Веселая карнавальная ночь становилась уже в тягость. Зал почти опустел, порванные кое-где гирлянды свидетельствовали о недавнем буйном веселье. Здесь остались лишь облитые вином и пивом столы, помятые, обсыпанные пеплом салфетки, беспорядочно стоящие стулья, на которых сидели несколько человек из числа тех, кто не мог решиться идти домой. Но оркестр все еще играл, хотя и без прежнего азарта. Звучало уже в который раз танго, и посреди зала раскачивались две самые выносливые пары.
Одним из танцующих был Карел Мутл, который после ухода Земана прочно завладел Бланкой Свободовой и теперь крепко прижимал ее к себе, словно вообще не хотел отпускать.
Двумя другими упорными танцорами были штабс-капитан Кристек и пани Инка. Кристек едва стоял на ногах. Тяжело дыша, с застывшим лицом и остекленевшими глазами пьяницы, он давно уже не воспринимал окружающий мир, потому что алкоголь подавил в нем все - зрение, слух, мозг и сердце. Он больше топтался на месте, чем танцевал, небрежно волоча свою партнершу по затоптанному паркету, и было удивительно, что пани Инка терпела такое обращение. Но и ее не обошла стороной усталость: великолепное платье местной красавицы обвисло, прическа и лицо как-то увяли.
Инженер Чадек продолжал занимать гостей, сидящих вместе с ним за почетным столом, своими умными речами. Блага слушал его с иронической усмешкой, председатель Брунцлик сидел без всякой охоты, не решаясь уйти. Его жена, явно чувствовавшая себя весь вечер не в своей тарелке рядом с сияющей женой инженера, открыто засыпала у всех на глазах.
Чадек был неутомим.
- Я скажу вам, панове, что этот бал - лучший в моей жизни.
- На самом деле? - усмехнулся Блага.
- Клянусь вам. Более того, каждый такой бал можно назвать самым лучшим, потому что он может стать последним. Поэтому есть смысл петь и танцевать до самого рассвета. Те, кто этого не понимает и уже ушли, - жалкие ничтожные людишки!
Музыканты твердо решили сыграть еще один танец и на этом закончить. Последним танцем был вальс. Кристек уставился на свою партнершу бессмысленными водянистыми глазами, согнувшись в поясе, как надломленный тростник. Если бы он не держался за нее, то наверняка бы переломился окончательно и упал.
Пани Инка бросала отчаянные взгляды на свой стол, но Чадек ее не замечал. Держась за сердце, он забавлял соседей байками о том, как трагически он переносил свою разлуку с молодостью, с любовными похождениями. Только надпоручик Блага понял ее умоляющие взгляды. Он пробежал рукой по пуговицам кителя, проверяя, все ли они застегнуты, и направился в центр зала. Подойдя к танцующим, он решительно высвободил Инку из объятий Кристека:
- Разрешите, пан штабс-капитан? Думаю, вам не мешает немного отдохнуть!
И прежде чем Кристек сообразил, что произошло, Блага закружился с Никой в другом конце зала.
Кристек с минуту недоуменно смотрел на них, потом сплюнул и проговорил:
- Гнида!
Пошатываясь, он подошел к столу, трясущимися руками налил себе вина и залпом выпил. При этом часть вина из фужера он вылил на себя и начал вытирать лацканы своего парадного мундира влажными потными ладонями, ругаясь вполголоса:
- И чего пани Инка компрометирует себя с таким?.. Ведь это же гнида, коммунист, полицейский...
Чадек умолк на секунду и неожиданно трезво и разумно поправил его:
- Будьте умнее, мой милый. Это не кто-нибудь, а местный начальник КНБ, а знакомством с начальником КНБ никогда не следует пренебрегать. Особенно нам, да еще в такое время. В конце концов, что вы можете знать? В Праге Носек снял с руководящих постов в КНБ восемь начальников, которые не устраивали коммунистов. Может быть, это один из них.
- Вот этот? - Кристек снова сплюнул. - Это всего лишь дешевый фрайер, и ничего больше!
На паркете осталась одна только пара танцующих - надпоручик Блага и пани Инка.
Блага приблизил губы к ее уху:
- Знаете, как я сейчас себя чувствую?
Инка немедленно приняла его игру:
- Так же, как и я, - прекрасно!
Однако надпоручик поправил ее:
- Нет, мне грустно!
- Почему? - удивилась Инка. - Вам со мной нехорошо?
- В голову лезут воспоминания...
- О ком?
- Вернее, о чем, - сказал Блага. - Впрочем, и о ком. О друзьях, которых уже нет в живых. О веселых ребячьих глазах, которые однажды застыли широко открытыми навечно, а потом упали вниз с неба, будто горящие звезды...
- Не понимаю вас.
- Когда-то этот вальс мы слушали всякий раз перед боевыми вылетами для бомбардировок Германии. Навстречу снарядам зенитных пушек, навстречу смерти!
- Вы во время войны были в Англии?
- Да, летал на "либерейторе". Штурманом.
- А почему теперь вы занимаетесь этим?..
- Почему? Потому что прошедшая война крепко в нас засела. Мы не можем перестать воевать, слишком привыкли. Нам необходимы тревога, опасность - как наркотики. Иначе мы подохнем. Одни из-за этого вступили в иностранный легион, другие увлеклись алкоголем. Ну а я стал полицейским!
- Вы и в самом деле какой-то особенный, пан надпоручик.
- Ничуть, совершенно обыкновенный. Как и все. По крайней мере, в своих стремлениях.
Прощальный вальс дотрепетал как ночная бабочка с обожженными крыльями.
Блага повернулся к грязным стеклам больших окон:
- Посмотрите, уже светает!
Он нежно прижал ее к себе и повел к столу. Пани Инке вдруг почудилось, что ею овладевает дурман совсем иного свойства, нежели тот, какой вызывало выпитое этой ночью вино.
3
За окнами канцелярии районного отдела Корпуса национальной безопасности забрезжил хмурый февральский рассвет. Земан с отвращением отодвинул от себя пепельницу, полную окурков - боже, как только он может вдыхать в свои легкие такую дрянь?! Он был изнурен до крайности, так же, как и Бартик, который сидел рядом в напрасной надежде написать хотя бы несколько строчек, чтобы впоследствии из них можно было составить протокол допроса. Человек, арестованный в начале ночи, молчал. Он сидел неподвижно напротив ярко горящей лампочки с закрытыми глазами и молчал, погруженный в самого себя, а может, не хотел говорить с этими двумя чехами, потому что презирал их.
Надпоручик Блага, появившийся в канцелярии минуту назад, снял пальто и налил в умывальник воды из ведра. Он прошел мимо группы, сидящей у письменного стола, даже не посмотрев в их сторону, как будто здесь не велся никакой допрос, как будто это его совершенно не интересовало.
Земан подавил зевок и механически, не скрывая усталости, выпалил серию новых вопросов:
- Итак, спрашиваю в последний раз! Вы что, немой, что ли? Ведь вы у нас в руках, и мы все равно получим от вас все, что нам нужно. Сегодня, завтра или через неделю. Так зачем же понапрасну усложнять себе жизнь? Какой смысл? Отвечайте! Почему вы от нас убегали? Кто вы? Почему стреляли? Кто вам дал оружие?
Но допрашиваемый продолжал сидеть молча, на его лице не дрогнул ни один мускул. Земан вдруг взорвался:
- Черт побери, отведи его, Лойза, а то у меня уже нервы не выдерживают!
В ту минуту Блага, плескавший себе на лицо холодную воду в углу канцелярии, выпрямился и бросил:
- Подождите, Земан!
Он вытер лицо, вытащил сигарету, не спеша и небрежно сунул ее в рот, еще медленнее достал зажигалку, зажег ее и долго еще держал пламя у кончика сигареты. Дважды глубоко затянувшись, надпоручик оставил сигарету прилепленной к нижней губе. Потом медленно двинулся к задержанному, на ходу закатывая рукава рубашки:
- Так ты не хочешь говорить, голубчик?
Бывший начальник отдела подпоручик Выдра, находившийся в соседней комнате, удивленно поднял голову, услышав крик. Он сидел за своим столом, вытаскивал из ящиков разные мелочи и аккуратно раскладывал их на две кучки. Одни вещи он отнесет домой, а другие останутся здесь. Каждую такую вещичку, бывшую свидетелем и памятью о том или ином периоде его трудной службы в Словакии и тяжелой работы на фабрике в Бохуме во время войны, поскольку он не хотел служить оккупантам, а после войны - нелегкой службы здесь, на границе, он с любовью перебирал в пальцах, будто ласкал, не решаясь расстаться. Каждая вещь была своеобразным связующим звеном между ним и повседневной жизнью, но прежде всего между ним и его молодостью. С каждой той вещицей он как бы откладывал один год, одну бусинку из четок. Сколько их там, этих бусинок, какой длины четки уготованы ему на этом свете? И эта захватанная печать, и огрызок карандаша, которым он в свое время кропал первые записи для будущих следственных актов, имели особое значение в эту минуту расставания. Наконец подпоручик вытащил свою старую полевую форму, офицерскую полевую сумку, фонарик и ремень. Все это теперь лежало перед ним, и ему вдруг стало грустно. Он даже не заметил, как в комнату вошла Бланка Свободова. Старый подпоручик поднял голову лишь тогда, когда она обратилась к нему:
- Значит, вы уже собираетесь, пан Выдра?
Выдра только кивнул вместо ответа, нагнулся и стал что-то перебирать в нижних ящиках. Он будто устыдился того, что был застигнут в минуту проявления слабости. Он вытащил замусоленную папку и машинально перевернул листы. Уголовный кодекс, свод законов, служебные инструкции.
- Да, собираюсь, вот немного и загрустил.
- Почему? - Девушке хотелось как-то подбодрить его. - Ведь вы с таким нетерпением ждали, когда будете иметь время выращивать ваших ангорских кроликов.
- Это так, только... - Выдра не закончил фразу. Среди бумаг он что-то нашел. Фотография! Он долго смотрел на нее, потом подал Бланке: - Посмотри, каким я был, когда мне было тридцать. Тогда мы еще ходили в жандармской форме. Хорош парень, правда?
- Хорош, - засмеялась Бланка.
- Только служба в полиции, моя дорогая, это не профессия, это удел, - продолжал Выдра свои рассуждения. - Удел, от которого уже не избавишься до самой смерти. Ведь я без службы сойду с ума с моими кроликами.
Он медленно вытащил из кобуры пистолет, тщательно проверил магазин и ствол, чтобы убедиться, что они пустые... Подержав пистолет напоследок в ладонях, он положил его затем на самый верх кучки предметов, олицетворявших всю его бывшую жизнь.
- А к кому ты, собственно, пришла? К Земану?
- Почему именно к Земану?
- Ну, я думал... Мне всегда казалось, что у него глаза так и постреливают в твою сторону, когда ты проходишь мимо.
- Я пришла за Лойзой Бартиком. Товарищ Кршиж срочно созывает внеочередное совещание районного комитета КПЧ.
- Лойза в соседней комнате, у начальника. Не знаю, отпустит ли его сейчас Блага.
В этот момент снова раздался протяжный жуткий крик. Потом второй.
Бланка испугалась:
- О господи, что там происходит?
- Допрос, - объяснил ей Выдра. - Обрабатывают того парня, которого мы схватили ночью.
- И при этом его бьют?
Выдра обиженно выпрямился:
- В этом отделе еще никого никогда не били, запомни, девочка. Во всяком случае, при мне! - Он все же вышел в соседнюю комнату, однако тут же вернулся, бледный, с нервной дрожью в пальцах. - Он сейчас придет. Его отпустили. - После этих слов он тяжело оперся о дверной косяк, будто ему сразу стало плохо.
- Что с вами, пан Выдра? - подскочила к нему Бланка.
- Ничего, ничего... - И, как бы отгоняя кошмарный сон, он добавил: - Мне кажется, что мои мечты об ангорских кроликах пока что останутся мечтами!
Глаза допрашиваемого, расширенные от ужаса, лихорадочно бегали, по шее стекали ручейки пота. Надпоручик Блага положил перед собой на столе пистолет, придвинул стул и сел на него верхом.
- Кто тебя укрывал? Отвечай! Кто показал тебе путь к границе? Отвечай! С кем ты имеешь связь здесь? Их имена! Отвечай!.. Отвечай!.. - При каждом вопросе он бил линейкой по столу, и звуки эти были такими громкими, что напоминали выстрелы. Потом он неожиданно схватил пистолет и приставил его к виску допрашиваемого. - Вот этой хлопушкой я отстрелю тебе нос, уши и пол-лица, если не будешь говорить. Или сразу вышибу мозг из черепа. Считаю до трех. Отвечай! Один... два... три!..
Он нажал на спусковой крючок, но ударник щелкнул вхолостую. Допрашиваемый дернул головой.
Блага рассмеялся. Он вытащил из кармана обойму и только теперь вставил ее в пистолет. После этого надпоручик положил пистолет на стол.
Погасшая сигарета все еще висела у него на губе. Он снова ее раскурил, потом поднес к шее допрашиваемого:
- Неужели ты и впрямь немой?
Тут он заметил молчаливое неодобрение в глазах Земана. Он снова вернул сигарету на прежнее место и насмешливо проговорил:
- У вас такие слабые нервы, Земан? Если вам трудно выдержать это, то можете идти.
- Нет, - ответил Земан, - выдержать можно, по мне не нравятся такие методы допроса!
- Да ну! А почему?
Земан не спеша отвернул воротничок своей форменной рубашки и показал ему рубцы на шее:
- Мне уже однажды пришлось испытать такое! На себе! Во время войны, в концлагере!
Усмешка сползла с лица Благи.
- Мне кажется, Земан, что мы еще многого не знаем друг о друге. - Он перестал обращать внимание на допрашиваемого и глядел теперь прямо в глаза Земану. - Только между тем, что они тогда делали с нами, и тем, чему учили нас, все же есть разница. Знаете какая? Различие идей! Мы были защитниками свободного мира, борцами против зла, рабства, угнетения, а в борьбе во имя этих святых человеческих прав - все средства святы. Понимаете? Все! И даже определенная жестокость...
Допрашиваемый, который в течение всего их разговора нервно бросал на них взгляды, неожиданно вскочил, кинулся к лежавшему перед Благой пистолету и схватил его. Он судорожно нажал на спусковой крючок, однако и на этот раз выстрела не последовало.
Блага, видимо, только этого и ждал. Одним ударом он свалил задержанного на пол и выбил из его руки пистолет. Подняв пистолет, он с презрением сказал задержанному:
- Дурак!
Воцарилась тишина.
Допрашиваемый потихоньку поднялся с пола, изо рта его текла кровь. Он сразу как-то обмяк, обвис, как мокрая тряпка, было видно, что в его сознании произошел перелом и воля покинула его. Он хрипло заговорил, и каждое его слово звучало, точно удар молота по наковальне.
- Мое имя Ганс Егер. Я был блокляйтером в концлагере Терезин. Я хочу говорить, господин комиссар.
Блага бросил ему грязное полотенце, висевшее возле умывальника.
- Вытрись! Земан, отведите его в камеру!
Земан ничего не понимал.
- Но он же хочет давать показания, пан надпоручик!
Блага снова сел на стул, лениво потянулся и положил на стол свои длинные ноги.
- Теперь он сделает это в любое время. Меня это больше не интересует!
Надпоручик уже просто не замечал Ганса Егера. Земана он тоже игнорировал. Вытащив из кармана десантный нож, он принялся чистить им ногти, тихонько напевая "Прощальный вальс".
4
Февраль 1948 года был необычайно морозным. Под стать погоде свирепствовали и страсти в политике. После войны прошло три года, но борьба за политический облик послевоенной Европы все еще продолжалась. Чехословацкая Республика была одним из спорных пограничных камней между двумя мирами. Не зря Бисмарк когда-то сказал: "Кто владеет Чехией, тот владеет Европой". И вот за это сердце континента развернулась борьба - скрытая, изощренная. Те, кто в самой стране в борьбе против социализма говорили громкие слова о демократии, свободе и грозящем "тоталитарном режиме", все эти зенклы, пероутки, галы, шрамеки, дртины, майеры в первой половине февраля пустились в самую рискованную авантюру своей политической карьеры - в борьбу за власть.
Правительственный кризис, собственно, начался уже 13 февраля. В тот день представители буржуазных политических партий впервые сорвали заседание правительства. В качестве повода была использована реорганизация Корпуса национальной безопасности, которую - якобы без их ведома - собирался провести министр внутренних дел коммунист Вацлав Носек, и перевод восьми высокопоставленных работников службы безопасности из Праги на периферию. Но мнимая реорганизация КНБ была только поводом. В действительности реакция хотела развалить всю систему Национального фронта, свергнуть правительство Готвальда, создать бюрократическое буржуазное правительство, убрать этот пограничный камень между миром социализма и миром капитализма с запада и перенести его на восточную границу республики. Речь, таким образом, шла об антиправительственном, реакционном путче.
В один из февральских дней Богумил Кршиж, так же как и остальные функционеры КПЧ на территории страны, чуть свет созвал внеочередное заседание районного комитета партии. Он зачитал переданное телеграфом сообщение президиума ЦК КПЧ, в котором говорилось, что скоро - в ближайшие часы или завтра - решится вопрос огромной исторической важности.
Растопленная на скорую руку печь еле-еле согревала комнату, сквозь запотевшие стекла окон скупо проникал свет студеного пасмурного февральского утра. Бланка Свободова, эта вечно хохочущая и поющая девушка с черными цыганскими волосами, несущая радость взорам всех мужчин городка, не спускала глаз с Кршижа. Она стала членом районного комитета от молодежи не совсем обычно: ее избрали скорее за веселую откровенность, желание заниматься общественной работой, ходить на собрания, жертвовать своим свободным временем на десятки различных мероприятий, на которые ее посылал Кршиж, чем за политический опыт. Может быть, она не очень четко понимала сейчас, что означали переданные телеграфом предложения. Но она видела сосредоточенные лица присутствующих, и всеобщее напряжение передавалось и ей. Кршиж продолжал читать, предложения следовали за предложениями.
- "...Руководство партии, сознавая серьезную опасность, возникшую для народно-демократического режима и новой республики, решило принять все необходимые меры для того, чтобы воспрепятствовать осуществлению грязных планов реакции и обеспечить дальнейшее спокойное развитие республики... - И дальше: - В этот чрезвычайно важный момент необходимо, чтобы весь трудовой народ, рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенция, все демократически и прогрессивно настроенные люди без различия их партийной принадлежности сообща... - В этом месте Кршиж оторвался от телеграфной ленты, бросил укоризненный взгляд на Карела Мутла и повторил: - ...сообща были готовы всеми силами немедленно, в самом зародыше ликвидировать любые подрывные намерения реакции и защитить интересы государства и народа!"