- Вы немного похожи на актрису Анук Эме, - сказал он. - Вам никто об этом не говорил? - Ему не хотелось произвести на нее впечатление заурядного приставалы, но почему-то так получалось.
- Нет, - сказала она с улыбкой. - Какой увесистый комплимент. Вы им часто пользуетесь?
- В первый раз, - ответил Хофман, по-прежнему смущенный, но уже не очень. В конце концов, это была правда: она действительно походила на Анук Эме.
- Замечательно, - сказала Ранда, округлив глаза. - Лучше я оставлю вас, чтоб вы получше познакомились.
- Не уходи, - попросила Лина, но подруга уже гордо поплыла в сторону группы молодых ливанских банкиров, которые громко смеялись, обсуждая одного из своих коллег-однокашников, ставшего исламским фундаменталистом.
Хофман решил сделать заход поделикатнее.
- Вы давно знаете Марвена? - спросил он на пробу. - Он друг вашей семьи?
- Я из Ирака, - ответила она. - Мы все друг друга знаем.
- А чем вы занимаетесь? Я имею в виду работу. - Хофман все еще чувствовал себя слегка неловко. Ее красота выводила его из равновесия.
- Я работаю в бухгалтерии, с компьютерами.
- Звучит страшновато.
- Только для мужчин, не уверенных в себе.
- Значит, все в порядке. Я очень уверен в себе. А где вы работаете?
- В одной финансовой компании, - ответила Лина после паузы.
Хофман улыбнулся.
- Чья она? Американская?
- Нет. - Она стала перебирать жемчуг у себя на шее. Казалось, ей было неловко.
- Тогда чья, саудовская?
- Нет. Иракская, если уж вам так интересно.
- Понятно. - Хофман кивнул. Очевидно, она не расскажет ему того, о чем должна молчать. - Давайте-ка я попробую с ходу угадать. Вы работаете в "Койот инвестмент", верно?
Ее взгляд моментально застыл, словно силы оставили ее. Она осторожно посмотрела на него снизу вверх.
- Как вы догадались?
- Я знаю, что Назир Хаммуд - один из клиентов Марвена, вот я и подумал, что вы, наверно, работаете у Хаммуда. Тем более, вы не захотели о нем говорить. Кстати, он придет?
- Сомневаюсь, - холодно ответила Лина. - Он в отъезде. - Она как будто резко нажала на тормоза; наступила долгая пауза. Хофман стал соображать, можно ли ему продолжать расспросы, и решил, что другого выхода у него нет.
- А кто он такой? Я имею в виду Хаммуда. Про него столько болтают.
- Вы задаете слишком много вопросов, мистер Хофман, - сказала она, - и ставите меня в неловкое положение. - Она повернулась, собираясь отойти.
Хофман поймал ее за руку.
- Простите, я виноват. Я не хотел быть назойливым. Не уходите. Давайте выпьем. - Он взял бокал у проходившего официанта и подал ей. Вид у него был действительно виноватый. Секунду поколебавшись, Лина взяла бокал. Несмотря на свои выходки, Хофман показался ей интереснее, чем остальные гости.
- Вам бы следовало кое-что знать об иракцах, - сказала она миролюбиво. - Мы очень не любим отвечать на вопросы.
- Оставим это, - ответил он. - Я уже все понял.
Хофман проводил ее в сад. Во влажном вечернем воздухе стоял аромат первых распускающихся весенних цветов. Они немного поговорили о книгах, потом о кино, потом о музыке. Хофман поинтересовался, есть ли у нее приятель, и она после небольшой заминки ответила "нет" - скорее всего это означало, что раньше был, а теперь нет. Когда подали еду, они вместе прошли к буфетным стойкам, а потом расположились с тарелками в библиотеке. Хофман был в отличном настроении и разговаривал громко, по-американски. Двое иракских джентльменов уселись на соседний диванчик, курили и перебирали четки, но он не обратил на них внимания.
- А вы чем занимаетесь? - спросила Лина, когда подошла ее очередь задавать вопросы.
- Я финансовый консультант.
- Что это значит?
- Я работаю для тех компаний, которые хотят делать бизнес в арабском мире. Объясняю им кое-какие вещи.
- Например?
- Например, с кем стоит иметь дело, а от кого лучше держаться подальше.
- Так вот почему вы интересуетесь Хаммудом.
Хофман пожал плечами.
- Отчасти. Но вами я интересуюсь совсем не поэтому.
- Вы детектив?
- Что-то в этом роде.
Она перешла на шепот:
- Вы работаете на ЦРУ?
Он громко рассмеялся.
- Нет, что вы. Я терпеть не могу ЦРУ. Я провожу только финансовые расследования. Добываю информацию и делюсь ею со своими клиентами. Это абсолютно безвредно.
- Все равно мне, наверно, следует держаться от вас подальше. Могут быть неприятности.
- Из-за меня? Да у кого из-за меня могут быть неприятности?
- У моего хозяина. Он не любит детективов. Даже таких, которые называют себя консультантами.
Хофман подмигнул ей. Наконец-то она заговорила по делу.
Во время их разговора в дверь салона вошел человек в темных очках. Он медленно двигался в сопровождении молодой женщины, которая шла впереди него, подав ему правую руку. На вид ему было около пятидесяти или пятьдесят с небольшим, но на ногах он стоял нетвердо. Казалось, он тянул за собой какую-то тяжесть на невидимой цепи. Несколько человек поздоровались с ним смущенно и неуклюже, словно его присутствие служило им упреком. Другие, обсуждавшие в стороне последние слухи, внезапно замолчали. У Сальвы Дарвиш был подавленный вид. Хофман не сразу понял, что этот человек слеп. Он обернулся к Лине и увидел, что лицо ее стало горестным.
- Кто это? - спросил он, указывая на слепого.
- Его зовут Набиль Джавад.
Хофман стал усиленно вспоминать.
- Чем он занимается? В какой компании?
- Он поэт. - О вновь прибывшем она говорила коротко, отрывисто и явно неохотно.
- Напомните же мне. Что он пишет? Он знаменит?
- Среди иракцев - знаменит. Он пишет о нашей стране. Или писал. Сейчас он уже не пишет. У него фонд.
Хофман не отрываясь смотрел, как этот человек, одетый в простой черный костюм, продолжал путь через многолюдный салон. Когда он приближался, гости отходили назад, но из страха или от жалости - Хофман не понимал.
- А кто эта женщина? - допытывался он.
- Его дочь. Не задавайте так много вопросов, прошу вас, вы ставите меня в трудное положение.
- О’кей, - сказал Хофман, но не мог оторвать взгляд от поэта Джавада, который оказывал на всех такое мощное воздействие. Слепой продолжал обходить комнату, опираясь на руку дочери, но, как ни странно, никто не сказал ему ни слова. Лина заметила, что на Хофмана новый гость произвел сильное впечатление.
- Он очень смел, - чуть слышно произнесла она, - но ему не следовало сюда приходить.
- Почему?
- Потому что это опасно.
Хофман кивнул.
- Давайте подойдем к нему. Кажется, больше никто не хочет этого делать.
Она отрицательно покачала головой. Они постояли молча еще десять секунд, пятнадцать, двадцать. Хофман смотрел, как слепой все идет и идет вокруг комнаты, и по-прежнему никто с ним не разговаривает. Все словно боялись или сердились. Суматоха шумного вечера сменилась мертвой тишиной. Хофман умоляюще посмотрел на Лину, но она снова покачала головой.
Наконец к слепому гостю подошел Марвен Дарвиш. Хозяин был мертвенно-бледным, с него схлынуло все самодовольство. Наклонившись к Джаваду, он шепнул несколько слов ему на ухо. Поэт остановил на нем невидящий взгляд, потом повернулся, медленно двинулся со своей спутницей через всю комнату обратно к двери и вышел. На протяжении всей этой сцены большинство гостей отвернулось, но Хофман глядел во все глаза.
- Ужасно, - сказал он, когда Джавада уже не было и возобновился гул разговоров. - Все ведут себя с ним как с прокаженным.
- Ш-ш-ш. - Лина, пожалуй, была в еще большем волнении, чем раньше.
- Но с ним даже никто не заговорил. Почему они все так боятся? В конце концов, это же Англия!
Лина приложила палец к губам. К их столику приближался грузный иракский джентльмен.
- Не сейчас, - прошептала она. В ее глазах стояли слезы, но Хофман, казалось, этого не замечал. Он наклонился к ней и зашептал ей прямо в ухо:
- О’кей. Но я хочу, чтобы вы потом рассказали мне, почему все так напуганы.
Лина закрыла глаза. Слеза скатилась у нее по щеке.
- Я должна уйти, - торопливо сказала она и встала. Хофман наконец увидел, что она плачет.
- О Господи, простите меня. - Он протянул ей платок. Она вытерла глаза и высморкалась. - Вы дадите мне еще один шанс?
Она отрицательно покачала головой.
- Я должна идти.
- Если вы уходите, я отвезу вас домой.
Она снова покачала головой.
- Нет.
Хофман выглядел огорченным. Она приблизилась к нему и добавила шепотом:
- Нельзя, чтобы видели, что я ухожу с вами. У меня могут быть неприятности. Мне очень жаль.
- Тогда я буду ждать вас на улице, в пятидесяти ярдах от дома. У меня белый "БМВ". Я буду ждать вас полчаса.
- Мне нужно уйти, - снова сказала она, решительно пожала ему руку, обернулась и стала искать свою подругу Ранду.
Через двадцать пять минут Лина вышла из парадной двери, обменявшись притворным поцелуем с Сальвой Дарвиш. Она нашла Хофмана там, где он назначил, и села в его машину. Он курил.
- Дайте мне тоже сигарету, - попросила она. - Теперь я расскажу вам о Джаваде. - Она была уже не так напугана и по-прежнему красива.
- Не беспокойтесь, я вовсе не настаиваю. Я был чересчур любопытен, простите меня.
- Ничего, сейчас, когда мы одни, я хочу рассказать. Тогда вы, может быть, поймете, почему все так боятся. Набиль Джавад был нашим национальным поэтом. Он писал про моряков Басры, про "ма-аденов" - болотных людей, живущих среди трясин, и про курдские племена в горах за Мосулом. Его любила вся страна. Но потом волна террора докатилась и до него.
Хофман кивнул, хотя пока еще не все понял.
- Что же с ним случилось?
- Его арестовали в Багдаде десять лет назад, когда он написал несколько стихотворений, осуждавших режим. Стихи были достаточно деликатными, но в них высмеивался Правитель, и этого ему не простили.
- Как же он его высмеивал?
- Просто каламбуры, игра слов. Я помню, например, слово "джайед", что значит "добро". Это любимое словечко Правителя; он то и дело его приговаривает, вроде того, как англичане говорят "very well". И вот в одном стихотворении Джавада выведен глупый, неотесанный парень из деревни, без конца повторяющий "джайед". Им это не понравилось.
- А еще что? Вы еще что-нибудь помните?
- В другом стихотворении Джавад обыграл один из любимых лозунгов партии. Они все время скандируют: "Умма Арабия вахида тхат рисалатин халида", что значит: "Единая арабская нация и ее вечная миссия". Он заменил "умма" на "раджийя", и лозунг стал звучать так: "Полная арабская отсталость и ее легендарная судьба". Пустяк, но люди смеялись.
- И за это его арестовали?
- Да.
- И что с ним сделали?
- Его пытали. Они поступают так со всеми, чтобы заставить сознаться.
- В чем сознаться?
- В том, что они агенты Израиля, или Америки, или Англии, что угодно. Но с Джавадом было труднее. Он был поэт, ему не в чем было признаваться.
- И все же его пытали?
- Да. Им не нужно особого повода.
Хофман колебался задавать следующий вопрос, но история Джавада захватила его с того самого момента, как он появился на вечеринке.
- А каким образом Джавад потерял зрение?
Лина не смотрела на него.
- Не уверена, что вы действительно хотите это знать.
- О’кей. Нет проблем. - Наступила долгая пауза. Она горестно покачала головой, посмотрела на свою сигарету, выкинула окурок в окно и снова заговорила.
- Джавада допрашивал начальник секретной полиции лично - ведь тот дерзнул высмеивать Правителя и партию. Во время допроса он курил сигареты, одну за другой. Докурив, он тушил сигарету о какую-нибудь часть тела Джавада - руки, ноги, ягодицы, интимные места. Везде.
Хофман вобрал в себя воздух. Он уже понял, что будет дальше. Лина продолжала рассказ спокойно, глядя в окно.
- Допрос продолжался несколько часов, а Джавад все не сознавался. Тогда начальник секретной полиции взял сигарету и ткнул ею в глаз Джавада, а охранники его держали.
Хофман издал стон. Его руки инстинктивно потянулись к лицу.
- Потом этот человек зажег еще одну сигарету и притушил ее о другой глаз Джавада.
Хофман затряс головой.
- Господи! - произнес он. - Что за страна!
- Теперь вы знаете. Вот какие они, люди Правителя. Вот почему на вечеринке все молчали. Вот почему вам не следовало задавать так много вопросов.
- Простите меня.
- Ну ладно. Вы американец. У вас голова устроена совсем по-другому.
Хофман долго сидел молча, потом завел мотор.
- Куда вас отвезти? - спросил он.
- Отвезите меня домой, пожалуйста. - Она назвала ему адрес в Ноттинг-Хилл-Гейт. Не переставая думать об иракском поэте, Хофман обернулся к ней.
- Почему же после всего этого они оставили Джавада в живых? Обычно истязатели убивают свои жертвы.
- Им нужна реклама.
- Что вы хотите сказать?
- Иракская секретная полиция любит демонстрировать свою жестокость. Вот почему они дали Джаваду уехать в Англию - чтобы он наводил здесь страх на всех эмигрантов. Они думали, что он скроется где-нибудь в загородном доме, но недооценили его смелость.
- А зачем он пришел сегодня на вечеринку? Он же не дружит с Дарвишем?
- Чтобы показать им, что он не боится.
- Что же с ним будет?
- В конце концов его убьют. У них нет другого выхода.
Хофман помолчал еще немного, потом включил передачу и двинулся вниз по дороге. В маленьком салоне стояла тишина, и Хофман не нарушал ее. Он уже достаточно напортачил за один вечер. По дороге он испытывал все большее беспокойство. Остановившись у дома Лины, он повернулся к ней.
- Я сегодня не был с вами до конца откровенен, - признался он. - Мне надо вам кое-что сказать.
- Не надо, - ответила она отвернувшись. Она догадывалась или чувствовала, о чем речь, и не хотела слушать.
- Я должен, и вы поймете почему. Вы знаете филиппинца по имени Рамон Пинта? Он работает у Хаммуда поваром. Он сказал, что вы его знаете.
Она кивнула. На лице ее отразился неподдельный ужас. Худшее, что могло с ней произойти, происходило.
- Он пришел ко мне на той неделе по поводу жены. Он думает, что Хаммуд виновен. Я обещал ему помочь. Теперь он пропал, и я о нем беспокоюсь. Он сказал, что единственным человеком на службе у Хаммуда, кто решился выразить ему соболезнование, были вы. Он думал, что вы захотите помочь. Поэтому я и попытался увидеться с вами в офисе, назвавшись другим именем. Так вы поможете?
Наступило долгое тягостное молчание, после чего Лина ответила каким-то каркающим звуком, чуть слышно, словно придавленная страхом:
- Не могу.
Хофман положил ей руку на плечо, но она отшатнулась.
- Вы уверены? - спросил он.
- Да. - Ее взгляд беспокойно шарил по тротуару - не видит ли их кто.
- Где Пинта? - спросил Хофман. - Он все еще работает у Хаммуда?
Она кивнула почти незаметно.
- Могу я еще раз с вами увидеться?
- Нет, - ответила она, - не надо этого.
Хофман немного помолчал, потом достал из кармана визитную карточку.
- Здесь мой адрес и телефон, - сказал он. - Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, позвоните. Может быть, я смогу помочь.
Он взглянул на ее прекрасное лицо, застывшее в отчаянии. Волнуясь, она была еще красивее. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он наклонился к ней и хотел поцеловать. Она резко отстранилась и схватилась за ручку двери.
- Нет, - сказала она. Потом открыла дверь и пошла к дому. Хофман ждал, не оглянется ли она, но она не оглянулась.
Глава 7
В понедельник утром Лина Алвен решила прийти на работу пораньше, словно ее прилежание могло исправить ошибку, совершенную ею на вечеринке у Дарвишей. Все воскресенье она убирала свою квартиру, стараясь ликвидировать малейшие следы каждодневного беспорядка. На спинку ее кровати с детства были посажены чучела животных. На туалетном столике стояла галерея фотографий их семьи, в том числе общий снимок на пляже в Акабе, где они строили замки из песка, - целую жизнь тому назад. В столовой над газовой плитой висел большой плакат с изображением ворот Иштар в Вавилоне, желтые и серые изразцы которых кропотливо реставрировали немецкие археологи. У нее даже был портрет Правителя - в туалете, на случай, если придут люди Хаммуда.
Быстро одевшись, Лина проехала две остановки на метро до Ланкастер-Гейт, откуда она ходила в офис коротким путем через Гайд-парк. Было холодное, ясное утро, на небе ни облачка, только высоко-высоко виднелись тонкие следы реактивных самолетов. Солнце подействовало на Лину как дезинфекция, стерев из памяти все лишнее. В глубине кошелька у нее все еще лежала визитка Хофмана. Войдя в парк, она остановилась около урны, чтобы выкинуть ее, но побоялась, что кто-нибудь увидит, а потом выудит ее из мусора. Визитка осталась лежать в отделении для бумаг. Ладно, хватит и того, что сегодня она выглядит заслуживающей доверия, чистой, умытой солнцем.
Лина прошла по лужайке мимо белоснежной статуи работы Генри Мура, где летом встречались геи и угощали друг друга сигаретами; дальше - к мосту через Серпентайн. К берегу причалила флотилия уток в ожидании, что кто-нибудь накидает им хлебных крошек. За прудом стояла статуя Питера Пэна с трубкой в руке, готового увести лондонских детей в Страну Никогда. Типично английская выдумка! Если бы эту историю сочинили в Ираке, Питер Пэн кончил бы свои дни, работая на капитана Хука.
Возле галереи Серпентайн был припаркован белый "порше" - красные кожаные сиденья, откидной верх, на переднем щитке - ящичек для женской губной помады. Лина остановилась полюбоваться машиной. Это была, пожалуй, ее самая большая мечта: она часто представляла себе, как накопит деньги, в один прекрасный день купит "порше" и поедет в Суррей, или в Котсуолдс, или еще в какую-нибудь Страну Никогда со скоростью сто миль в час; глаза защищены темными очками, шелковый шарф полощется на ветру; по дороге она подсаживает мужчину и, если он ей не нравится, выкидывает его вон. Женщина в "порше" имеет вес в обществе. Она - объект желания, но высокая скорость позволяет ей избегать неприятностей. В "порше" на дороге - как на высоком каблуке в компании. Вот только стоит он дорого. Лина понимала, что если перестанет работать у Хаммуда, то о "порше" может забыть. Вместо этого она попадет в общий котел с другими арабскими девушками и будет "кхош бинайя" - "хорошая девочка", которая только и умеет, что вести себя как девственница, даже не будучи ею, и ловить мужа. Эта мысль была невыносимой.