- Я знаю Кравцова с детства, - рассказывал он тихим голосом, оглядываясь по сторонам. - Мы с ним земляки. Оба с Украины. Жили рядом. Учились в одной школе. Потом вместе учились в сельхозтехникуме. После выпуска пути наши разошлись. Он уехал в Россию, я - в Гомель. За всю войну мы ни разу не виделись, я даже ничего не слышал о нем. Недавно я случайно узнал, что в корпусе служит Кравцов. Я подумал, не Владимир ли? И вдруг вчера мы встретились. Сразу узнали друг друга, обрадовались. Мы вместе дошли до продовольственного склада, мне надо было зайти туда, и простились. Правда, Владимир хотел, чтобы я проводил его до лошади, но я не мог...
- Говорите, обрадовались встрече, а сами поссорились, - заметил я. - Скажите, почему произошла у вас с Кравцовым ссора?
- Мы не ссорились.
- Есть свидетель, что вы ругались. Отвечайте. На какой почве это произошло? Мотивы?
- Ничего подобного не было.
- Вы слышали выстрел? Где были в это время? На складе?
- Выстрел услышал, когда возвращался в свой взвод. Винтовки у меня никогда не было. И стрелок я плохой.
- Почему вы сразу не сообщили, что виделись с Кравцовым? Ждали, когда вас найдут?
- Я боялся. Боялся, что меня обвинят в убийстве.
- Вы и сейчас боитесь. Кого? Что вам известно?
Мироненко молчал подавленно. Только все озирался на двери и окна...
Я понимал: радист врет, не говорит правду по причине страха перед кем-то. Ощущение его непричастности к убийству переросло в убеждение. Я отпустил его, хотя, наверное, надо было арестовать.
Мысль об аресте Мироненко возникла снова, когда совсем неожиданно заявился еще один свидетель. Это был старший повар Карпов. Меня будто током ударило!
- Я по тому делу, убийству, - произнес он глухо, тяжело, исподлобья глядя мне в лицо. - Подумал, может, чем помогу...
Карпов сообщил, что он ходил на продовольственный склад. Возвращаясь обратно, услышал выстрел. Но не придал ему значения, позабыл сразу же. Но когда пришел на кухню, его помощник сказал: потерялась винтовка из повозки. Тут он и вспомнил про выстрел.
- Винтовку нашли?
- Не нашли. Все обыскали.
- Вы не встречались с радистом Мироненко в тот день? На продовольственном складе?
- Не встречались, Я видел как будто его, когда шел на склад. Похожего на него. Но не ручаюсь. Мелькнул только. Торопился тот человек. Почти бежал.
- Куда он направлялся?
- Направлялся? Будто бы в хозроту.
- Когда это было? Время?
- Часа в четыре будто. Может, позднее.
- Сколько времени вы пробыли на складе?
- Нисколько. Кладовщик куда-то ушел. Я вернулся...
- Так вы можете поручиться, что видели именно Мироненко?
- Нет. Не могу. Мог обознаться...
В тот же день мы втроем - Обухов, Потапов, я - внимательно просмотрели показания Мироненко и Карпова, пришли к выводу: радист врет. Но по каким причинам? Тут мнения разошлись. Капитан Обухов считал, что страх Мироненко - обычный страх преступника перед заслуженной карой, приводил свою версию. Кравцов мог знать за Мироненко какие-то грехи. Поэтому Мироненко и не искал встреч с другом детства, хотя знал, что тот служит рядом. Встреча была неожиданной и совсем не к радости Мироненко. Он пытался уговорить Кравцова молчать. Но Кравцов на уговоры не поддался. Поэтому и вернулся в штаб. Все остальное проясняют показания Карпова (эту версию поддерживал Потапов). Я же считал, что показания старшего повара как раз не проясняют, а запутывают дело. Цель - увести нас от истинного преступника, может быть, агента. Возможно, я находился под впечатлением, которое произвели на меня Мироненко, а особенно Карпов?..
Мы решили еще раз допросить Мироненко.
Потапов вернулся в свой взвод вечером. Свободные от дежурства связисты сидели вокруг Соловьева, который им что-то рассказывал (с некоторых пор радист стал чрезмерно общительным). Мироненко среди них не было. Потапов спросил, где он.
- Охотится за какой-нибудь красоткой. По твоему примеру, - усмехнулся Соловьев.
- Давно он ушел на эту "охоту"?
- Да как вернулся оттуда, откуда не всякий возвращается.
Потапов ничего не сказал, взял фонарик и вышел. Было темно. Только передний край озаряли вспышки ракет, небо прошивали пунктиры трассирующих пуль. Капитан пошел в расположение артдивизиона, занимающего позиции на восточной окраине села Озденеж. Он знал, что среди артиллеристов у Мироненко есть земляк, там он часто бывает. Проходя тропинкой через сад, Потапов наткнулся на радиста. Тот лежал под кустом, ничком, с раскинутыми руками. Мертвый? Но, перевернув его на спину и приложив ухо к груди, Потапов уловил слабое биение сердца...
Радист умер в медсанбате этой же ночью. Мои предположения оправдались, я пожалел, что не арестовал его. Да, агент снова завел нас в тупик, нанес опережающий удар.
Мы вновь стали изучать протоколы допросов Мироненко и Карпова, сопоставлять их. У меня возникло предположение, которое показалось всем правдоподобным.
Ходил или нет Карпов на склад - это неважно и недоказуемо. Но он видел Мироненко в тот день - факт. Только видел не одного, а вместе с Кравцовым. Кравцов, вероятно, тоже заметил проходившего повара, узнал, назвал по фамилии. Но Мироненко знал его под другим именем. Возможно, на этой почве у них возник спор, и Мироненко пытался отговорить Кравцова от заявления. Вот здесь есть два варианта. Первый - Мироненко не хотел, чтобы Кравцов заявил, боясь ошибки. Второй - Мироненко связан с Карповым каким-то образом. Неопровержимо одно: страх Мироненко перед Карповым.
- Значит, Карпов?
Мы решили послать запрос на старшего повара в соответствующие центральные органы. Нас интересовало его прошлое. Но происшедшие вскоре события несколько отвлекли наше внимание от Карпова.
Старший лейтенант Егоров вернулся из штаба в свой взвод, объявил:
- Завтра утром три радиста должны выехать на передовую с генералом Данилевским.
Среди радистов командир взвода назвал Соловьева. И тут произошло неожиданное.
- Я не могу выехать, товарищ лейтенант! У меня высокая температура, - заявил Соловьев. Вид у него действительно был болезненный.
- Мне странно слышать это, сержант! - не удержался Егоров. - То вы рветесь в бой с винтовкой в руках, то отказываетесь выехать на передовую в качестве радиста.
- Не могу, болен, - почти простонал Соловьев, вздрагивая, словно от озноба.
- Разрешите, товарищ лейтенант, выехать мне! - вызвался Потапов...
...Ранним утром, едва брезжило, две легковые машины выехали на передовую. Въехав в лес, машины остановились. Генерал и сопровождающие офицеры по траншеям пошли на позиции артдивизиона. Связисты расположились на КП, установили связь с полками дивизии. Вскоре туда пришли генерал и командующий артиллерией. Данилевский сел к рации, и тут начался артобстрел наших позиций. Снаряды противника ложились с губительной точностью, рвались рядом с командным пунктом.
- Нас обнаружили! - без паники, но с тревогой доложил генералу вбежавший на КП Потапов. - Тут есть старый блиндаж, прошу перейти туда, товарищ генерал...
Вечером нас собрал Данилевский. Генерал ходил по кабинету, мы все четверо - Обухов, Потапов, я и Егоров - сидели в полном молчании, чувствуя свою вину и беспомощность перед вражеской агентурой.
- Ну, что скажете? - произнес генерал, останавливаясь. - Кто мог сообщить врагу точные данные о наших позициях? Не голубиной ли почтой воспользовался враг!
Данилевский, прищурясь, посмотрел на старшего лейтенанта Егорова. Тот медленно поднялся, одернул гимнастерку.
- Есть подозрение, товарищ генерал, на радиста Соловьева. - Егоров коротко доложил об отказе радиста выехать на передовую.
- Почему вы не вызвали медработника? Почему не доложили об этом ЧП? Что это - халатность, старший лейтенант? - генерал говорил, не повышая голоса, но слова словно резали мертвую тишину. Егоров стоял весь красный, обильный пот стекал по лицу. - В вашем поступке мы разберемся. Немедленно идите в полк, доложите командиру о происшедшем по вашей халатности.
Егоров вышел. Капитан Обухов попросил разрешения для короткого сообщения.
- Мы сегодня получили ответ на запрос относительно радиста Соловьева. Соловьев был в Германии, в каком году, установить точно не удалось. Факты, которыми мы располагаем, подтверждают его причастность к немецкой агентуре.
- Чего же вы медлите? Арестовать сукина сына! - не выдержал Данилевский.
- Разрешите, товарищ генерал, высказать мнение, - не боясь вызвать гнев генерала на себя, сказал Потапов. - Мы имеем улики против Соловьева. Но я не могу объяснить следующее. Первое - как мог узнать Соловьев о КП на передовой, оно было оборудовано накануне. Второе - каким путем мог сообщить противнику в течение ночи? Третье - если он агент, как он мог уклониться от выезда, зная, что подозрение падет в первую очередь на него? На эти вопросы я не могу найти ответа.
- Вы хотите, чтобы ответы на ваши вопросы прислали из генерального штаба? - жестко усмехнулся Данилевский. - Арестовать Соловьева и немедленно, капитан-рядовой Потапов.
Потапов хотел привести еще какие-то соображения насчет Егорова, но замолчал, вошел адъютант генерала. Доложил: капитана Обухова немедленно просит прибыть начальник штаба полка Модин.
...Капитан Обухов вернулся вскоре, доложил: исчез радист Соловьев. Реакция генерала Данилевского на это сообщение была соответствующей, а нам пришлось краснеть и потеть.
- Немедленно свяжитесь со всеми частями, оповестите о задержании. Мы вышлем группы разведчиков.
Разведчики тихо, ползком продвигались вдоль передней линии обороны. Затем скатились в балку на нейтральной полосе. Место для перебежчика, знающего местность, самое подходящее - определил командир разведгруппы сержант Иванов. Вдруг он услышал звуки, шум осыпающейся земли. Сверху к ним сползал человек. "Я буду брать", - шепнул он товарищам. Когда перебежчик оказался рядом, он сделал прыжок и придавил его к земле. Но тот сумел извернуться, выхватил из-за пазухи пистолет, приставив дуло к своей груди, выстрелил. Пуля прошла навылет и задела плечо сержанта.
Соловьева доставили в полк мертвым. При нем оказалась пачка немецких марок выпуска 1937 года, пистолет. И больше ничего. Так мы упустили еще один шанс, оборвалась еще одна ниточка.
7
Наши войска развивали наступление. Войска Первого украинского фронта продвинулись в глубину обороны противника на широком участке. Наш 889-й полк освободил город Владимир-Волынский. Успешные боевые действия полка, также дивизии были отмечены в приказе Верховного Главнокомандующего, дивизию представили к награде...
Мы получили шифровку. Халич Дмитрий Вавилович и Марина - она же Даниленко Анна Васильевна (учительница немецкого языка) перешли линию фронта на участке 862-го полка нашей дивизии. Через нашего агента были задержаны западнее города Львова, переданы в штаб партизанского отряда. Имели задание от националистического центра уничтожать офицерский состав Красной Армии, связи с немецкой агентурой не обнаружены. Дело по их розыску закрыть...
Потапов шел к капитану Обухову. Настроение было неважное. Его хотели отозвать обратно по месту службы - в СМЕРШ фронта, наверное, посчитали, что тут из него толку мало. Едва упросил оставить до конца операции "Сокол". Помог генерал Данилевский, хотя и оборвал его тогда, не дал высказать соображения. Потапов побывал у генерала еще раз, изложил все, что думал. Было совершенно очевидно: Соловьев - пешка в этой игре, исполнитель. Существует матерый агент, возможно, Егоров. Данилевский усомнился, но разрешение на проверку дал, сказал в напутствие:
- Постарайтесь не скомпрометировать, отвечаете персонально...
С таким нелегким грузом на плечах шел Потапов к Обухову. Он почти столкнулся с незнакомым сержантом-артиллеристом.
- Скажи, солдат, где здесь штаб 889-го полка? - спросил сержант. - Мне надо увидеть связиста Соловьева.
- Соловьева? - капитан постарался скрыть удивление. - Я его знаю. Пойдем, провожу.
Потапов привел сержанта к Обухову. Отрекомендовал как знакомого радиста Соловьева. Сержант отдал честь, представился.
- Сержант Майоров. Находился в отпуске после ранения, вернулся в свой 862-й полк для дальнейшего прохождения службы.
Пригласив сержанта сесть, Обухов справился о его самочувствии, спросил:
- Откуда вы знаете Соловьева?
- Мы земляки. Москвичи. Служили рядом.
- Встречались часто?
- Нет. Изредка он приходил ко мне. Я на его службе не бывал.
- Да, так часто случается. Земляки воюют рядом, а на встречи не хватает времени, - посожалел капитан.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что сержант Майоров виделся с Соловьевым последний раз месяц назад, в медсанбате. Соловьев, узнав, что земляк едет в отпуск, прислал письмо своей жене, просил передать только лично, в любом другом случае письмо должно быть возвращено. Но по указанному адресу проживала пожилая женщина. Она нелестно отозвалась о жене Соловьева, сказала, что такая-то особа укатила куда-то с неизвестным мужчиной. Поэтому письмо привез обратно.
- Соловьев убит, сержант, - сказал капитан Обухов. - Поэтому письмо оставьте нам. Мы найдем способ переправить его... А разве это письмо принес не сам Соловьев?
- Нет, послал с товарищем, - растерянно проговорил сержант. - Убит? Николай погиб? Когда? Как?
Обухов не ответил - не желал врать, а правду сказать не мог.
- Теперь он уж не узнает об измене жены. Он сильно любил ее, мог не перенести такого вероломства, - заметил Потапов.
- Да, да, - согласился сержант. - Жалко Николая. Письмо я отдам. Зачем теперь его мне таскать. - Он вынул самодельный конверт из солдатской книжки, передал Обухову.
Капитан бегло прочел письмо. Многозначительно взглянул на нас, сказал сержанту:
- На конверте нет адреса. Значит, вы знали, где проживает жена Соловьева?
- Нет. Не совсем. Улицу знал и дом. Квартиру не помнил.
- Вы могли перепутать. Дом, вероятно, большой, вы и попали не в ту квартиру. Из этого может получиться, что мы понапрасну обвинили женщину.
- Квартиру мне сказал товарищ Николая, кто принес письмо. Я ее на всю жизнь запомнил: двадцать пятая. Мне тоже двадцать пять. Так что никак я не мог перепутать.
- Может быть, тот человек, товарищ Соловьева, допустил ошибку? Интересно было бы уточнить это у него. Вы запомнили его?
- Никак нет. Он пришел вечером. Было темно.
- Он что, вызвал вас на улицу через кого-то?
- Меня позвал кто-то из выздоравливающих, сказал - от Николая.
- Жаль, что мы не сможем увидеть этого человека. Может быть, голос запомнился?
- Он говорил шепотом, сказал всего несколько слов.
- Вы вернулись в полк вчера... И сразу пришли сюда, то есть к своему земляку. Это очень хорошо, я приветствую настоящих друзей. Может быть, и тот товарищ придет к вам, поинтересуется женой Соловьева. Скажите, что письмо передали нам, он может к нам обратиться в любое время. - Капитан встал, подал руку сержанту, поблагодарил. - Вы свободны. Я позвоню командиру полка, что вы задержались здесь.
Письмо было короткое, странное.
"Милая Катя! Наконец представилась возможность послать тебе письмо помимо цензуры. Я должен сообщить тебе важные вещи. Я все годы скрывал от тебя правду - и мне оттого мучительно тяжело. Теперь, предвидя неизбежный конец, хочу облегчить свою совесть, только не проклинай меня, моя любимая, милая, дорогая. Я связан с немецкой службой разведки, попал в их сети еще в 1937 году. Тогда у меня не было выбора, я согласился. Перед самым началом войны они нашли меня. Я работаю на них и, сказать честно, нахожу в этом удовлетворение. Потому что, как ты знаешь, на нашей родине я получил незаживающую травму - расстреляли отца. Я боролся, как мог, хотя войну немцы, к нашему несчастью, проиграли. Я предчувствую свою гибель, петля сжимается на моей шее все туже. Единственное спасение - уйти к ним. Я ищу и найду туда путь.
Прощай, милая Катя! Буду жив, найду способ дать знать о себе".
Мы обменялись мнениями. Письмо подложное, почерк явно изменен, и цель его очевидна. На что рассчитывал агент? Первое - письмо может попасть куда следует в медсанбате; второе - его могут обнаружить в пути; третье - оно вернется обратно, поскольку адрес липовый, и попадет к нам, ведь Соловьев погиб. Если бы он был жив? Агент нашел бы способ перехватить сержанта. Но судьба Соловьева была уже тогда решена...
Теперь агент чувствует себя в безопасности. Надо было подыграть ему, провести в каждом подразделении беседы о повышении бдительности, рассказать о письме предателя Соловьева.
Потапов наконец получил возможность провести досмотр личных вещей Егорова. Старшего лейтенанта отослали в штаб армии, ординарец Куликов ушел на хозработы. Доступ в жилье командира взвода связи был открыт. Сознавая всю ответственность взятой на себя задачи, капитан снова прокрутил в уме свои подозрении. Первое - Егоров имеет неограниченные возможности для передачи информации; второе - ночное происшествие с Егоровым, когда ему показалось, что в землянку кто-то входил, а он не мог подняться; третье - о новом командном пункте знал только Егоров; наконец "халатность", как сказал генерал Данилевский, когда радист Соловьев отказался выехать на передовую. Взвесив все, Потапов приступил к досмотру.
Землянка у командира взвода связи была просторной, светлой. Кругом чистота и порядок. Постель аккуратно заправлена. В углу лежал свернутый матрац, на нем - вещевой мешок, это место, как видно, занимал ординарец. Куликов был человеком невзрачным, малорослым, ноги у него были необыкновенно короткие, и ходил он как-то забавно, точно на подставках, оттого остряки прозвали его "Обрубок". Но был на редкость трудолюбив, уважал порядок, выглядел тихим, даже робким. Он вызывал сочувствие, если не жалость, а заподозрить его в каком-либо преступлении было бы великим грехом. Тем не менее в голове капитана роилось нечто подобное...
Он начал досмотр с самодельного чемодана, который стоял возле койки и принадлежал Егорову. Здесь также чувствовалась аккуратность хозяина: перевязанная тесемкой пачка писем, написанных одним почерком - женой, ее фотокарточки, в картонной коробке - все, что необходимо, чтобы заштопать одежду, подшить подворотничок к гимнастерке, пришить пуговицу. Тут же лежали новые погоны - капитанские, Егоров вскоре должен был получить очередное звание. Внимание привлек флакон валерьяны, хранившийся под бельем в углу чемодана. "Разве у Егорова не в порядке сердце? Или принимает, как успокоительное?" - мимолетно подумал Потапов. Он открыл флакон, понюхал - запаха не было. Да и по цвету жидкость не походила на настой валерьянки. Это заинтересовало капитана. Он сходил в медсанбат за флаконом, немного отлил в него подозрительной жидкости...
Сделать анализ "валерьяны" на месте не было возможности. Майор Шамин для этой цели выехал в штаб армии. Через сутки мы получили шифровку: предоставленная для анализа жидкость - проявитель микропленки.