удивляюсь, - вдруг оживился Делчо Энев. - Спортсмен, а куришь. Как же так?
- Я уж давно спортом не занимаюсь, - ответил Андрей. - Когда играл в "Академике", не курил.
- Было бы неплохо, если б ты бросил курить, - посоветовал ему Павел Папазов. И добавил многозначительно: - От табака иногда кружится голова. Как от стремления к сенсациям и к славе.
- Кто его знает! - прошептал про себя Делчо Энев, но тут же спохватился. - Да-да, голова кружится! - поспешно согласился он и засмеялся.
- Это относится к молодым людям, - уточнил Павел Папазов. - Особенно к бывшим футбольным звездам.
- Да будет вам поддевать человека, - вмешался в разговор Зюмбюлев. - У одного от табака, у другого от вина, у третьего - он показал на картографа - от женщин - у всех голова от чего-нибудь да кружится. Все мы одним миром мазаны.
- Нет уж, извини, я женскому влиянию не поддаюсь! - запротестовал Делчо Энев.
- Ты? - Зюмбюлев подергал бородку. - А на кого это ты стойку делал, как гончая, - на меня, может? Что, я не видел, что ли?
- Глупости! - Делчо Энев тряхнул головой. - Не такой я человек.
- Так-так! - Зюмбюлев помолчал. Но долго молчать он не мог и, наклонившись, похлопал Андрея по плечу.
- Ты, брат, парень с фантазией. Мне как раз такой и нужен. Садись поближе, я тебе расскажу, как моя Тотка принесла мне живую куропатку.
- А потом товарищ Андреев тебе расскажет, как он однажды набил себе карманы зелеными изумрудами, - подмигнул ему Делчо.
Андрей положил сигарету в пепельницу, опустил окно и встал рядом с картографом.
- А потом ты расскажешь кому-нибудь, как тебя выбросили из окошка. Хочешь?
Делчо Энев побледнел и инстинктивно прижался к спинке дивана.
- Извини, я пошутил, - пробормотал он.