* * *
Стерн увидел панораму какого-то города: улица, оживленное движение. Машины, трамваи, пешеходы… "Я буду краток, – пообещал Людович и направил указку на экран. – Перед вами старинный город Пермь. Предуралье. Население миллион человек. Это не просто российская глубинка, где выращивают скот, делают сыр и колбасу. Это уникальный город, здесь сосредоточены крупные предприятия, аналогов которым в России нет. Это кузница российской оборонки. Я долго жил и работал в Перми, имел допуск на многие секретные объекты. Поэтому вещи, о которых говорю, знакомы мне досконально". Стерн сидел, вытянув вперед ноги, и внимательно разглядывал Людовича. Профессор говорил, не выпуская изо рта сигарету, расхаживал взад-вперед перед экраном, позабыв о своей хромоте. В бесцветных глазах загорались оранжевые огоньки. В подвале было прохладно, а лоб профессора лоснится от пота.
"Теперь вы видите Пермь с высоты птичьего полета, – Людович ткнул указкой в простыню. – Город вытянулся вдоль реки на семьдесят километров. Вот это вытянутое голубое пятно – Камское водохранилище. Его пересекает автомобильный мост, двумя километрами ниже по течению железнодорожный мост. И на том и на другом объекте несут вахту стрелки вооруженной охраны и солдаты". Людович бросил окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и продолжил: "В восемнадцати километрах ниже железнодорожного моста, почти в самом центре города, находится плотина Камской ГЭС. Это и есть наш объект. По плотине с одного берега на другой проходит автомобильная дорога и железнодорожная ветка. Интересная деталь, которая может показаться парадоксом: плотину Камской ГЭС не охраняют ни солдаты, ни милиция. Как это вам нравится? В России это явление называют головотяпством. Очень распространенная штука". Зураб и Стерн переглянулись. Конец указки остановился посередине плотины.
"Взрыв должен произойти здесь, – сказал Людович – Длина самой плотины от берега до берега вместе с насыпью – около полутора километров. При взрыве в ее центре мы получаем ударный эффект и необратимые катастрофические последствия. Высота плотины – двадцать девять метров. Емкость Камского водохранилища – более девятнадцати кубических километров воды. Теперь представьте, как эта картина будет выглядеть в натуре. Водный поток, который невозможно остановить никакими силами, летит с тридцатиметровой высоты, сметая все на своем пути. Впрочем, это лишь внешний эффект, поверхностный, общий. С моими расчетами вы ознакомитесь позднее. Для проведения акции достаточно двух, двух с половиной тонн тротила. Цифра подтверждена расчетами. Такой объем взрывчатки уместится в обычном грузовике. Теперь о главном, о последствиях акции, о ее цели. Ведь задача не в том, чтобы взорвать плотину Камской ГЭС, цели у нас иные". Людович остановился, прикурил новую сигарету и снова принялся ходить перед экраном. То ли он собирался с мыслями, то ли просто наслаждался курением, трудно понять.
"Город застраивался в разное время и совершенно бессистемно, – говорил он. – Построенные более полувека назад оборонные предприятия находятся ниже плотины ГЭС, в самой низине. Потому что для производства была необходима вода, ее брали и берут из Камы. Саму ГЭС построили позже, при ее возведении не учли особенности местного рельефа. Итак, после взрыва, произойдет сброс сотен тысяч тонн воды из Камского водохранилища непосредственно в Каму. Уровень реки в первый же часа поднимется на полтора метра. По моим расчетам, еще через час уровень Камы вырастит на два с половиной метра. Что значат эти цифры?" Стерн слушал и думал, что Людович – шизофреник, типичный случай раздвоения личности. Сам себе задает вопросы, и сам же на них отвечает. И еще эти сатанинские горящие глаза. В этом кинозале не вредно держать пару санитаров со смирительной рубашкой наготове. Впрочем, среди шизофреников, которых Стерн встречал в жизни, попадались одаренные, даже талантливые люди.
"Ниже по течению на расстоянии четырех километров от ГЭС расположен завод "Кислотный", который первым попадает в зону затопления, – Людович помахал указкой, словно шпагой. – Его территория вытянута вдоль русла реки на четыре с лишним километра. Здесь выпускают серную и азотную кислоту. Это единственное место в России, где производят олеум – серную кислоту предельно высокой концентрации". Зураб взмахнул в воздухе рукой: "Если не трудно, профессор, расскажите об этом подробнее". "При соприкосновении воды с кислотой произойдет несколько мощных взрывов, – объяснил Людович. – Из людей, занятых в этот день на производстве, не выживет никто. Главное же: после того, как рванут резервуары, пары кислоты поднимутся в верхние слои атмосферы и выпадут на землю дождем или росой. Это так называемый кислотный дождь. День для проведения акции нужно выбрать ясный, солнечный. Если мы проведем акцию при дождливой погоде, кислотное облако смешается с водяными парами, эффект будет не тем, что мы хотим получить. Ветер должен дуть на северо-запад. В этом случае кислотное облако накрывает аэропорт "Савино", что в двенадцати километрах севернее плотины и одноименный нефтеперегонный завод". Привлекая внимание профессора, Зураб кашлянул в кулак и задал новый вопрос: "Что происходит в этом случае?" Людович остановился, попросил Цыбульского дать на экран фотографии аэропорта и нефтеперегонного завода. "Аэропорт – это десятки гражданских самолетов, – Людович закурил – Вот они, красавцы. А вот двухсот тонные емкости с нефтью, соляркой и бензином разных марок. Все это имущество будет уничтожено за пять минут. Кислотный дождь вызывает стремительную коррозию металлов. Завод взлетит на воздух, возникнет пожар, который едва ли потушишь за неделю. Самолеты просто развалятся на куски. У меня есть точные расчеты и математические выкладки. Позднее вы с ними познакомитесь". "Какое влияние оказывает такой дождик на организм человека? – спросил Стерн. – В такую погоду, как мне кажется, не рекомендуют ходить по грибы?" Зураб, ценивший черный юмор, рассмеялся. Людович, кажется, шуток не понимал.
"Достаточно просто подышать парами кислоты, как в человеческом носу, бронхах и легких образуются дырки. А дождь – это стопроцентная мучительная смерть. Кожа слезает с человека, как чулок", – ответил Людович. "Представляю, как выглядят дырявые носы", – заметил Зураб. "Попрошу внимания, – Людович неизвестно кому погрозил указкой. – В зону затопления попадают пушечно-литейный завод и заводской поселок при нем. Завод расположен примерно в десяти километрах ниже плотины. Там выпускают установки залпового огня, стволы для пушек и другое тяжелое вооружение. Как только вода достигнет заводской территории, взорвутся домны, плавящие металл. Это ведь непрерывное производство. Будет полностью уничтожен заводской поселок. Впрочем, это само собой".
"Сколько человек погибнет после взрыва плотины?" – Стерн сделался серьезным.
"Общее количество жертв не поддается строгому вычислению, – Людович потер платком лоб, блестевший в свете проектора. – По моим расчетам, в первые сутки после катастрофы погибнут около ста тысяч человек. Но это только начало, это цветочка, даже веточки. Пермский регион на долгие десятилетия станет кровоточащей гнойной раной на теле России. Залечить эту рану не хватит ни сил, ни средств. Масштабы пермской катастрофы, сумма материального ущерба и число человеческих жертв значительно превзойдут Чернобыль. И это только за одни единственные сутки с момента взрыва плотины".
Образные выражения Людовича о гнойной ране на теле России, о цветочках и веточках показались Стерну пустой риторикой, лишенной конкретного содержания. Но смысл этих слов Стерн понял позднее.
* * *
Тот вечер закончился очень приличным ужином в кабинете пана Цыбульского. На стол подавала женщина среднего возраста в наглухо застегнутой блузке и темной юбке, закрывающей колени. Оказалось, что на гуманитарные пожертвования можно вполне сносно жить и питаться, заказывая еду в дорогом ресторане. Людович ел мало, беседы на посторонние темы не поддерживал. Он хмурился, глядел в не глаза собеседника, а куда-то в сторону, в темные углы. Он казался уставшим, дьявольские огоньки в глазах сначала потускнели, а потом и вовсе потухли. Отказался от сливочного десерта, выкурил пару сигарет и выпил большую чашку черного кофе. Взял палку и, поднявшись на ноги, на прощание протянул руку Стерну.
"Значит, вы сделаете это? – спросил Людович. – Я хотел спросить не то… О другом… Вы сможете это сделать?" "Смогу", – кивнул Стерн. "Я рассказал вам лишь о некоторых последствиях этого взрыва. На вас произвел впечатление мой рассказ?" Стерн пожал плечами: "Пожалуй". "Скажите, у вас хватит духу, хватит решимости не отступить в последний момент? Не у всякого человека есть внутренняя сила… Ну, вы понимаете, о чем я говорю?"
Стерн помолчал минуту. "Понимаю, – ответил он. – Если я за что-то берусь, то довожу начатое до конца. Сейчас Зураб собирает деньги, чтобы сделать взнос на мой банковский счет. Время терпит, операция начинается еще не скоро. Сроки установлены. Об остальном можете не беспокоиться".
"Я надеюсь на вас, – Людович вытащил из кармана блокнот в твердом кожаном переплете с золотым тиснением, протянул его Стерну. – Одна просьба, которая может показаться вам немного сумасшедшей. Или сентиментальной. Здесь не содержится ничего, что сможет вас скомпрометировать. Бросьте этот блокнот в реку, в Каму. Здесь любимые стихи моей жены. В разные годы я списывал из поэтических сборников. Себе на память". Стерн перелистал страницы и сунул блокнот в карман: "Брошу". Людович постучал по полу резиновым набалдашником своей палки. Спустя минуту в комнате появился какой-то амбал в кожаном плаще и увел профессора, бережно поддерживая его под локоток.
* * *
Москва, Таганка. 29 июля.
Крошечная мастерская по ремонту очков с романтическим названием "Рассвет" помещалась в кривом переулке в районе Таганской площади. Желтый двухэтажный дом с двумя пыльными витринами доживал последние недели или месяцы. Его назначили под снос и уже готовились отгородить от проезжей части и тротуара железобетонным забором. Жильцов выселили в район новостроек, за Кольцевую дорогу, дом опустел, но в мастерской еще теплилась искорка жизни. Ровно в девять утра хозяин заведения близорукий пожилой человек по фамилии Луценко и по кличке Пискля открыл входную дверь для посетителей. Получасом раньше Стерн занял позицию на противоположной стороне улицы, за углом какого-то особняка, и ждал, когда Луценко высунет нос и откроет дверь. Приехав в Москву с ранней электричкой, Стерн успел прогуляться, наслаждаясь еще чистым воздухом и утренним холодком. Проглотил плотный завтрак в забегаловке на Таганской площади, нашел чистую скамейку под старым развесистым тополем. И, чтобы убить время, прочитал разделы криминальной хроники двух столичных газет. Нашел короткие заметки о тройном убийстве в Люблино, в пункте приема вторичного сырья. Сначала перечислялись скупые факты. Найдены тела двух кавказцев и одного русского, раны пулевые, личности установлены. В газетах также содержался убогий, кажется, написанный под копирку комментарий к происшествию. Следствие склоняется к версии о разделе сфер влияния среди криминальных авторитетов. Стерн не сдержал улыбки: какой уж там раздел сфер влияния среди скупщиков старых газет, тряпок и винной посуды? Ясно, ментам просто нечего сказать, вот и блеют.
Стерн видел, как Пискля отпер стеклянную дверь с внутренней стороны и уполз в темноту своей лавочки. По переулку проехала поливальная машина, обдав мостовую струями воды. Асфальт впитал в себя небесную голубизну, шпиль высотки загорелся на солнце, как олимпийский факел. Стерн перешел на противоположную сторону, толкнул дверь и переступил порог мастерской.
Луценко стоял по другую сторону прилавка и протирал тряпочкой декоративную грошовую вазочку.
– Здравствуйте, Георгий Борисович.
Луценко обернулся, поставил вазочку на полку и поправил узел короткого засаленного галстука. Затем снял с носа очки, протер стекла той же тряпкой и прищурился, будто хотел лучше разглядеть Стерна.
– Мы же вчера договорились, что вы придете вечером, – поморщился Луценко. – Утром сюда нельзя.
– До вечера долго ждать, – улыбнулся Стерн. – Кроме того, я боюсь темноты. С детства. Как настроение?
– Какое там настроение, – махнул рукой Луценко. – Сами видите: дом ломают. Меня выгоняют с насиженного места. И что теперь? Сидеть в каком-нибудь Южном Бутово? В этой глухой деревне, которая никогда не станет Москвой? А я тут шесть лет проработал.
Слово "проработал" Луценко произнес с запинкой. Доходы Георгия Борисовича складывались не из той мелочи, что он выручал за починку очков и подгонку линз. Луценко старый опытный фармазон изготавливал на заказ документы приличного качества. Заказчиков подбирал требовательно, с оглядкой. Соглашался работать лишь с проверенной клиентурой или с теми людьми, у кого есть рекомендации от общих знакомых, людей в авторитете. Луценко снова запер входную дверь, прошел за прилавок, поманил гостя. Прошли коридор, Луценко зажег лампочку, толкнул железную дверь, пропустил Стерна вперед. Комнатка без окон была небольшой, тесно заставленной старой бросовой мебелью. Угол отгорожен матерчатой китайской ширмой, расписанной гейшами в цветных кимоно и крупными иероглифами. Рисунки на ткани потускнели от времени, впитав в себя вековую пыль. Хозяин нырнул за ширму, отодвинул от стены фанерную тумбу, вытащил кусок плинтуса, поднял половую доску. Достал из тайника тонкий сверток с готовыми документами.
Он вышел из-за ширмы, развернул вощеную бумагу, положил на маленький однотумбовый стол паспорт и водительские права.
– Теперь вы Заславский Юрий Анатольевич, – сказал Луценко. – Состоите в разводе, бездетны. Прописаны в Москве на Таманской улице. Поздравляю.
Стерн взял в руки паспорт, повертел его и так и эдак, посмотрел на просвет страницы, долго разглядывал собственную фотографию.
– Откуда бланк паспорта? – спросил он.
– Не волнуйтесь, – улыбнулся Луценко. – Я делаю надежные бумаги. Жалобы еще ни разу не поступали.
– Мне нужно знать, откуда взялась корочка.
– Ясно, не из кармана убитого мента. Паспорт тиснули у клиента на одесской барахолке. Тому три года сроку.
Сунув паспорт в карман пиджака, Стерн стал разглядывать водительские права. Полиграфическое исполнение хорошее, не придерешься. Стерн никогда бы не сунулся по этому адресу, если бы не был уверен в самом Луценко и в высоком качестве документов, которые он делает. Милиция давно списала со счетов старого фармазонщика, отбывавшего последний срок еще в стародавние года и не по своей родной, а по мелкой воровской статье. – Хорошо, – Стерн убрал в карман водительское удостоверение, вытащил бумажник. – Вчера вы получили аванс триста баксов. Я остался должен, кажется… Тысячу? – Не совсем так, – Луценко поправил очки. – Тысячу и плюс пятьдесят процентов с общей суммы. За срочность. – Не понял, – покачал головой Стерн. – О надбавке за срочность мы не договаривались.
– Я работал весь вечер и всю ночь. Это же срочный заказ. Обычно на такие дела уходит неделя, даже десять дней. Зураб знает мои расценки, спросите у него. Все без обмана.
– Возможно.
Стерн опустил бумажник обратно в карман, так и не вытащив деньги. – Я свяжусь с Зурабом, потом зайду.
Луценко округлил глаза, бросился к двери, загородил ее грудью, отрезав Стерну путь к отступлению.
– Э, нет. Так дела не делаются.
Пискля опустил одну руку в карман, давая понять гостю, что после такого грубого разговора можно ненароком налететь на перо или схлопотать в брюхо несколько грамм свинца. – Надо заплатить. И только потом помашете мне ручкой.
Стерн, держа руки опущенными, стоял в шаге от хозяина. Неожиданно он выбросил вперед левую полусогнутую руку, наотмашь ударил Луценко ребром ладони в подбородок. Луценко охнул, открыл рот. На пол вывалилась розовая вставная челюсть. Стерн наступил на челюсть каблуком ботинка, раздавив ее в лепешку. Он схватил руку, которую Луценко держал в кармане штанов, до хруста выкрутил кисть. Карман оказался пустым: ни ножа, ни пистолета. Хозяин блефовал. Стерн продолжал потихоньку, чтобы не сломать кости, выкручивать Луценко пальцы. Хозяин закричал и схлопотал чашечкой ладони по уху. Стерн шагнул вперед, ухватил Луценко за галстук, стянул узел на шее. – Ну, сколько я тебе должен? – прошептал Стерн. – Как насчет надбавки за срочность, а?
– Не… Не… Не трогай меня, – прохрипел Луценко. – От… Отпусти…
Щеки и лоб Луценко пошли пятнами, губы затряслись. Кровь прилила к лицу. Он задышал хрипло, прерывисто, раскрыл рот и высунул язык. Стерн медленно, сантиметр за сантиметром, сдавливал узел. Физиономия Луценко сделалась бордовой, глаза расширились, вылезли из орбит. Ноги стали слабнуть и подламываться. Из носа закапала кровь. Луценко больше не мог выдавить из себя ни слова, только хрипел и пускал слюну.
В ту секунду, когда Пискля уже попрощался с земной жизнью, Стерн ослабил хватку, отступил назад. Поправил смятый в гармошку галстук, съехавший на сторону воротник сорочки. Стерн нежно погладил хозяина ладонью по щеке. Луценко вжался спиной в дверь.
– Ну, вижу, теперь мы обо всем договорились, – улыбнулся Стерн. – Сразу бы так.
Луценко перевел дух. Ноги еще тряслись, но Пискля понял, что все обошлось, самое страшное уже позади. Он полез за платком, чтобы вытереть нос.
В эту секунду Стерн притянул его к себе, ухватив Луценко за лацканы пиджака, отодвинул его в сторону, освобождая дорогу. Затем развернул хозяина на сто восемьдесят градусов и резко оттолкнул от себя. Луценко взмахнул руками, но не смог устоять на ногах, полетел в угол комнаты. Спиной повалил китайскую ширму, порвав материю. Очки сорвались с носа, разбились об пол, отлетели под стол. Через минуту Стерн вышел на улицу и неторопливо зашагал к метро "Таганская".