Уловив что-то в голосе мужа, фрау Этель вскочила с постели и подбежала к дверям кабинета.
- Ты опять уходишь, Гейнце? - испуганно сказала она. - Ведь ты обещал мне, что никогда больше…
- Не мешай мне, спи! - раздался резкий голос из-за дверей, и фрау Этель умолкла. Это был чужой голос чужого человека, которого она никогда не видела, к которому временами, испытывала острую ненависть, как к врагу, загубившему ее жизнь.
Она лежала, укрывшись с головой одеялом, и, плача, трясясь от озноба, ждала, когда скрипнет половица перед входными дверями в кухне и звякнут замки.
Это будет означать, что чужой ушел из дома и что у нее опять есть занятие, поглощающее все ее мысли и чувства. Она будет ненавидеть, того, чужого, и ждать Гейнце.
Может быть, случится чудо, и дева Мария, у которой давно распухла голова от всех людских горестей, сохранит и приведет его домой.
Замки звякнули через несколько часов, когда стало уже совсем светло.
Фрау Этель встала и пошла в кабинет.
В кабинете все было, как всегда после ухода Штарке на задания. Клубы сигарного дыма под потолком. Горсть пепла в камине. Тихо и очень пусто.
Но на этот раз на столе белела записка. Фрау Этель, задыхаясь от боли в груди, прочла:
"Этель, поцелуй Маргариту. Не жди меня на этот раз, продай дом и переезжай к девочке. Там тебе будет теплее доживать.
Все умирают, что ж с этим поделаешь. Ты хорошая женщина и была достойна лучшей участи, хотя мне ты помогла. Гейнце".
Выйдя из дома, Штарке долго бродил по улицам. Деревья, отяжелевшие от росы, фиолетовая дымка над асфальтом, розовое небо, деловитый стук башмаков первых прохожих на тротуарах, сонные коты, устало плетущиеся домой, зализывая свежие царапины, ссоры первых воробьиных стай, вылетевших на промысел, - улица жила своей обычной жизнью.
Штарке не оглядывался и не вслушивался. Проплутав некоторое время в переулках, он поднялся на чердак безобразного девятиэтажного дома, занимающего целый квартал, и постучался в дверь, обитую куском старого пледа. Комната была узкой, грязной и удивительно напоминала нору. Как в норе, в ней валялись на полу и на подоконнике, заменяющем стол, остатки пищи и обрывки книг и одежды. Чудовищно толстый человек, хрипя, выбрался из-под замасленной перины.
- Это вы, Крюгер? - спросил Штарке, вглядываясь в распухшее, почерневшее лицо, в котором не осталось ни единой определенной черты - все раздавили складки жира.
- Как видите! - задыхаясь, сказал Крюгер, сидя на краю постели и силясь удержать равновесие. - Что, хорош? А вы не меняетесь, Штарке! - с завистью продолжал он. - И я бы не изменился, если бы не астма! Она не дает мне двигаться! Садитесь, где хотите, всюду одинаково грязно и неудобно.
Штарке сбросил какое-то тряпье с табурета и сел около кровати. Энергия, затраченная на приветствие, вызвала у Крюгера приступ. Он принял две плоские, напоминающие пуговицы, таблетки. Прислонился к стене, потел и страдальчески мигал. Вскоре лекарство подействовало, и Штарке, уловив момент, когда глаза Крюгера прояснились, заговорил:
- Мы не ходим в гости друг к другу. Я не буду притворяться, что меня интересуют ваши дела, тем более что не вижу у вас ничего хорошего. Скажите, Крюгер, вы когда-нибудь слышали имя Горелл?
Щелочки, заменяющие Крюгеру глаза, сомкнулись. Некоторое время он молчал, потом тихо сказал:
- Штарке, вы знаете, мы живы, пока молчим…
- А зачем вам жить? - просто спросил Штарке, и кровать затрещала и заколыхалась. Крюгер смеялся, держась за сердце и охая от боли.
- Я вспомнил, что мне нравилось в вас тогда, тысячу лет назад, в молодости! - сказал он. - Вы всегда говорили прямо то, что думали. Вас интересует Горелл? В самом деле, зачем мне жить?
А потом Штарке сидел в высоком, полутемном и прохладном кабинете уполномоченного по особо важным делам.
- Сегодня ночью меня опять навестили, - говорил Штарке, раскуривая сигару. - Старый знакомый, и разговор шел о тех же предметах. Вот…
Он набросал карандашом на клочке бумаги пять имен.
- Берегите этих людей, - сказал он. - Вчера я отказался убить их, но завтра какой-нибудь подлец может согласиться.
Уполномоченный прочитал список и сжег клочок бумаги на спичке.
- У меня просьба к вам! - сказал Штарке. - Я прошу вас передать вот это органам советской госбезопасности… - и он протянул уполномоченному листок бумаги, на котором было написано несколько фраз мелким старческим почерком.
- Почему бы вам не сделать это самому? - спросил уполномоченный, пригибаясь к бумагам и откладывая листок Штарке в сторону.
- Я могу не успеть! - деловито сказал Штарке. - Господин уполномоченный, - продолжал он, - я хочу кое-что сказать вам на прощанье. Настало очень ответственное время. Мы часто говорим: "Надвигается новая война". Нет, то, что может случиться, если мы оплошаем, - не война. Уничтожение наций, бросок назад, к каменному веку. Надо защищаться вместе. Понимаете? Надо работать вместе, особенно нам! Надо во что бы то ни стало сломить в себе проклятое предубеждение перед дружбой между народами, которое в нас столько веков воспитывали… Смотрите, что получается. Даже вы, немец нового склада, гражданин демократической Германии, поморщились, когда я передал вам этот листок. Вот что страшно, господин уполномоченный!
- Господин Штарке, вы становитесь политиком, - усмехнулся уполномоченный. - Вас интересуют весьма сложные вопросы!
- Это случилось со мной в последние часы жизни… - сказал Штарке. - Ужасно драматически звучит, - заметил он, виновато улыбаясь, - но вы-то понимаете, что я говорю правду.
- Мы можем дать вам убежище!
- У меня есть семья, - тихо сказал Штарке. - Дочь недавно вышла замуж. Племянники. Всех не защитишь! Но не думайте обо мне, сейчас важно другое. Простые люди всего мира воевать не хотят, а спекулянтов человеческой кровью ничтожно мало по сравнению с ними, и потом у них гнилые души, они не выдержат настоящей борьбы. Страшны колебания в нас! Опасны наши ошибки. Устраните недоверие, неприязнь друг к другу, и мы победим…
- Вы говорите серьезные и правильные вещи, - тихо сказал уполномоченный, внимательно разглядывая Штарке. - Вы действительно начали кое-что понимать. Ваша просьба будет выполнена! - Он взял листок бумаги, исписанный почерком Штарке, сложил вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака. - Я обещаю вам сделать это в ближайшие полчаса.
- Очень хорошо, - облегченно вздохнул Штарке. - Потому что мой старый нюх подсказывает мне кое-что… Благодарю вас, господин уполномоченный…
И, пожав руку, протянутую ему через стол, Штарке круто повернулся и выбежал из кабинета.
Днем он поспал несколько часов в сквере. Ему ни о чем не хотелось думать. К вечеру устал и забрел в кафе. Он не чувствовал вкуса еды. Он выпил стаканчик коньяку, и ноги перестали дрожать. Он попробовал припомнить свою жизнь, вся она состояла из непрерывной цепи усилий, всегда превышающих обыкновенные человеческие способности.
"Да, здорово я старался… - с удивлением подумал Штарке. - Вот если бы знать раньше. Если бы я с самого начала жил ради того, чтобы сохранить этот веселый, светлый мир, в котором так много тепла и молодости! На что ушли мои годы?"
- Что-нибудь еще, господин? - нетерпеливо спросила официантка.
- Нет, благодарю вас… - устало сказал Штарке, расплатился и вышел.
Теплый прозрачный вечер, наполненный огнями, звуками и людьми, встретил его за дверями кафе.
Штарке остановился, раздумывая, куда бы ему пойти. Домой нельзя. За всю свою невыносимую жизнь Этель заслужила право легко пережить его смерть. Уходя, генерал ничего не сказал, но Штарке понимал, что в ближайшие часы его убьют. Если он скроется, он подвергнет опасности семью. Теперь надо как-то прожить эти несколько часов. Пойти к друзьям? Их у него никогда не было. Да и зачем тащить за собой к людям хвост, который, вероятно, с утра волочится за ним? Он ни разу не проверил, следят ли за ним, потому что это теперь его не интересовало.
Покончить с собой? В самом деле, почему бы нет?
И вдруг Штарке понял, что не может покончить с собой.
Он отчетливо понял, что у него никогда не хватит храбрости это сделать. Последние обрывки романтических иллюзий слетели с сознания Гейнце Штарке. Какая там романтика! Что, разве так уж интересно было жить страшной жизнью получеловека, полуинструмента? Он боялся, что его убьют, оттого и выжимал из своего мозга и тела все, что мог. Единственные годы, когда он работал без страха, это были годы войны, потому что он работал для народа, для простых людей мира, но потом пришла болезнь, и все кончилось. А ведь он прожил такую долгую жизнь и так много…
- Одну минуту!
Штарке не успел закончить мысль. Его остановил невысокий, плотный человек, чем-то напоминающий боксера. На нем был новый костюм, покрытый сальными пятнами, левое плечо чуть приподнималось. За ним стоял еще один, худой и тонкий, очень молодой. "Слишком молодой для таких дел", - подумал Штарке, опознав в этих людях свою судьбу.
- Ну, давай здесь, пока близко нет людей! - сказал молодой. Лицо у него было синее от дешевой пудры, глаза, помутневшие от волнения, никак не могли взять в фокус лицо Штарке.
- Скорее! - повторил молодой.
- А может, это не он! - возразил тот, что постарше. - Слушай, тебя зовут Гейнце Штарке?
- Да, это я! - устало сказал Штарке, равнодушно глядя на оранжевый круг света вокруг фонаря.
- Тогда пойдем! - сказал тот, что постарше, и первым двинулся к развалинам, прикрытым щитом для афиш. - Он не будет пищать! - сказал он деловито молодому. - Он уже готов. По глазам видно.
Они вошли в тень, и Штарке с отчаянием подумал, что не может уцепиться за какую-либо мысль или чувство, чтоб продержаться на них эти несколько последних мгновений. В голову лезла всякая ерунда о том, на какие деньги живет сейчас Крюгер и что лето в этом году раннее и теплое.
- Скорее! - просительно сказал молодой.
Через несколько минут они вышли из развалин - молодой и тот, что постарше, и вступили в полосу света.
- Чего ты дергаешься? - сказал раздраженно старший. - Разве мы кончили старика? Люди постарше да поумнее нас решили, что он отжил! Ты откуда пришел к шефу?
- Я член организации юных защитников Германии… - борясь с ознобом, сказал молодой. - А ты?
- Ну, я - другое дело! - уклончиво сказал старший. - Я… - он запнулся и выругался.
Они молча дошли до угла, и старший сказал:
- Я пойду доложу шефу, а ты свободен… юный защитник! - повторил он и сплюнул под ноги парню.
За углом был вход в ресторан, и они, едва разойдясь, сейчас же потерялись в толпе.
Поздно вечером Смирнов докладывал генералу.
Генерал был новым начальником, недавно назначенным в Комитет Госбезопасности. Смирнов никак не мог привыкнуть к его молодости и, докладывая, с интересом поглядывал на него. Тридцать пять лет, две золотые звезды, полученные в мирное время, лицо, тронутое загаром…
В свои пятьдесят лет Смирнов полностью ощущал тяжесть порученного ему труда. Вопреки ожиданиям эта тяжесть с годами возрастала. Прочитывая или выслушивая донесения, Смирнов уже невольно в первую очередь вдумывался не в самый факт, а мысленно прикидывал объем дела, прослеживал уязвимые места, и именно полнота опыта, сразу раскрывающая все трудности, мешала подчас рискнуть там, где требовался риск, побуждала медлить…
Вот почему его не назначили к повышению. На должность, которую он, казалось, имел все основания занять, прибыл веселый и вежливый молодой генерал.
Смирнов понимал, что начальство рассудило правильно, и не чувствовал обиды. И эта способность быть объективным даже в таком щекотливом для себя случае заставляла полковника особенно ощущать свой возраст.
- У меня не было никаких данных! - говорил Смирнов. - Подумал - вдруг Цванцик сталкивался с Гореллом? Ведь мотался по свету! Я поехал к нему в тюрьму, поговорил, оказалось - сталкивался! Однажды, - продолжал Смирнов рассказывать по своим записям, - связной Цванцика, артист варьете Лайхтер, сообщил, что с ним желает встретиться некое высокое лицо, судя по описанию, - Горелл. Встреча произошла днем в саду духовной семинарии, в Кракове, восемь месяцев тому назад. По словам Цванцика, "лицо" предложило ему осуществить диверсию на строительстве Дворца культуры в Варшаве. Цванцик категорически отказался.
- Врет! - откликнулся генерал. - Просто струсил.
- Я именно так и расценил этот момент! - согласился Смирнов. - Дальше. Через неделю Цванцик и Лайхтер при очередной встрече напились, и Лайхтер стал осуждать Цванцика за трусость, за то, что он не сумел понравиться "лицу". Сказал, что эта встреча могла решить карьеру Цванцика. Потом он принялся хвастаться своей осведомленностью. Выложил ему известную "концепцию" о "центре и бассейнах". Заявил, что разведывательные органы теперь переключаются на террор и диверсию…
- Это мы знаем! - хмуро перебил генерал. - Всегда занимались убийствами и диверсиями, что ж тут "переходить"?
- Лайхтер утверждал, что все это ему изложил некий Стефен Горелл, являющийся крупным разведчиком…
- Они все сейчас об этом болтают! - сказал генерал. - Я вчера в одном материале встретил фразочку: "В мире больше нет неясных вопросов. Есть только неотложные дела". Так вот, Герасим Николаевич, надо действовать! - сказал генерал, закрывая папку и откладывая ее. - Дальше тянуть опасно. У меня сложилось впечатление, что затея с диверсией на строительстве Дворца культуры в Варшаве - трюк! Если бы Горелл действительно планировал диверсию, он раскрыл бы задачу Цванцику только в самой Варшаве. Горелл зачем-то знакомился с Цванциком и попробовал его реакцию на предполагаемую диверсию. Вообще, Герасим Николаевич, вы обратили внимание на то, что Горелл все время интересуется "кадрами"?
- Да, я думаю об этом, - кивнул Смирнов.
- Нет, в самом деле! - оживился генерал. - Возьмем его деятельность в Сосновске! Чем он занимался в гестапо? Явно искал и подбирал каких-то людей! И, мне кажется, не разведчиков! Нам бы с вами хребетик ему нащупать, сразу станет легче. Нет, смотрите, как получается! Деятельность в Сосновске - кадры. Где его встретил Крюгер? У Харта, - по сообщению Штарке. А мы-то знаем, что Харт до сих пор продает информацию о европейских деятелях науки. Значит, опять вопрос кадров? Встреча с Цванциком, опять знакомство, проверка - все тот же интерес к кадрам!
- Фактов пока маловато непосредственных! - заметил неодобрительно Смирнов. - Все больше отражения…
- Мы сами найдем прямые факты! - возразил генерал. - Надо наступать, Герасим Николаевич! В таком деле выжидательная позиция не подходит!
- Я, товарищ генерал, согласен наступать! - с едва заметной досадой сказал Смирнов. - И, как только определится направление…
- А мы сами определим направление! - настойчиво заметил генерал. - Обработка первичных данных закончена?
- Заканчивается, товарищ генерал!
- Поторапливайтесь!
Сдавая очередное задание полковнику Смирнову, Миша с уважением глядел на дело рук своих.
На столе перед полковником лежала справка о городе Сосновске и его районе, с 1930 по 1941 год, аккуратнейшим образом собранная и отпечатанная на машинке. В ней были списки учреждений, история города, карты, таблицы и многие другие данные.
Бегло просмотрев материал справки, полковник взял лупу и некоторое время изучал карту. Потом взял список учреждений и углубился в него.
- Вполне пристойная справка! - удовлетворенно сказал, наконец, Смирнов, быстро делая пометки на листе бумаги. - Да, знаете, младший лейтенант, я вот просматривал сейчас список сельских школ в районе Сосновска и вспомнил… Узнайте у капитана Захарова, прибыл ли ответ из адресного стола.
Когда Миша вернулся и принес от капитана конверт, Смирнов быстро вскрыл его, прочитал письмо и со вкусом закурил.
- Да… - сказал он, жмурясь в клубах табачного дыма. - Так вот, я вспомнил. Я ведь тоже учился в сельской школе. Однажды учительница велела мне прочитать стихи на школьном вечере. Я выучил два стихотворения… - Смирнов еще раз прочитал письмо из адресного стола. - Да, я вышел, значит, перед народом и с выражением прочитал: "Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…" Неделю в школу не приходил, стыдился. Садитесь ближе, младший лейтенант. Вот так. Можете курить. Теперь смотрите сюда. Вы готовили эту справку несколько дней. Было трудно и скучно, и вы не раз думали, что я формалист, бумажная душа, старый волокитчик…
- Никогда я не позволил бы себе так о вас думать, Герасим Николаевич… - горячо сказал Миша.
- Ну, что-то вежливее, может быть, думали… Младший лейтенант, я хочу, чтобы вы поняли, какая удивительная сила кроется в факте, если он точно, с любовью обработан… Смотрите сюда! - властно сказал полковник. - Вот листок из сообщения, сделанного Марией Николаевной Дороховой. Из него мы видим, что Горелл работал при гестапо города Сосновска. Дорохова отмечает, что Горелл арестовывал людей по какому-то совсем особому выбору… В чем существо этого выбора?
Мы знаем из сообщения Штарке, что Горелл учился в Кембридже на физическом факультете.
Он встречался с известным в Европе шпионом Хартом, торгующим информацией об ученых.
Он встречался с Иохимом Цванциком, шпионом с дипломом инженера-энергетика, занимавшимся шпионажем именно в области энергетики.
Теперь слушайте, младший лейтенант! В списке учреждений Сосновского района того времени мы видим научно-исследовательский энергетический институт. Руководил институтом талантливый ученый Федор Федорович Гордин. Он возглавлял в те времена группу, успешно работавшую в области изучения атомной энергии. В момент вторжения фашистских войск в город Федор Федорович бежал в партизанский отряд и вскоре погиб.
Это за ним, повидимому, охотился Горелл. Пытаясь собрать о Гордине хоть какие-нибудь сведения, он замучил на допросах его отца, старого театрального парикмахера Федора Ивановича. Гордина. Горелл принял Машу за дочь ученого, но Маша искренне ответила, что не знает такого, Горелл понял, что она говорит правду, и выбросил ее из тюрьмы. Справку о семье Гординых подобрал капитан Захаров. Мне показалось сразу важным выяснить, что за человек старый парикмахер, местонахождение института установили вы. Вот, младший лейтенант, какая красивая сила скрыта в фактах! Теперь у нас с вами уже есть некоторое ощутимое представление о фигуре господина Горелла…
Что ж, будем наступать! - удовлетворенно повторил полковник. - Так как же мы, по-вашему, поведем наступление, младший лейтенант?
- Как? - Миша откашлялся, расставил ноги и храбро сказал: - Очень просто, товарищ полковник!
- Даже просто? - усмехнулся Смирнов.
- Нет, я не то хотел сказать! - смутился Миша. - То есть, если он последовательно интересуется наукой, в этой области его искать надо, верно, товарищ полковник?
- Разумно! - опять с удовольствием усмехнулся Смирнов. - Передайте капитану Берестову, что по моему приказанию вы с сегодняшнего дня находитесь в распоряжении капитана Захарова.
- Спасибо, товарищ полковник! - порывисто вырвалось у Миши, он встал и вытянулся.